Обед затянулся долго. А по окончании его, за столом всё же осталось человек десять досиживать с бокалами.
На палубе жарко. Приятно сидеть в прохладной каюте за бутылкой кианти.
Слабо повинующимся языком держит речь старший ревизор:
-- Вы напрасно изволите причислять меня к бюрократам... Абсолютно неправильно... Мы, чины государственного контроля, призваны, можно сказать, контролировать действия бюрократии и оберегать народные деньги.
-- Ну, это очень что-то запутано, -- возражал ему желчный пассажир, севший в Ялте и достаточно уже размякший от вина. -- Раз вы, милостивый государь, чиновник, значит -- бюрократ!
Студент с видом величайшего благоговения слушал актёра.
-- Д-да, милый юноша, служение искусству, это -- великое дело... Вот, например, я или Грибунин... Только он чудак -- кроме чая, ничего не пьёт... А талантище у него, брат, здоровенный!.. Закадычные мы с ним друзья... Д-да... жизнь моя любопытная, можно сказать. Встаю в четыре часа дня, а меня уже ждут интервьюеры... По всякому поводу интервьюеры... "Николай Николаевич, какого вы мнения о... турецком султане?". Или: "Когда, по вашему мнению, прекратится холера?". Выхожу я к ним в одной рубахе... Я сплю всегда в длинной шёлковой рубахе голубого цвета... А в спальне у меня всегда цветы... Бездна цветов -- все от почитательниц... И всегда ящик шампанского... Понимаете, юноша -- целый ящик! А когда я играю Гамлета -- театр стонет от рукоплесканий. И всё венки, венки... до бесконечности. Меня, брат, даже в Художественный театр приглашали: "Пожалуйте, говорят, Николай Николаевич, на сорок тысяч", -- но я не захотел... А как-то даже за Качалова меня приняли... Ей-богу...
-- Господа, пожалуйте на палубу концерт слушать, -- крикнул кто-то в каюту сверху.
Так как пить уже надоело, да и трудно пить без границ, то все устремились на палубу.
Совсем молодой, смуглый итальянец, положив щёку на скрипку, играл с большим воодушевлением "Серенаду". Ему аккомпанировала маленькая, остроглазенькая девочка лет пятнадцати.
Выходило довольно складно.
За серенадой последовал какой-то игривый вальс, затем, по обыкновению, "O, sole mio".
К Грибунину подошла Аглая Петровна и спросила взволнованным голосом:
-- Александр Михайлович, вы выполните мою просьбу?
-- Если возможно, отчего же...
-- Приходите сегодня в 12 часов ночи на палубу... Поверьте, мне очень-очень нужно серьёзно поговорить с вами.
Грибунин пожал плечами:
-- А разве нельзя поговорить сейчас?
-- Нет, это невозможно -- помешают.
-- Хорошо, приду.
Музыкант продолжал играть -- теперь уже по заказу пассажиров. Начал заказывать капитан, пожелавший послушать вальс "На сопках Маньчжурии".
За ним последовал актёр:
-- Послушайте, не можете ли чего-нибудь этакого... из "Кольца Нибелунгов", например?
Итальянец пожал плечами и виновато ответил:
-- Non capisco, signor.
-- Ну, тогда из... "Тристана и Изольды".
-- Non posso, signor, -- продолжал отказываться музыкант.
-- Э, ччёрт!.. Ну, в таком случае кек-уок...
Заиграли кек-уок, и все взоры устремились на негра. Тот, не интересуясь музыкой, стоял лицом к морю и, покуривая папиросы, пускал замысловатые колечки дыма, следя, как они раскручиваются и тают в воздухе.
Заслышав кек-уок, он начал пристукивать каблуками, не подозревая, что на спине его сосредоточилась добрая полсотня глаз.
В это время подошёл купец. Увидя, в чём дело, не долго думая, подошёл к негру и хлопнул его по плечу.
Тот вздрогнул и обернулся.
-- Карл Иванович, чего на месте топтаться-то зря. Гони, брат, на середину.
Купец пояснил свои слова соответствующим образом. Для этого ему пришлось выйти на середину палубы и тряхнуть тучным своим чревом.
Негр обвёл пассажиров вопрошающим взглядом и, видя на их лицах полное сочувствие идее купца, радостно оскалил зубы, и мелкой дробью застучали его каблуки.
Совсем преобразился негр. Стал почти красивым. Легко носился на палубе и вдохновенно проделывал ногами замысловатые "па".
Знойные с желтизной глаза блестели подлинным вдохновением, ярко играя в орбитах.
Видно было, что танец -- это единственная доступная ему форма поэтического выявления, единственная чувствуемая им красота жизни.
-- Ай да Карла Иванович! -- радостно приговаривал купец. -- Молодчинище! Наддай, брат, ещё!.. Так, так, каблуками гони поболе!.. Вот так, правильно!..
Весь сияющий и радостный, под дружные аплодисменты, окончил негр танец и улыбался всем широко оскаленными зубами.
Концертное отделение под конец было омрачено рыжим человеком в поддёвке, с толстой золотой цепью на груди и неизвестным значком у петлицы.
-- Музыка, желаю народный гимн! -- торжественно заявил он, протискиваясь вперёд.
Кто-то начал убеждать его, что неудобно сразу же после кек-уока... Да и вообще обстановка совсем не подходящая.
-- Чего-с, неподходящая обстановка? .. Извините, гимн моего отечества всегда удобно. Музыка, жертвую десять целковых!
Вытащил из толстого засаленного бумажника десятирублёвку и протянул итальянцу.
Угрожал скандал, да и было уже темно, и потому пассажиры начали дружно расходиться -- кто к вечернему чаю, кто по каютам.
В вечерней мгле виднелась гора Митридат. Приближались к Керчи.