Ровно в двенадцать Грибунин вышел на палубу.
Немного досадовал на себя за необдуманно данное обещание.
В самом деле, что за гимназическая романтика -- свидание на палубе ровно в двенадцать часов ночи?..
Капризы взбалмошной девицы.
Впрочем, на палубе было хорошо; ночь мягко окутала всё тёмным вуалем, а далеко мерцали весёлые огоньки, такие неожиданные .
Грибунин сел на скамейку и закурил сигару, решив заранее, что более пяти минут ждать не станет: неловко было даже перед самим собой.
Но едва он успел как следует раскурить сигару, как где-то рядом послышался нежный шорох шёлковых материй.
Грибунин пошёл навстречу. Это была Аглая Петровна -- в тёмном шёлковом платье и тёмном шарфе.
-- Простите, мои часы неожиданно остановились, и я, кажется, немного опоздала?
-- Нет, вы очень аккуратны.
-- Давайте сядем: стоя, я не могу вести серьёзный разговор.
Сели они рядом на решётчатую скамейку.
-- Александр Михайлович, вы очень дурно истолковали мой порыв?
-- Нет, просто шалость, полагаю... -- уклончиво ответил Грибунин.
-- Это не шалость... Для того, чтобы меня поняли, я должна хотя в кратких чертах посвятить вас в обстановку моей жизни...
Девушка слегка поёжилась от ночной свежести и продолжала:
-- Отец мой -- генерал при Дворе -- сухой, чёрствый карьерист. Мачеха, урождённая графиня Головина, любит только себя и двух своих пуделей. Дом наш посещается важными господами, необходимыми для отцовской карьеры, и родовитой молодёжью, окаменевшей в сознании своих достоинств и смотрящей на меня как на выгодную партию... И ни одного свежего, живого человека, ни одного искреннего порыва... Если бы вы знали, какое застоявшееся болото!.. И вот я встретила вас -- человека мысли, человека таланта и настоящей жизни. И показалось мне, что одно уже ваше присутствие на пароходе обвеяло меня внутренней радостью... Я не умею говорить толком, но вы и так поймёте и простите мой порыв...
Аглая Петровна остановилась и молящими глазами посмотрела на Грибунина. На фоне тёмной ночи ещё более выделилась матовая белизна её лица, а скорбное выражение так напоминало "Mater Dolorosa" Фра Анджелика.
И была она искренне трогательна в своей искренности и детской беспомощности.
Грибунин вдруг всей душой потянуло к ней.
-- Милая моя девушка, простите -- ведь ничего этого я не знал...
И он горячо поцеловал доверчиво протянутую руку.
Глаза Аглаи Петровны заблестели радостью, и вся она, нежная и хрупкая, склонилась к нему -- большому и мужественному.
Он нежно гладил её волосы и называл милым, нежным ребёнком...
Где-то послышались шаги и покашливанье.
Аглая Петровна встала и нежно произнесла:
-- Ну, я теперь пойду... У меня так хорошо на душе... До свиданья, милый... Дайте мне, если можете, ваши часы, -- я хочу завтра встать рано-рано, в семь часов: буду любоваться ранним солнцем и думать о вас... таком хорошем...
Долго после этого Грибунин ворочался в узкой пароходной каюте. И только когда в стекло иллюминатора стали показываться первые проблески рассвета, он заснул крепким, радостным сном...