ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I.

Курьерскій поѣздъ изъ Франціи подъѣзжалъ къ Женевѣ въ половинѣ одинадцатаго утра. Не доходя вокзала, поѣздъ остановился; кондукторъ обошелъ вагоны, отбирая билеты. Василиса глядѣла изъ окна. Налѣво улица, ниже насыпи желѣзной дороги, высокіе невзрачные дома; направо весь городъ сплошной массой, съ большой площадью на первомъ планѣ. Горъ и озера не было видно. Сѣрый туманъ застилалъ небо, съ утра моросилъ дождь, улицы были грязны, дома глядѣли угрюмо; общее впечатлѣніе непривѣтливое.

Поѣздъ въѣхалъ подъ стеклянную крышу станціи. Genève! Genève! выкрикивали кондукторы, отпирая дверки. Толпа запыленныхъ пассажировъ высыпала изъ вагоновъ и направилась, черезъ полотно желѣзной дороги, по ту сторону вокзала, гдѣ находился выходъ. Коммиссіонеръ въ синей блузѣ вынулъ изъ вагона дорожный мѣшокъ и пледъ Василисы и понесъ ихъ, указывая ей дорогу. У выхода, гдѣ стояла ватага отельныхъ привратниковъ, называя имена гостинницъ, онъ остановился, ожидая дальнѣйшихъ распоряженій.

-- Я въ гостинницу не поѣду, сказала Василиса; я желала бы взять карету...

Коммиссіонеръ кивнулъ головой, поднялъ дорожный мѣшокъ, который поставилъ было на полъ, и, пройдя буфетный залъ, вышелъ на улицу.

Рядъ омнибусовъ съ открытыми дверками тянулся, выстроенный вдоль тротуара. Поодаль стояли извощичьи кареты, въ одну и двѣ лошади, потертыя и неприглядныя. Коммиссіонеръ подозвалъ одну изъ нихъ; кучеръ слѣзъ съ козелъ, отперъ дверцу своей колесницы и отправился снимать попону съ лошади.

-- Другихъ вещей съ вами нѣтъ? спросилъ коммиссіонеръ, укладывая дорожный мѣшокъ и пледъ на переднее сидѣніе.

-- Есть, отвѣчала Василиса, только въ настоящую минуту я не желала бы взять ихъ съ собой.

-- Бюллетень при васъ? спросилъ коммиссіонеръ и, взглянувъ на него, объяснилъ, что можно оставить вещи въ вокзалѣ и завтра за ними прислать.

Василиса поблагодарила, давъ ему на чай. Кучеръ спросилъ, куда ѣхать; она дала адресъ, и карета задребезжала по мокрой мостовой.

И вотъ, наконецъ, Женева!

Василиса сидѣла, прижавшись въ углу кареты; незнакомыя улицы, широкіе тротуары, магазины съ огромными окнами и вывѣсками мелькали передъ ней, точно во снѣ. Она въ эту минуту не мыслила, не чувствовала; она сознавала только, что она у цѣли, и вся сосредоточивалась въ ожиданіи наступающей минуты.

Ей представлялось, какъ она войдетъ въ комнату Борисова, его маленькую студенческую келью; онъ сидитъ за письменнымъ столомъ и вдругъ, поднявъ голову, увидитъ ее. "Сергѣй Андреевичъ, вы знаете, Наташа умерла!" скажетъ она, и слезы ея польются. Она выскажетъ ему все,-- всю тоску своей души, которую никому не высказывала; передъ нимъ она выплачетъ свое горе, и онъ ее пойметъ; онъ будетъ слушать съ лицомъ, полнымъ участія; онъ произнесетъ добрыя слова утѣшенія, и отъ этихъ словъ, исполненныхъ силы и пониманія, которыхъ никто не могъ ей сказать, ея наболѣлое сердце успокоится.

-- Здѣсь? спросилъ кучеръ, останавливаясь и слѣзая съ козелъ. Его, повидимому, озадачивалъ наружный видъ его кліентки въ сопоставленіи съ неаристократическимъ кварталомъ люднаго рабочаго центра, куда онъ ее привезъ.

Василиса прочла названіе улицы, взглянула на номеръ дома, 22. Все въ исправности; стало быть, здѣсь.

Она вышла изъ кареты.

-- Ждать? спросилъ кучеръ.

-- Нѣтъ. А, впрочемъ, лучше подождите, произнесла Василиса, не зная сама, какому чувству она вдругъ невольно повиновалась. Ей казалось, что она подумала: можетъ быть, это не тотъ домъ и придется ѣхать далѣе.

По обѣимъ сторонамъ узкой входной двери, находились мелочная лавка и небольшой кафе. Василиса не знала, куда идти, подниматься ли по лѣстницѣ, и какъ высоко подниматься. Въ проходѣ и у дверей не видно было ни души.

Послѣ нѣкоторыхъ колебаній она рѣшилась войти въ лавочку.

-- Въ этомъ домѣ живетъ m-r Serge, студентъ, русскій? спросила она.

Женщина, стоявшая у прилавка, взглянула на нее, и Загорская покраснѣла подъ вуалью, хотя этотъ взглядъ не имѣлъ ничего пытливаго и былъ даже добродушенъ.

-- Не знаю навѣрное, отвѣчала женщина; кажется, живетъ у квартирной хозяйки русскій такого имени.

Она взглянула еще разъ на посѣтительницу и примолвила уже совсѣмъ почтительно: Если madame угодно подождать, я пошлю наверхъ справиться...

-- Благодарю васъ, не трудитесь, произнесла Загорская и опять покраснѣла. Будьте только добры указать мнѣ дорогу.

Женщина довела ее до лѣстницы, объяснивъ, какъ высоко слѣдуетъ подыматься.

-- Четвертый этажъ, дверь направо, madame Ванья, повторила она ей вслѣдъ еще разъ свои объясненія.

Василиса стала подыматься. На первой площадкѣ жилъ докторъ и какой-то антрепренеръ; на второй -- m-lle Hose, модистка, и переплетчикъ; далѣе надписей на дверяхъ не было. Василиса переступала ступеньку за ступенькой; порой ей казалось, что она никогда не дойдетъ; колѣни у нея подкашивались и дыханіе замирало въ груди. Въ хаосѣ ея мыслей ясно выдѣлялось одно только сознаніе: вотъ сейчасъ! и за этой минутой начинался для нея новый міръ.

Наконецъ, она на верхней площадкѣ. На дверяхъ съ одной стороны прибита запачканная визитная карточка съ именемъ madame Ванья; съ другой виситъ объявленіе: "Меблированныя комнаты". Василиса звонитъ; но, вѣроятно, рука у нея дрожитъ и она дернула не довольно сильно, потому что никто не отвѣчалъ на первый звонокъ. Она ждетъ и звонитъ второй разъ. Минуты черезъ двѣ раздается шлепанье туфель за дверью; задвижка щелкаетъ, высовывается сморщенное лицо старухи и смотритъ вопросительно на Василису.

-- Здѣсь живетъ m-r Serge? спрашиваетъ она.

-- М-г Serge? здѣсь. Что вамъ угодно?

-- Мнѣ нужно его видѣть.

-- Не знаю, дома ли онъ; впрочемъ, ежели вы желаете войти...

Старуха пошлепала туфлями по темному коридору и толкнула дверь. Василиса вошла вслѣдъ за ней въ небольшую комнату, довольно опрятно меблированную.

-- Его нѣтъ дома, но онъ скоро воротится, проговорила хозяйка.

-- Я подожду, сказала Василиса.

Старуха ушла.

Василиса сначала постояла, потомъ сѣла на диванъ около стола.

Она въ комнатѣ Борисова. Она смотритъ вокругъ себя съ любопытствомъ. Для нея эта комната святыня; здѣсь онъ думалъ, здѣсь работалъ... Какія мечты проходили у него въ головѣ?... Она почти рада, что не застала Борисова; это дастъ ей время опомниться, привести въ порядокъ свои мысли.

Она осматривается, взглядъ ея переходитъ отъ одного предмета къ другому.

По обѣимъ сторонамъ комнаты, вдоль стѣнъ, стояли двѣ кровати, одна прибранная, другая съ измятой подушкой и свѣсившимся на полъ концомъ одѣяла, подъ кроватью валялась пара сапогъ. Комодъ былъ заваленъ книгами, журналами, такіе же книги и журналы и не брошюрованные печатные листы покрывали столъ, передъ которымъ сидѣла Василиса. Напечатанное большими славянскими буквами заглавіе: "Набатъ" бросалось ей всюду въ глаза. Тутъ же, на столѣ, стояла стеклянная чернильница съ воткнутымъ въ ней перомъ. Рядомъ валялись спичечница, окурки папиросъ и нѣсколько писемъ въ разорванныхъ конвертахъ, между которыми она узнала одно свое. Около этого письма, почти прикрывая его, лежала какая-то карточка. Василиса машинально взяла ее въ руки и стала разсматривать. Вдругъ она выпустила карточку, словно что-то ужалило ее. Карточка эта, изъ такъ называемыхъ souvenirs, изображала на выбитомъ въ видѣ кружева фонѣ выпуклый букетъ незабудокъ и ландышей. Вокругъ букета обвивалась лента, на которой неумѣлымъ кривымъ почеркомъ было написано: А mon bien aimée Serge, ta fame qui t'addore -- Mariette.-- а ниже: Aimme mois toujour comme je t'aimmes. Geneve, ce 20 Août.

-- Что это такое? подумала Василиса.

Въ ея мысляхъ странно смѣшались въ эту минуту внезапное ощущеніе какой-то боли и впечатлѣніе комической орѳографіи. Она испугалась того, что вдругъ мелькнуло въ ея головѣ и насильно отворотилась отъ заключеній, которыхъ не хотѣла, но не могла не дѣлать. Ей сдѣлалось неловко и какъ будто совѣстно чего-то. Вставъ съ дивана, она подошла къ окну и стала глядѣть на окна противуположнаго дома, стараясь думать только о томъ, что вотъ сейчасъ придетъ Борисовъ. Но мысли противъ воли зарождались въ головѣ,-- и измѣняли мало по малу настроеніе ея духа. Чтобы отдѣлаться отъ нихъ, она открыла книгу и попробовала читать; но эти мысли неотвязно тѣснились въ головѣ и, какъ она себя ни принуждала, она не могла остановить свое вниманіе на томъ, что читала. Она положила книгу на мѣсто и снова подошла къ столу, на которомъ лежала карточка. Ее словно тянуло взглянуть на нее. Въ это время она увидѣла лежавшій тутъ же, между окурками и разсыпаннымъ табакомъ, небольшой медальонъ въ бронзовой оправѣ, котораго до этого времени она не замѣчала. Медальонъ былъ полуоткрытъ; изъ него выглядывала свернутая въ спираль прядь черныхъ волосъ. Прядь была свернута очень тонко, но была такъ длинна, что не помѣщалась въ медальонѣ.

Василиса не дотронулась до него, а только, нагнувшись, глядѣла съ поблѣднѣлымъ лицомъ.

-- Неужели?... шевелилось у нея мучительно въ мысляхъ. Она старалась отогнать сознаніе, но сознаніе стояло неотразимо ясно передъ ней. Ей стало страшно и стыдно.

-- Бѣжать надо, бѣжать... думала она.

Бѣжать, да; но куда? Она уронила голову въ руки, чувствуя, что въ эту минуту отъ нея отступала возможность надѣяться и уповать. Съ высоты идеала она рухалась въ пропасть.

-- Боже мой!... Боже мой!... произнесла она и растерянно глядѣла кругомъ.

Но вдругъ она встрепенулась; легкій шорохъ послышался за дверью.-- Вотъ онъ идетъ, что я буду дѣлать?... Что я ему скажу? Сердце громко стучало; она сидѣла, раскрывъ немного губы, и неподвижно глядѣла на дверь. Эта секунда ожиданія казалось ей вѣчностью.

Дверь растворилась и въ комнату вошла дѣвушка лѣтъ двадцатипяти, высокая, съ круглымъ лицомъ, темными глазами и черными обстриженными на лбу волосами. Она была одѣта по домашнему и носила на шеѣ косынку, вмѣсто воротничка.

Увидавъ незнакомую посѣтительницу, она было попятилась, но, обдумавъ, вошла и остановилась посреди комнаты, окидывая Василису не то любопытнымъ, не то вопросительнымъ взглядомъ.

-- Bonjour, madame, проговорила она звучнымъ, довольно пріятнымъ голосомъ.

Василиса отвѣчала на привѣтствіе и тоже глядѣла на дѣвушку вопросительно и нѣсколько тревожно.

Дѣвушка постояла, словно ожидая вопроса или объясненія, но, увидавъ, что барыня отвернула голову и ничего не говоритъ, она пожала слегка плечами и подошла къ комоду.

Отыскавъ валявшуюся между книгами пару женскихъ маншетокъ съ голубыми запонками, она просунула въ нихъ руки, затѣмъ оглядѣла комнату, прибрала пиджакъ, висѣвшій на спинкѣ стула, поправила постель съ измятыми подушками и, сдѣлавъ все это, спокойно, не спѣша, подошла къ Василисѣ.

-- Вы кого-нибудь ожидаете? спросила она.

Василиса кивнула головой. Она думала о томъ, какъ бы скорѣй бѣжать изъ этой комнаты; но присутствіе дѣвушки словно приковывало ее къ мѣсту.

-- Можетъ быть, m-r Serge? Его нѣтъ дома, но онъ сейчасъ прійдетъ. Что съ вами?... спросила дѣвушка съ участіемъ, замѣчая блѣдность Василисы. Вы нездоровы? Угодно вамъ воды?

Она бросилась къ умывальному столу и принесла стаканъ съ водою.

-- Благодарю васъ, не надо, произнесла съ усиліемъ Василиса. Я пойду теперь... Мнѣ пора.

Она встала, упираясь рукою на столъ.

-- Если вамъ угодно передать что нибудь m-r Serge... я его сейчасъ увижу... сказала дѣвушка.

Она, повидимому, недоумѣвала и не могла отдать себѣ отчета, къ какому разряду женщинъ слѣдовало причислять незнакомую ей посѣтительницу m-r Serge. Глубокій трауръ, изящную простоту котораго ея опытный глазъ немедленно оцѣнилъ, тихія спокойныя движенія внушали ей извѣстнаго рода уваженіе. Ей хотѣлось узнать навѣрное.

-- Вы, можетъ быть, родственница m-r Serge? спросила она. Вы, вѣроятно, недавно пріѣхали?...

-- Да, недавно, произнесла Василиса.

-- Вы, можетъ быть, привезли извѣстія отъ его родныхъ... Угодно вамъ оставить ваше имя и адресъ? Я передамъ ему...

-- Нѣтъ... нѣтъ... ненужно... благодарю васъ. Я сегодня же уѣзжаю...

Василиса направилась къ двери. Принудивъ себя, она остановилась и обратилась къ дѣвушкѣ:

-- Прощайте... Не говорите ему... Ненужно...

Она вышла изъ комнаты.

Какъ она сошла съ лѣстницы, какъ сѣла въ карету, что сказала кучеру, она не знала. Ей помнилось, какъ сквозь сонъ, что кучеръ у нея что-то спросилъ, что она что-то отвѣтила, и карета покатилась по мостовой. Она помнила подъѣздъ большой гостинницы, выбѣжавшихъ навстрѣчу кельнеровъ, во фракахъ и бѣлыхъ галстукахъ; одинъ изъ нихъ взялъ ея мѣшокъ и пледъ и повелъ по широкой лѣстницѣ и коридору, устланнымъ коврами, въ просторный номеръ. Спросивъ, не прикажетъ ли она чего-нибудь, онъ удалился. Вошла горничная въ фартукѣ и щегольскомъ чепчикѣ; она налила воду въ рукомойники, положила полотенцы на умывальный столъ и, тоже спросивъ, не нужно ли чего-нибудь, вышла, осторожно затворяя двойную дверь.

Василиса сидѣла неподвижно въ креслѣ, на которое сѣла, когда вошла. Сколько времени она такъ просидѣла, она не помнила. Взглянувъ случайно на свои руки, она увидѣла, что онѣ въ перчаткахъ, она сняла ихъ, сняла тоже шляпу и пальто, вынула изъ дорожнаго мѣшка нужныя принадлежности туалета, пригладила волосы, вымыла руки и снова сѣла на прежнее мѣсто.

Тишина была мертвая; тяжелыя занавѣски и двойныя двери смягчали звуки. Послѣ шума и трескотни желѣзной дороги, дребезжанія кареты по мостовой и лихорадочнаго волненія ожиданія, она внезапно очутилась среди безмолвнаго спокойствія. До той поры она, казалось, бѣжала къ какой-то цѣли, по людной дорогѣ, гдѣ раздавались смѣхъ и радостныя восклицанія,-- и вдругъ, не достигнувъ цѣли, она упала и провалилась въ какую-то преисподнюю. Вокругъ нея и въ ней самой все замерло; некуда болѣе бѣжать, и незачѣмъ.

-- Какъ тихо! думала Василиса. Это было единственное ясное ея ощущеніе, все остальное было, какъ въ туманѣ.

Маленькіе часы съ изображеніемъ нимфы и амура тихо постукивали на каминѣ, пробивая часы и получасы. Василиса сидѣла, не шевелясь. Она не замѣчала, какъ проходило время. Гдѣ она? зачѣмъ она тутъ сидитъ? чего она ждетъ! Она не могла отдать себѣ отчета.

Начинало смеркаться, когда раздался легкій стукъ у двери. Показалась фигура кельнера.

-- Table d'hote въ шесть часовъ, проговорилъ онъ, пріятно и почтительно улыбаясь. Не получивъ отвѣта, онъ промолвилъ:

-- Madame, можетъ быть, угодно кушать у себя?

Василиса сообразила, какъ соображаютъ во снѣ, что нужно спросить обѣдъ; когда пріѣзжаютъ въ гостинницу, всегда спрашиваютъ обѣдъ, и завтракъ, и чай, а сидѣть только въ номерѣ и думать -- нельзя, иначе содержателямъ гостинницъ было бы невыгодно, и никто болѣе не строилъ бы и не содержалъ бы гостинницъ.

-- Да, здѣсь, проговорила она.

-- До table d'hot'а, или послѣ? спросилъ слуга.

Василиса заставила свои блуждающія мысли снова вернуться къ обѣду.

-- Послѣ, сказала она.

-- Такъ въ семь часовъ?

Слуга исчезъ.

Опять прошло нѣсколько времени. Раздался гдѣ-то продолжительный и рѣзкій звонъ.

-- Это къ обѣду звонятъ, подумала Василиса. И ей представилось, какъ идутъ по лѣстницѣ и входятъ въ столовую разноплеменные жители отеля: американки съ высокими шиньонами, французскіе commis voyageurs, чопорныя англичанки въ желтыхъ перчаткахъ, многочисленныя русскія семейства съ дѣтьми, гувернантками и гувернерами. Удивляюсь, какъ этимъ людямъ можетъ хотѣться ѣсть! подумала Василиса; мнѣ совсѣмъ ѣсть не хочется.

Стемнѣло. Какой-то холодъ начиналъ пробираться вдоль плечъ и спины. Она встала, прошлась раза два по комнатѣ и остановилась у окна. Отодвинувъ кружевныя занавѣски, застилающія стекла, она стала глядѣть на улицу. Вечеръ стоялъ ненастный, дождь лилъ не переставая, широкій мокрый тротуаръ набережной, на которую выходило окно, былъ пустъ, направо мостъ черезъ Рону, налѣво широкій бассейнъ, большія архитектурныя линіи построекъ, похожихъ на дворцы, и все это укутано въ туманѣ сѣрой, вечерней мглы.

Покуда она стояла у окна и глядѣла, въ комнату вошелъ слуга съ подносомъ, накрылъ у дивана столъ, зажегъ двѣ свѣчи и доложилъ, что кушанье готово.

Василиса сѣла за столъ. Кельнеръ, съ салфеткой въ рукахъ, неслышными тагами входилъ и выходилъ, подавая, на крошечныхъ серебряныхъ блюдахъ, миніатюрныя порціи всякихъ явствій. Блюда тянулись длинной вереницей. Василиса попыталась было ѣсть, но съ первой ложкой супа почувствовала, что горло у нея сжималось. Она продолжала накладывать себѣ на тарелку ради приличія и, отхлебывая ледяную воду изъ стакана, думала: когда это кончится! когда уйдетъ этотъ кельнеръ, и я останусь одна! Оставаться одной казалось ей, въ настоящую минуту, единственно-понятною формою счастья.

Наконецъ, обѣдъ кончился. Слуга прибралъ тарелочки съ бисквитами и виноградомъ, сложилъ скатерть, постелилъ на столъ бархатную салфетку, собралъ принадлежности обѣда на подносъ и вышелъ. Вслѣдъ за нимъ вышла и горничная, входившая приготовить постель. Василиса заперла за ними дверь на ключъ.

-- Что такое со мною, подумала она; почему эта горничная и этотъ кельнеръ глядѣли на меня такъ странно?

Она взяла свѣчу и подошла къ зеркалу. Ничего особеннаго въ своемъ лицѣ она не увидѣла; волосы были причесаны гладко, креновый галстукъ обхватывалъ аккуратно стоячій воротничекъ.

-- Странно, вѣрно ихъ удивило, что я не ѣла, заключила она.

Она ощущала тяжесть въ головѣ, руки были непріятно холодны; она стала ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, съ тѣмъ, чтобы согрѣться.

Свѣчи, горѣвшія на столѣ, скудно освѣщали пространство; отдаленный уголъ, гдѣ стояла широкая постель подъ штофными занавѣсками, оставался въ тѣни, банально роскошная мебель была неудобно и однообразно разставлена вдоль стѣнъ. Посреди отуманеннаго состоянія, въ которомъ она находилась, Василиса ощущала впечатлѣніе неуютности, которое производила комната, назначенная для проѣзжихъ. Въ ея мысляхъ составлялось какое-то соотношеніе между этой комнатой и ея жизнью, выбитой изъ колеи.

Ей вспомнился вдругъ почему-то князь Сокольскій.

-- Гдѣ онъ теперь? подумала она. Ежели бы онъ вошелъ въ эту мйнуту, я была бы очень рада. Какой онъ хорошій, какъ онъ любитъ меня...

Она силилась остановить свои мысля на немъ, но мысли ей не повиновались. Другой образъ тѣснился ей въ душу. Она не хотѣла его видѣть, отгоняла его, но онъ возвращался и каждый разъ рисовался въ болѣе опредѣленныхъ контурахъ; она забывалась и вдругъ чувствовала, что вглядывается въ него. Тогда она жмурила глаза и сжимала голову руками, словно этотъ образъ былъ не въ ней самой, а наступалъ извнѣ и ей возможно было оборониться отъ него.

Лихорадочвая дрожь пробѣгала по тѣлу. Она закуталась въ пледъ и, сѣвъ въ уголъ дивана, прислонилась къ подушкѣ. Вдругъ она испуганно открыла глаза: ей показалось, что какіе-то люди вошли въ комнату и громко говорили. "Какой вздоръ лѣзетъ въ голову, подумала она; мнѣ, вѣрно, хочется спать, надо раздѣться и лечь въ постель."

Она начала ночной туалетъ.-- Расчесывая щеткой свою длинную золотистую косу, она вспомнила няню. "Бѣдная, какъ она любила расчесывать мои волосы! Что она теперь дѣлаетъ... Вѣрно, сидитъ и плачетъ".

Это было послѣднею мыслью Василисы, когда она легла въ постель и потушила свѣчу. Она тотчасъ же впала въ тяжелое забытье.

II.

Кому не приходилось, хотя разъ въ жизни, испытывать состояніе безпомощнаго ужаса, который вдругъ охватываетъ душу, когда, уснувъ подъ впечатлѣніемъ совершившейся бѣды, ночью просыпаешься, и то, что смутно ощущалось наканунѣ однимъ ошеломленнымъ чувствомъ, стоитъ ясно и отчетливо передъ внутреннимъ сознаніемъ?

Василиса лежала въ постели съ открытыми глазами, долго не замѣчая того, что она проснулась. Въ домѣ и на улицѣ все было тихо; свѣтъ газоваго рожка на тротуарѣ падалъ въ окно и стелился косоугольникомъ по ковру. Василиса помнила этотъ свѣтлый косоугольникъ у ногъ своей кровати, когда засыпала.

Событія предыдущаго дня, съ необыкновенною живостью малѣйшихъ подробностей, стояли передъ ней, и точно такъ же ярко и неотразимо поднималось со дна души сознаніе, что несчастіе ея было непоправимо. Борисовъ былъ навсегда отъ нея оторванъ, и то, что отрывало его, была собственная его воля, свободное и осмысленное нарушеніе той душевной связи, которая, она полагала, существовала между ними.

Она измѣряла глубину пропасти, въ которую пала съ высоты своихъ надеждъ и видѣла, что эта пропасть не имѣла выхода. Все потеряно, ея вѣра въ любовь Борисова, ея упованіе на его силу,-- возможность для нея начать новую жизнь... И въ первый разъ, съ той минуты, когда она рѣшила ѣхать въ Женеву, она увидала ясно, безъ всякихъ прикрасъ, то, что было настоящимъ мотивомъ принятаго ею рѣшенія. Такое признаніе, сдѣланное самой себѣ, въ такую минуту, не могло не казаться ей сугубо ужаснымъ и унизительнымъ. Она пробовала увѣрить себя, что любовь ея къ Борисову была только одною изъ побудительныхъ причинъ, въ силу которыхъ она дѣйствовала, но боль острая, какъ ударъ ножа, которую она испытывала всякій разъ, что вспоминала подробности своего присутствія у него на квартирѣ, заставляла ее сознавать, въ глубинѣ своей совѣсти, что продолжать обманываться невозможно. Передъ ея глазами безпрестанно мелькало слово "жена"! написанное на карточкѣ, и хотя она знала, въ какомъ смыслѣ слѣдовало понимать это слово, значеніе его было для нея все таки ужасно. Жена!... стало быть, близкая къ нему, любимая, имѣющая права... Неужели это она, та женщина, о которой думалъ Борисовъ, когда говорилъ ей: Ежели вы для меня не все, другая женщина станетъ около меня? И эта другая стала около него; она живетъ его жизнью, онъ дѣлится съ ней всѣми своими мыслями. Василиса вспоминала ея лицо; было ли въ немъ то, что должно быть въ лицѣ женщины, которую любитъ Борисовъ? Оно показалось ей обыкновеннымъ, глаза были добрые, но безъ глубины, улыбка не совсѣмъ пріятная, интелектуальной силы и красоты въ этомъ лицѣ никакой не было, но она помнила, что дѣвушка была стройна и хорошо сложена. Неужели этого для него достаточно! подумала она. Воображеніе рхтсовало ей самые мучительные образы. Она зарывалась лицомъ въ подушку, чтобы не видѣть ихъ.

-- Что же онъ сдѣлалъ изъ всѣхъ воспоминаній прошлаго, нашего прошлаго, его и моего! опять и опять возникалъ въ ней вопросъ. Неужели онъ забылъ? Неужели все стерлось и сгладилось въ его душѣ? Или, можетъ быть, въ его душѣ никогда ничего и не происходило? это была только минутная прихоть... отъ нечего дѣлать, удобный случай, почему же не попытаться?...

Анализъ неумолимо заставлялъ ее идти впередъ по скорбному пути, шагъ за шагомъ. Послѣдняя мысль показалась ей до того ужасной, что она вся похолодѣла и нѣсколько мгновеній лежала, не шевелясь. Нѣтъ, это не можетъ быть! произнесла она вслухъ. Такъ не говорятъ, такъ не смотрятъ, когда играютъ комедію; я помню его лицо, каждое слово...

Возможность разсуждать снова прекращалась, и на сцену являлась фантазія, и рисовала опять мучительныя картины: онъ и теперь говоритъ тѣ же рѣчи, смотритъ такими же глазами. Все это было заблужденіе съ ея стороны, святыня этой любви существовала только въ ея воображеніи, для него никакой святыни никогда не бывало, и воспоминаніе о ней, въ его душѣ, совмѣщается со всякими другими впечатлѣніями,-- какъ на его столѣ ея письма валяются рядомъ съ разрисованными сувенирами, между окурокъ папиросъ.

Гордость заговорила въ Василисѣ: оскорбленная любовь уступила мѣсто оскорбленному самолюбію. Она почувствовала, какъ унизительно было для нея всякое сожалѣніе.-- Не о чемъ жалѣть, я ничего не потеряла, я пробудилась только отъ иллюзіи...

И вдругъ возникъ вопросъ: что же начать теперь?... Что дѣлать?.. Бѣжать изъ Женевы, какъ можно скорѣй, какъ можно дальше... Но куда? спросила она себя, какъ спрашивала себя нѣсколько часовъ тому назадъ, въ комнатѣ Борисова.

Матеріальный и нравственный вопросы смѣшивались и образовывали въ ея жизни мучительно-неразрывный узелъ. Ей нужно было соображаться, даже въ эту страшную для нея минуту, съ денежными средствами, и нельзя было принять то или другое рѣшеніе, не разсчитавъ предварительно, насколько это рѣшеніе было исполнимо.

Денегъ у нея оставалось 1200 франковъ. Она раздумывала и разсчитывала, и, наконецъ, рѣшила, что на эту сумму можно доѣхать до Россіи. А затѣмъ?-- Затѣмъ простиралась будущность, сѣрая, безотрадная и безцѣльная. Кругомъ развалины, и дороги не видать.

-- Жизнь для меня кончена, подумала она. Теперь все равно, что дѣлать... Пріѣду въ Петербургъ, отправлюсь къ княгинѣ Marie -- она вспомнила одну добродѣтельную даму, занимающуюся дѣлами благотворительности -- она поможетъ мнѣ опредѣлиться въ сердобольныя...

Это рѣшеніе нѣсколько успокоило ее.

Остатокъ ночи она провела въ лихорадочномъ ожиданіи разсвѣта. Она хотѣла ѣхать съ раннимъ поѣздомъ, и боялась отлагательства, сама не зная почему.

Съ разсвѣтомъ она встала и начала одѣваться. Ей показалось раза два, что голова у нея кружится, и полъ какъ будто убѣгаетъ изъ подъ ногъ; она не обратила на это вниманія и лишь съ нетерпѣніемъ ожидала перваго признака пробужденія въ домѣ. Скоро послышался легкій стукъ въ сосѣдней комнатѣ; тамъ тоже кто-то собирался на первый поѣздъ. Василиса подошла къ камину, чтобы позвонить горничную и спросить счетъ. Въ эту минуту она почувствовала, что у нея въ глазахъ потемнѣло, она пошатнулась и упала на полъ.

Когда она пришла въ себя, она лежала на кровати, и противъ нея на стулѣ сидѣла горничная. Было совсѣмъ бвѣтло.

-- Который часъ? спросила Василиса, и хотѣла подняться; но только что пошевельнулась, у нея опять потемнѣло въ глазахъ, и она на нѣсколько мгновеній потеряла сознаніе.

Два дня Загорская пролежала въ полномъ изнеможеніи силъ, мучимая желаніемъ уѣхать, и сознавая при каждой попыткѣ движенія безполезность своихъ усилій.

Докторъ приходилъ, щупалъ пульсъ и давалъ какія-то капли. Горничная навѣдывалась отъ времени до времени, приносила бульонъ и уговаривала выпить вина.

Томительно длинными показались ей эти два дня.

Каждый вечеръ она спрашивала счетъ и уплачивала его. Среди нравственныхъ волненій ее мучила мысль, что у нея не достанетъ денегъ.

На утро третьяго дня она выпила чашку крѣпкаго кофе и рѣшилась встать. Блѣдная, пошатываясь точно послѣ долгой болѣзни, она перешла на диванъ. Но она чувствовала, что силы возвращались.

-- Во что бы-то ни стало, я завтра поѣду, твердила она.

И чтобы доказать себѣ возможность этого отъѣзда, она одѣлась безъ помощи горничной и начала укладывать дорожный мѣшокъ.

Въ это время у двери послышался стукъ.

-- Войдите, сказала Василиса, не оборачиваясь.

Дверь отворилась, кто-то вошелъ. Она думала, что это была горничная, и продолжала свое дѣло.

-- Василиса Николаевна! произнесъ возлѣ нея голосъ.

Она не вскрикнула, даже не вздрогнула, а замерла и на мгновеніе закрыла глаза. Потомъ обернулась и слабымъ движеніемъ протянула обѣ руки Борисову.

Онъ взялъ ихъ, крѣпко сжалъ и поцѣловалъ одну послѣ другой.

Замѣтивъ, что она съ трудомъ держится на ногахъ, онъ довелъ ее до дивана и, усадивъ, самъ сѣлъ въ кресло противъ нея.

Прошло нѣсколько мгновеній, впродолженіе которыхъ она смотрѣла на него растерянно, въ безпомощномъ волненіи. Она сознавала, какая безумная радость наполняла ея сердце, и ужасалась этому сознанію. Борисовъ тоже смотрѣлъ на нее, и, когда онъ заговорилъ, голосъ его былъ тихъ и нѣсколько невѣренъ.

-- Ну-съ, какъ вы поживали, Василиса Николаевна?

Она была не въ состояніи говорить и не пробовала даже. Онъ продолжалъ:

-- Увидѣлъ случайно ваше имя въ спискѣ пріѣзжихъ. Я не зналъ, что вы намѣревались ѣхать въ Женеву... Я былъ очень удивленъ...

Она не понимала смысла его словъ; она вслушивалась только въ звуки его голоса и всматривалась въ его лицо, каждая черта котораго была такъ ей знакома, и именно потому, что это лицо было такъ знакомо, казалось теперь такъ странно, такъ страшно глядѣть на него.

Борисовъ измѣнился и теченіе восьмимѣсячной разлуки. Онъ возмужалъ, словно выросъ; борода сдѣлалась болѣе окладистая, въ движеніяхъ проглядывала установившаяся рѣшимость и самообладаніе. Высокая, стройная фигура его съ широкими плечами сохраняла юношескую гибкость, но походила болѣе, чѣмъ прежде, на фигуру вполнѣ сложившагося мужчины. Одни глаза смотрѣли ласково и пытливо попрежнему и губы сохранили свою добродушную улыбку.

-- Вы такъ давно не писали, промолвилъ Борисовъ... Я не зналъ, что и думать...

-- Да, произнесла Василиса, и ей казалось, что это не она говорила, этимъ страннымъ, измѣненнымъ голосомъ. Я не могла писать, я была очень... Я дочь потеряла, проговорила она, наконецъ, съ усиліемъ и испуганно глянула на Борисова, боясь, чтобы онъ не заговорилъ объ этомъ.

Но онъ произнесъ лишь короткое восклицаніе, лицо его выразило участіе, онъ ничего не сказалъ.

-- И вотъ вы въ Женевѣ! промолвилъ онъ послѣ, минутнаго молчанія.

-- Да, проѣздомъ. Я пріѣхала вчера,-- эта небольшая ложь показалась ей необходимою,-- и завтра утромъ ѣду.

-- Такъ скоро!, произнесъ Борисовъ; зачѣмъ?

Ее не поразило, что онъ не сдѣлалъ самаго естественнаго вопроса: какъ же, пріѣхавъ въ Женеву, вы не дали мнѣ знать объ этомъ? Она только старалась угадать по выраженію его лица, знаетъ ли онъ о ея посѣщеніи, или нѣтъ,-- и по его лицу ей казалось, что не знаетъ.

-- Я ѣду въ Россію, сказала она; есть дѣла...

-- Днемъ раньше, днемъ позже, дѣла, я полагаю, отъ этого не потерпятъ. Если можно, пробудьте лишній денекъ... Отъ старыхъ друзей бѣжать такъ поспѣшно нехорошо,-- тѣмъ болѣе, что у насъ съ вами найдется, о чемъ поговорить... У меня, по крайней мѣрѣ, много интереснаго, о чемъ хотѣлось бы съ вами побесѣдовать...

Василиса чувствовала, что если она согласится отложить поѣздку, рѣшимость ей измѣнитъ. Внутренно она уже сдавалась. Поэтому она проговорила рѣзко:

-- Нѣтъ, я непремѣнно завтра ѣду.

Борисовъ не отвѣчалъ и продолжалъ, какъ будто не слыхалъ ея словъ.

-- Я писалъ вамъ про библіотеку, помните? Это дѣло теперь окончательно организовалось, идетъ отлично, есть подписчики, пропасть книгъ...

Онъ сталъ разсказывать про библіотеку.

Василиса слушала. Во снѣ это, или на яву? Неужели это Борисовъ сидитъ передъ ней, ведя спокойнымъ и дружелюбнымъ тономъ разговоръ о постороннихъ предметахъ? Эта комната полна ея страданій; каждое въ ней кресло, турецкій узоръ ковра, самыя стѣны казались ей ненавистными... Теперь же все освѣтилось и улыбается; куда дѣвались мрачныя мысли и тяжелыя впечатлѣнія! Но Василиса крѣпится: она знаетъ, что ея радость обманчива; это цвѣты, брошенные на могилу; подъ этими цвѣтами лежитъ что-то ужасное, чего она не можетъ забыть и простить, Ѣхать! Ѣхать поскорѣе., думаетъ она.

Разговоръ прервался приходомъ доктора.

Борисовъ всталъ и простился, сказавъ,-- что придетъ провѣдать ее вечеромъ.-- Ей было очень неловко, она чувствовала, что уличена во лжи.

Часу въ девятомъ Борисовъ вернулся.

-- Я видѣлъ вашего доктора, сказалъ онъ ласково, садясь возлѣ нея. Ваша болѣзнь неопасна; онъ велитъ вамъ выходить и развлекаться. Я приду завтра утромъ, и мы совершимъ прогулку по Женевѣ.

Василисѣ хотѣлось казаться вполнѣ беззаботной; она спросила, какъ Борисовъ знаетъ доктора.

-- Онъ профессоръ въ Академіи; я слушаю его лекціи, отвѣчалъ Борисовъ.

Онъ началъ разсказывать про Академію, какіе тамъ профессора, какъ относятся къ нимъ студенты. Затѣмъ разсказалъ объ интересномъ изслѣдованіи, сдѣланномъ недавно женевскими учеными надъ водяными парами, содержащимися въ атмосферѣ. Потомъ заговорилъ о библіотекѣ.

Вечеръ прошелъ въ оживленной бесѣдѣ. Василиса невольно заинтересовалась тѣмъ, о чемъ онъ говорилъ, и мало-по-малу сама разговорилась.

Въ девять часовъ подали чай. Она налила чашку и подала ее Борисову, какъ дѣлала это, бывало, въ Ниццѣ, въ своей маленькой гостинной, убранной цвѣтами. Ей уже не казалось страннымъ сидѣть съ нимъ вдвоемъ и спокойно бесѣдовать; напротивъ, она не была теперь въ состояніи представить себѣ, что оно могло быть иначе. Отъ его разговора вѣяло трезвостью; всякое расположеніе къ чувствительности исчезало въ соприкосновеніи съ живымъ разнообразіемъ мыслей и впечатлѣній, которыя составляли нравственную атмосферу Борисова. Чувство, въ его присутствіи, какъ-то невольно сдерживалось и уходило вглубь. Василиса испытала это, когда втеченіе разговора пришлось упомянуть о Наташѣ; она удивилась, какъ сдѣлала это просто, безъ всякаго болѣзненнаго желанія его сочувствія, въ которомъ такъ страстно нуждалась до этого.

Борисовъ разспросилъ о Наташиной болѣзни, потомъ вспомнилъ о нянѣ.

-- А что Марфа Ильинишна, здравствуетъ? Жаль, что не привезли ее съ собой въ Женеву.

Въ концѣ вечера послѣдніе слѣды натянутости исчезли. О завтрашнемъ отъѣздѣ ни разу не упомянулось. Василиса не знала, какими путями это совершилось, но мысль объ отъѣздѣ была на время устранена, какъ бы въ силу какого-то безмолвнаго договора.

-- Такъ я завтра утромъ явлюсь, проговорилъ Борисовъ, прощаясь. Мы попутешествуемъ по Женевѣ. А что будетъ далѣе, увидимъ?

-- Какъ далѣе? спросила Василиса.

-- Я хочу сказать, что будетъ далѣе относительно вашего здоровья. Полагаю, для васъ было бы полезно остаться здѣсь нѣсколько времени. Погода становится прекрасная; куда вамъ спѣшить?

Дѣйствительно, куда? подумала Василиса.

-- Мы объ этомъ еще потолкуемъ, сказалъ Борисовъ. Теперь засните хорошенько; надѣюсь застать васъ завтра свѣжей и здоровой.

III.

Борисовъ явился въ одиннадцать часовъ, какъ было условлено, въ Hôtel des Bergues. Василиса, готовая, ожидала его. Они пошли.

Послѣ четырехдневнаго заключенія она въ первый разъ дышала свѣжимъ воздухомъ и испытывала чувство пріятнаго возбужденія. Погода была прекрасная, розовые туманы ранней осени стелились на горахъ, прелестное Женевское озеро лежало въ это утро неподвижно, блѣдно-голубое, съ нѣжными отливами лилово-серебристаго цвѣта, и простиралось въ даль, широкое, какъ море.

Переходя мостъ Mont-Blanc, на который въ день пріѣзда Василиса смотрѣла изъ окна своей комнаты съ такими тяжелыми чувствами, сквозь дождь и вечернюю мглу, она остановилась и любовалась обворожительною картиною. Борисовъ стоялъ возлѣ нея, закуривая папироску. Его смѣющійся, ласковый взглядъ, казалось, говорилъ ей: не лучше ли такъ? И этотъ взглядъ подкупалъ ее. Въ ея душѣ подымались и двигались такіе же розовые туманы, какъ въ нейзажѣ, на который она смотрѣла, и, укутывая все своимъ обманчивымъ свѣтомъ, мѣшали видѣть ясно дальніе горизонты.

Перейдя мостъ, они пошли вдоль набережной, гдѣ находятся магазины извѣстныхъ женевскихъ часовщиковъ. Они шли медленно, часто останавливаясь передъ широкими окнами съ выставленными въ нихъ на показъ всякаго рода рѣдкостями и драгоцѣнностями. Потомъ вошли въ магазинъ оптика и болѣе часу занялись большимъ стереоскопомъ, показывающимъ виды Mont-Blanc. Выйдя оттуда, постояли у пристани и смотрѣли, какъ причаливалъ пароходъ.

-- Надо будетъ выбрать хорошій день и съѣздить въ Шильонъ, сказалъ Борисовъ. Мѣстность прелестная, стоитъ посмотрѣть.

-- Не знаю, если мнѣ можно будетъ остаться... начала было Василиса и запнулась.

-- Почему же нельзя? Впрочемъ, вы еще успѣете рѣшить.

Онъ проронилъ это какъ бы мимоходомъ и заговорилъ о другомъ.

Они шли, не спѣша, по узкимъ улицамъ и переулкамъ, ведущимъ отъ набережной къ центру города. Тротуары начинали замѣтно пустѣть, нѣкоторые магазины закрывались.

-- Это значитъ, что пробило половина перваго,-- обѣденный часъ торговаго люда, сказалъ Борисовъ. Видите, съ какими голодными лицами всѣ торопятся домой.

-- А вы, Сергѣй Андреевичъ, въ которомъ часу обѣдаете, спросила Василиса.

-- Какъ прійдется; иной разъ вовсе не обѣдаю, вечеромъ закусишь что-нибудь...

-- Ежели вамъ теперь пора, я не хочу васъ удерживать... Я дойду одна до гостинницы...

-- Погодите немного, сказалъ Борисовъ. Мнѣ хочется показать вамъ нашу библіотеку.

Они подходили къ широкой, недавно проложенной улицѣ; красивые, на половину достроенные дома, возвышались по сторонамъ, съ пустыми между ними пространствами.

-- Кварталъ будущности, замѣтилъ Борисовъ. Черезъ года два-три здѣсь къ квартирамъ приступу не будетъ; а покуда мы наняли, сравнительно дешево, отличное помѣщеніе. Вотъ мы и пришли. Войдите, Василиса Николаевна.

Онъ открылъ стеклянную дверь, ведущую въ свѣтлый, довольно просторный магазинъ. Помѣщеніе состояло изъ одной комнаты, раздѣленной надвое перегородкой. Въ первой половинѣ помѣщались полки съ книгами; вторая была читальня. У входа, за высокой конторкой, стоялъ человѣкъ небольшого роста, съ болѣзненнымъ лицомъ, безъ усовъ и бороды, съ гладкими волосами, широкимъ лбомъ и тонкими, сжатыми въ твердую линію, губами. За ухомъ у него торчало перо.

Онъ взглянулъ на Борисова и учтиво поклонился Загорской.

-- Никого нѣтъ? спросилъ по-русски Борисовъ, указывая на дверь, ведущую въ читальню.

-- Сидятъ двое, но должно быть скоро уйдутъ, отвѣчалъ тотъ, взглядывая на часы. Не угодно ли вамъ присѣсть, прибавилъ онъ, придвигая Василисѣ стулъ.

-- Мы туда войдемъ, ничего, сказалъ Борисовъ.

Онъ открылъ дверь и, посторонившись, пропустилъ Василису въ отдѣленіе за перегородкой. Тамъ стоялъ диванъ, два кресла и нѣсколько стульевъ; посрединѣ круглый столъ, заваленный газетами и журналами. Господинъ съ черной бородой и черными глазами сидѣлъ на диванѣ, перелистывая толстый томъ какого-то сочиненія; замѣтивъ, что вошла женщина, онъ привсталъ и поклонился. Въ противоположномъ углу на стулѣ сидѣлъ рабочій въ синей блузѣ и читалъ номеръ "Раппеля".

-- Хотите журналъ какой нибудь? спросилъ вполголоса Борисовъ, подвигая Василисѣ кресло къ круглому столу. Мы получаемъ всѣ русскіе и много иностранныхъ журналовъ и газетъ. Вотъ Kladderradatsch, Daily News, Times, National Zeitung, послѣдній номеръ Lanterne... Борисовъ перебиралъ груду журналовъ.

-- Вотъ интересное еженедѣльное изданіе фотографическихъ снимковъ съ знаменитыхъ картинъ, проговорилъ онъ; хотѣлъ показать вамъ; пойду разыщу.

Онъ вышелъ въ другое отдѣленіе.

Василиса сидѣла, перевертывая разсѣянно страницы иллюстраціи. Мысли ея тихонько бродили, она чувствовала себя занесенною въ совершенно незнакомую атмосферу и старалась опредѣлить свои впечатлѣнія. Каждый разъ, что она подымала голову, она встрѣчала черные, блестящіе глаза господина, сидящаго на диванѣ, съ любопытствомъ на нее устремленными; онъ тотчасъ же опускалъ ихъ и углублялся въ чтеніе, подымая книгу такъ высоко, что даже лица его не было видно. Рабочій сидѣлъ, не шевелясь. Чуткое ухо Василисы слышало за перегородкой голосъ Борисова, спрашивающаго шопотомъ:

-- Михайловъ былъ?

-- Не пріѣзжалъ еще, отвѣчалъ тихо библіотекарь. Двѣ телеграммы послали сегодня утромъ въ Веве.

-- Чего онъ застрялъ? Придется безъ него окончить корректуру; а завтра въ ночь примемся за фальцовку.

-- Наврядъ ли поспѣемъ, возразилъ, тотъ. Редичъ говорилъ, что на цѣлый день хватитъ работы; придется часть ночи провести за наборомъ, и только завтра въ полдень можно будетъ начать метранпажить.

-- Эва, какъ затянули... Народецъ! Надо будетъ ужо самому сбѣгать въ типографію...

Борисовъ вернулся къ Василисѣ, неся журналъ, о которомъ говорилъ, и сталъ разсматривать съ ней фотографіи.

Рабочій въ блузѣ дочиталъ номеръ "Раппеля" до послѣдняго слова послѣдняго столбца, повѣсилъ газету на гвоздь, приспособленный для этого, и вышелъ изъ библіотеки, проговоривъ вѣжливо и сухо: Bonjour.

Немного погодя, господинъ, сидящій на диванѣ, тоже всталъ и послѣдовалъ за нимъ. Въ читальню вошелъ библіотекарь и положилъ на столъ передъ Василисой довольно большой альбомъ.

-- Вотъ собраніе автографовъ замѣчательныхъ личностей французской революціи, довольно рѣдкое изданіе; можетъ быть, вамъ будетъ любопытно просмотрѣть, произнесъ онъ.

Василиса поблагодарила.

У входной двери зазвенѣлъ колокольчикъ. Вошла толстая барыня среднихъ лѣтъ, въ очень пестромъ костюмѣ. Библіотекарь поспѣшилъ къ ней навстрѣчу. Дверь въ читальню осталась полуоткрытой.

-- Кто этотъ господинъ? спросила тихо Василиса. Онъ какъ-то непохожъ на простого книгопродавца.

-- Одинъ изъ нашихъ товарищей, сказалъ Борисовъ. Дѣйствуетъ временно въ качествѣ библіотекаря. Тонкій человѣкъ; на всѣ руки годится, въ игольное ушко пролѣзетъ.

-- Его лицо напоминаетъ мнѣ портретъ Робеспьера, сказала Василиса; такія же тонкія губы, широкій лобъ, и въ особенности выраженіе глазъ, холодное и острое, какъ лезвіе. Вы не находите, что есть сходство?

-- Можетъ быть, я не замѣчалъ, отвѣтилъ Борисовъ.

Между тѣмъ въ сосѣдней комнатѣ барыня спрашивала громкимъ, нѣсколько пѣвучимъ голосомъ:

-- Позвольте послѣдній номеръ "Набата".

-- Августовскій номеръ еще не выходилъ, отвѣчалъ съ своей спокойной вѣжливостью библіотекарь. А ежели вамъ угодно іюльскій...

-- Читала уже, батюшка, читала, замахала руками барыня. Не надивлюсь я!.. Чего это ваши молодцы расписываютъ да размазываютъ. Нашлось десятокъ людей рѣшительныхъ, ну, съ ними и лѣзь напропалую... А то писать да писать, да разжевывать дѣло; подъ конецъ, надъ чернильницей такъ и скиснешь. Вѣдь я, батюшка, знаю, что это такое; сама пишу.

Библіотекарь не возражалъ, а только развелъ руками.

-- Вотъ, напримѣръ, передовая статья іюльскаго номера, продолжала вошедшая въ азартъ барыня; развѣ ее можно назвать разжигательной статьей? Пожалуй, она и недурна; но въ ней нѣтъ этого-то...знаете... этого-то... "шику", что ли... Слабенько, батюшка, слабенько...

Библіотекарь пожалъ плечами.

-- Всякій смотритъ на вещи съ своей точки зрѣнія, произнесъ онъ. На всѣхъ не угодишь.

Борисовъ слушалъ разговоръ и весело улыбался.

-- Что это за "Набатъ", про который она говоритъ? спросила Василиса.

-- Новый журналъ; органъ нашей партіи... Издаемъ его общими силами, одни пишутъ статьи, другіе трудятся въ типографіи; тѣ, у которыхъ есть маленькія средства, даютъ нужные фонды... Я объясню вамъ все это подробно, принесу программу и вышедшіе номера.

Василиса вдругъ вспомнила, гдѣ она видѣла эти номера и откуда онъ ихъ принесетъ.

-- Разумѣется, всякій судитъ по своему, продолжала неугомонная барыня. Стало быть, августовскаго номера еще нѣтъ? Ну, такъ прощайте... Завтра зайду.

-- Мое почтеніе, проговорилъ библіотекарь съ той же невозмутимой вѣжливостью, и открылъ ей дверь. Она вышла, стояла уже на улицѣ, и вдругъ, вспомнивъ что-то, вернулась.

-- Окажите, батюшка, услугу. Скажите, какъ передать точнѣе по французски слово: раззорить.

-- Ruiner, перевелъ библіотекарь.

-- Да; но есть и другія выраженія, какъ напримѣръ: dévaster, ravager и такъ далѣе. Будьте такъ добры, назовите мнѣ нѣсколько.

Она вынула изъ кармана смятую тетрадь и стала вписывать въ нее слова, по мѣрѣ того, какъ библіотекарь произносилъ ихъ.

-- Ну, вотъ спасибо. Теперь, какъ бы получше выразить, знаете, такъ, дѣловымъ слогомъ: Я была обижена въ моихъ правахъ?

-- J'ai été lésée dans mes droits, проговорилъ библіотекарь.

-- Такъ-съ; это будетъ хорошо. Ну, а какъ бы перевести слово: гнусно?

-- Sordidement.

-- А еще какъ? Какія другія соотвѣствующія выраженія?

-- Это вы опять за синонимы? Вы бы потрудились сами въ словарѣ поискать.

-- Некогда мнѣ, батюшка, съ словарями-то возиться. Вѣдь я человѣкъ занятой. Работы во до какихъ поръ навалило.-- Она показала выше головы.-- За то и выйдетъ книга! будетъ штучка! настоящій протестъ; всѣхъ подымемъ. Не то, что вашъ "Набатъ".

Когда барыня, наконецъ, удалилась, библіотекарь вошелъ въ читальню, утирая лобъ.

-- Уморила? сказалъ, смѣясь, Борисовъ. Экая неотвязчивая!

-- Кто эта барыня? спросила Василиса. У нея какой-то странный видъ.

-- Она и есть странная, чтобы не сказать сумасшедшая, проговорилъ Борисовъ. Помѣшалась на политикѣ... Засудили ее тамъ, въ ея уѣздѣ, по какому-то процессу за имѣньишко, она съ тѣхъ поръ и рехнулась, вообразила себя революціонеркой, пріѣхала сюда и пишетъ теперь какой-то протестъ на французскомъ языкѣ. Намъ хуже всякой мухи надоѣла.

-- Вѣрите ли, вставилъ библіотекарь, раза четыре въ день прибѣжитъ, все о синонимахъ справляется... Не знаешь, какъ отдѣлаться.

-- А вы, Горностаевъ, турнули бы ее хорошенько, посовѣтовалъ Борисовъ. Объявите ей, что за всякую справку деньги заставятъ платить, какъ за подержку словаря. Небось, скоро отучится.

-- Вы посидите здѣсь? спросилъ Горностаевъ.

-- А вамъ обѣдать пора?

-- Да, второй часъ, сбѣгалъ бы покуда...

-- Ну нѣтъ, батюшка, и намъ пора. Берите-ка съ собой ключъ, мы вмѣстѣ пойдемъ.

-- Вы въ Баварію? спросилъ Борисовъ, когда они вышли на улицу.

-- Да. А вы?

-- Мы къ Жокмену. Хочу моей спутницѣ всѣ диковинки Женевы разомъ показать.

На углу улицы они разошлись.

-- Куда мы идемъ, Сергѣй Андреевичъ? спросила Василиса,

-- Я васъ приглашаю къ себѣ въ гости, весело проговорилъ Борисовъ. Хочу повести васъ въ маленькій ресторанъ для рабочихъ, гдѣ мы всегда обѣдаемъ. Тамъ все просто, но очень чисто. Вѣдь вамъ это не будетъ противно?

-- Нѣтъ... произнесла она. Но, кажется, мнѣ было бы лучше вернуться домой.

-- Успѣете еще дома обѣдать, сказалъ Борисовъ. Пойдемте; попробуйте разъ въ жизни, что такое la vie de bohème. Изъ товарищей кой-кого тамъ увидите... Народъ смирный, не кусается.

-- Нѣтъ, пожалуйста, Сергѣй Андреевичъ... Я не хочу ни съ кѣмъ знакомиться.

-- Не хотите знакомиться, и не надо. Мы сядемъ за особый столъ, никто на васъ вниманія не обратитъ. Не устали ли вы идти пѣшкомъ? спросилъ Борисовъ. Отсюда неблизко, а вотъ, кстати, ѣдетъ извощикъ.

Онъ подозвалъ кучера. Черезъ нѣсколько минутъ они ѣхали по широкимъ немощенымъ улицамъ предмѣстія Carouge.

Карета остановилась у небольшого дома безъ вывѣски. Борисовъ и Василиса прошли черезъ узкій корридоръ и поднялись по деревянной лѣстницѣ на маленькую площадку перваго этажа. Имъ навстрѣчу сходила толстолицая служанка, съ грудою тарелокъ въ рукахъ.

-- Les Busses sont là, mademoiselle Fauchette? спросилъ Борисовъ.

Дѣвушка кивнула головой и указала наверхъ.

-- Насъ здѣсь такъ и знаютъ, подъ именемъ: les Russes, объяснилъ Борисовъ. Человѣкъ шесть нашихъ ходятъ всякій день сюда обѣдать. Дешево. Весь обѣдъ и полъ-бутылки вина за девяносто сантимовъ: Балтазаровъ пиръ и по карману! Кромѣ того, кредитъ, въ которомъ нашъ братъ нерѣдко нуждается.

Они прошли черезъ длинную, невысокую комнату, съ деревяннымъ поломъ и бѣлеными стѣнами и вышли на галлерею, гдѣ стоялъ посерединѣ большой столъ, а по угламъ нѣсколько маленькихъ, съ готовыми приборами. Человѣкъ пять мущинъ и одна женщина сидѣли за большимъ столомъ. За однимъ изъ маленькихъ столовъ помѣщались нѣсколько мастеровыхъ въ блузахъ, другіе столы были не заняты, у одного изъ нихъ Борисовъ усадилъ Василису и отправился заказывать обѣдъ. Мимоходомъ онъ остановился у большого стола и обмѣнялся нѣсколькими словами съ сидящими. Никто, повидимому, не обращалъ вниманія на Василису, никто ни разу даже не повернулъ головы въ ея сторону. Она же сидѣла такъ, что ей всѣхъ было видно, и разговоръ ихъ доходилъ до нея.

Во главѣ стола сидѣлъ человѣкъ лѣтъ тридцати пяти, съ некрасивымъ, но пріятнымъ и умнымъ лицомъ, клинообразной бородкой и саркастическимъ выраженіемъ глазъ. Онъ мало говорилъ, а только посмѣивался добродушно-иронически, когда говорили другіе, и кое-гдѣ лѣниво вставлялъ свое слово. Возлѣ него сидѣла женщина, еще молодая, бѣлокурая, довольно полная, съ добрымъ и веселымъ выраженіемъ лица. Она безпрестанно обращалась къ мужу, называя его по фамиліи: Постновъ, и отшучивалась съ своимъ сосѣдомъ съ лѣвой стороны, убѣдительно ей о чемъ-то толковавшимъ. Это былъ рослый, голубоглазый молодецъ, съ румянымъ лицомъ, окладистой бородой и звонкимъ, заразительнымъ смѣхомъ. Онъ безъ умолку тараторилъ, разсказывалъ всякій вздоръ и читалъ отрывки стихотвореній; его курчавые, свѣтлые, какъ золото, волосы падали ему на глаза. Онъ былъ одѣтъ въ холщевый китель, но и подъ этой небрежной одеждой, его фигура выдавалась, красивая и молодцоватая. Его сосѣдомъ былъ юноша лѣтъ двадцати, худой, сутуловатый, съ цѣлой копной русыхъ волосъ на головѣ. Онъ улыбался и конфузился, когда съ нимъ говорили, и при всякомъ словѣ краснѣлъ. По другую сторону стола сидѣлъ господинъ съ еврейскимъ типомъ, съ черной бородой и блестящими глазами, тотъ самый, котораго Василиса видѣла въ библіотекѣ, и другой человѣкъ лѣтъ тридцати, ничѣмъ незамѣчательный по своей наружности и только поразившій Василису, когда онъ заговорилъ тихимъ и необыкновенно пріятнымъ голосомъ. Его выговоръ имѣлъ легкій польскій акцентъ. Слово было за нимъ.

-- Такъ какъ же? продолжалъ онъ начатый разговоръ. Рѣдича такъ и застали утромъ спящаго, сидя на окнѣ, съ книгой въ рукахъ?

Всѣ глаза обратились на конфузящагося юношу.

-- Такъ и застали, подхватилъ курчавый весельчакъ. Просыпаемся, видимъ -- окно открыто; онъ сидитъ на подоконникѣ, прислонясь головой къ косяку и спитъ; а на колѣняхъ развернутый томъ Гейне... Захотѣлось, вотъ видите ли, при лунномъ свѣтѣ, Лорелей почитать, и зачитался! Такъ всю ночь просидѣлъ, обращенный лицомъ къ лунѣ.

Бѣдный юноша, красный, какъ ракъ, не зналъ куда глядѣть.

-- Полно вамъ врать, Леонтьевъ, просилъ онъ.

Но Леонтьевъ былъ неумолимъ.

-- Не вру. Не я одинъ, и Северинъ видѣлъ. Ужъ молчите лучше, поэтичная душа, а то все разскажу; раскрою тайну, о комъ мечтали при лунѣ...

Рѣдичъ вспыхнулъ.

-- Ни о комъ я не мечталъ, произнесъ онъ.

-- Анъ неправда, даже покраснѣлъ! вотъ и Варвара Алексѣевна угадываетъ. А вы, Постновъ, лучше не спрашивайте, право, не спрашивайте.

Всѣ дружно засмѣялись.

-- Не обращайте на нихъ вниманія, Рѣдичъ, проговорила весело Постнова, имъ бы только посмѣяться.

Служанка, между тѣмъ, принесла и поставила на столъ, около котораго сидѣли Борисовъ и Василиса, блюдо котлетъ съ макаронами.

-- Plat du jour, проговорилъ Борисовъ, накладывая на тарелку Василисѣ. Вотъ вы и отвѣдаете нашего хлѣба, самаго что ни на есть революціоннаго! Hé! Mademoiselle Fauchette, вы позабыли вино.

-- Mademoiselle Fauchette, прелестная нимфа! принесите еще картофеля, раздалось по французски за сосѣднимъ столомъ.

-- Tout de suite, tout de suite, откликалась, на всѣ требованія разомъ, засуетившаяся дѣвушка и, исчезнувъ на минуту, воротилась съ огромнымъ блюдомъ картофеля, которое мимоходомъ поставила на большой столъ, и двумя полубутылками вина для Борисова.

Онъ налилъ въ стаканъ Василисы.

-- Я вина не пью; нельзя-ли спросить воды? сказала она.

Борисовъ протянулъ руку и взялъ съ сосѣдняго стола графинъ.

-- Вода водой, а вина вамъ все таки слѣдуетъ выпить, безъ этого нельзя. Мы даже чокнемся съ вами за преуспѣяніе извѣстныхъ вамъ идей. Разъ попали сюда, кончено; волей-неволей должны сочувствовать! Вы находитесь въ настоящую минуту въ самой пасти льва! Вѣдь не такъ страшно, какъ думали?

-- Совсѣмъ не страшно, проговорила Василиса и стала опять прислушиваться къ говору сосѣдняго стола.

Леонтьевъ громкимъ голосомъ читалъ стихи про "Богатыря Потока". Всѣ умолкли и слушали со вниманіемъ. У Рѣдича глаза такъ и блистали. Леонтьевъ дошелъ до того мѣста, гдѣ Потокъ попадаетъ въ анатомическій театръ и видитъ стриженыхъ красавицъ, потрошащихъ мертвое тѣло.

Ужаснулся Потокъ, отъ красавицъ бѣжитъ,

А онѣ замѣчаютъ ехидно:

Ахъ, какой онъ пошлякъ!

Ахъ, какъ онъ неразвитъ!

Современности вовсе невидно.

Но Потокъ говоритъ, очутясь на дворѣ:

То-жъ бывало у насъ и на Лысой горѣ,

Только вѣдьмы, хоть голы и босы,

Да по крайности, есть у нихъ косы.

-- А вѣдь это камень въ вашъ огородъ, Варвара Алексѣевна, прервалъ себя чтецъ. Попалъ поэтъ на любезную тему женской эмансипаціи, всласть бичуетъ.

-- И весьма неостроумно, сдѣлавъ презрительно-равнодушное лицо, возразила Постнова. По моему, это самое неудачное мѣсто изъ всего стихотворенія.

-- Уступка общественному мнѣнію, желаніе угодить великимъ міра сего, съ которыми жилъ, замѣтилъ Северинъ.

-- Извините меня, но я не раздѣляю вашего взгляда, вмѣшался господинъ съ блестящими глазами, не произнесшій до той поры ни слова. Мнѣ кажется, поэтъ правъ. Онъ не порицаетъ въ женщинѣ стремленія къ развитію, а лишь ту -- вы, пожалуйста, не сердитесь на меня, Варвара Алексѣевна -- ту уродливую форму, въ которую это стремленіе вылилось. Въ самомъ дѣлѣ, зачѣмъ стричь волосы и надѣвать очки? Какъ будто стремленіе къ культурѣ нуждается въ какихъ-нибудь ярлычкахъ.

-- Ну, начали о культурѣ, непремѣнно дойдете до Нирваны! насмѣшливо щуря глаза, проговорила Постнова. Я, Гельфманъ, съ вами спорить не буду.

У Гельфмана глаза загорѣлись.

-- Какая охота говорить о томъ, чего не понимаешь? произнесъ онъ запальчиво. Изъ вашихъ словъ можно заключить, что понятіе о Нирванѣ для меня нѣчто вродѣ конька, на которомъ я выѣзжаю, припрягая его при всякомъ удобномъ случаѣ, къ разговору; а между тѣмъ, я всего одинъ разъ, въ вашемъ присутствіи, упомянулъ объ этой глубокомысленной концепціи буддизма. Безспорно, что Нирвана, какъ понимаетъ его западная культура, основной принципъ всякой логичной системы мышленія. Это намъ доказываетъ новѣйшая германская философія.

-- Нѣмецкой философіей насъ, батюшка, не удивите, подхватилъ Леонтьевъ. Знаемъ мы вашихъ Шопенгауеровъ и Гартмановъ.

-- Шопенгауэръ былъ великій мыслитель, отвѣчалъ Гельфманъ. А что касается до Гартмана, то, конечно, онъ самый послѣдовательный позитивистъ нашего времени. Не такъ ли Постновъ? Всѣми признано, что Гартманъ довелъ критическій анализъ до крайнихъ предѣловъ.

-- Что до этого касается, такъ и французы не отстали, перебилъ Леонтьевъ. Auguste Comte пораньше вѣдь Гартмана писалъ. А про англичанъ такъ и говорить нечего, съ самаго Бекона позитивизмъ у нихъ систематически разрабатывается.

-- Я не отрицаю,-- но безспорно, въ настоящую минуту на поприщѣ интеллектуальнаго развитія Германія заняла первое мѣсто, и въ ряду ея свѣтилъ ярко выдаются вышеупомянутыя имена. Постновъ, вы, какъ критикъ, должны судить безпристрастно, скажите ваше мнѣніе.

-- Ну что, и безъ меня васъ двое, отшутился, лѣниво зѣвая, Постновъ.

-- Нѣтъ, ужъ скажите, настоялъ въ свою очередь Леонтьевъ.

-- Говорить то много нечего, произнесъ Постновъ. Шопенгауэръ рылъ яму, а Гартманъ попалъ въ нее,-- вотъ и все!

-- Позвольте, горячился Гельфманъ. Яма-то яма, но какая? Начнемте съ исходной точки. Пессимистическое міровоззрѣніе ставитъ базисомъ непреложную истину, что даже при самыхъ благопріятныхъ условіяхъ фактъ существованія есть ничто иное, какъ печальная необходимость давить другихъ, или быть самому давимымъ. Это подтверждается всѣми данными науки. Дарвинъ прямо указываетъ на роковую необходимость борьбы за существованіе, а Геккель въ своей Natürlichen Schöpfungsgeschichte...

-- Опять забрались въ Геккеля и Нирвану! раздался веселый голосъ у входной двери. Всѣ обернулись и привѣтствовали вошедшаго.

Это былъ человѣкъ небольшого роста, съ худымъ, чахоточнымъ лицомъ, длинными, черными волосами и большими болѣзненно блестящими глазами. Вслѣдъ за нимъ вошла великолѣпная двухшерстая Санъ-Бернардская собака. Увидѣвъ Борисова, она бросилась къ нему, визжа и ласкаясь.

-- Вотъ и Михайловъ! А мы васъ ждали, раздалось въ группѣ за столомъ.

-- Эй, Сюльтикъ! позвалъ кто-то, подойди сюда, вотъ тебѣ косточку. Гдѣ ты пропадалъ?

Собака обошла кругомъ столъ, махая хвостомъ и тыкая всѣхъ дружелюбно холоднымъ носомъ. Она подошла и къ Василисѣ, которая погладила ее по головѣ.

Михайловъ снялъ фуражку и сѣлъ на незанятый стулъ между большимъ столомъ и столомъ, за которымъ сидѣли Борисовъ и Василиса.

-- Здравствуйте, сказалъ Борисовъ, протягивая ему руку. Что такъ запропастились?

-- Задержали; нельзя было.

-- Когда вы вернулись, Михайловъ? спросила Постнова.

-- Сію минуту, прямо съ желѣзной дороги. Зашелъ только въ библіотеку. Горностаевъ сказалъ, что я васъ здѣсь застану, прибавилъ Михайловъ, обращаясь къ Борисову.

-- Дѣло улажено? спросилъ Постновъ.

-- Какъ же, наилучшимъ манеромъ.

-- Хотите обѣдать? спросила Постнова.

-- Я въ Лозаннѣ пообѣдалъ. А вотъ выпить чего-нибудь можно, жара какая! да собаку накормить надо.

-- За это дѣло я берусь, сказалъ Рѣдичъ.

Онъ собралъ остатки на тарелку и поставилъ ее передъ собакой, которая, видимо, избалованная подачками, не слишкомъ жадно принялась за ѣду.

-- Вишь жретъ-то какъ, съ выборомъ! засмѣялся Леонтьевъ. Истый Султанъ. Что, сладокъ даровой хлѣбъ, самодержецъ ты песій?

Михайловъ налилъ себѣ вина.

-- Маконъ!.. что такъ роскошничаете?

Постновъ указалъ на Леонтьева и Рѣдича.

-- Вотъ они получили за наборъ хохлацкихъ брошюръ; ну, и кутимъ.

-- Не раскутишься, небось, вставилъ съ печальною физіономіею Леонтьевъ. Сегодня получилъ и сегодня же отдалъ девяносто франковъ портному; три мѣсяца уже пристаетъ, а самъ при двадцати двухъ франкахъ остался. А Рѣдичъ купилъ четыре рубахи и шапку.

-- Эхъ, вы, капиталисты! протянулъ Михайловъ, вынимая изъ кармана сложенную бумагу. Раскошеливайтесь-ка, дѣло есть. Вотъ что, батеньки мои, продолжалъ онъ, раскладывая бумагу на столѣ, надо подписку составить. У Мухиной дѣло дрянь: мужъ совсѣмъ слегъ, ногами уже не двигаетъ и руки отказываются. Докторъ говоритъ, одно спасеніе -- югъ; а денегъ ни копѣйки и трое маленькихъ дѣтей. Значитъ,-- выручать надо.

-- Сколько же нужно? спросила Постнова.

-- Да на дорогу и на первыя надобности, по крайней мѣрѣ, франковъ четыреста. Пятьдесятъ уже налицо,-- добрые люди въ Веве подписали. Отъ себя пишу сорокъ; завтра снесу часы chez ma tante. Остальное надо какъ-нибудь сколотить.

Всѣ вынули кошельки.

-- Какъ я сожалѣю, у меня нѣтъ съ собой портмонэ, проговорилъ Гельфманъ.

Всѣ улыбнулись, но никто не предложилъ дать ему взаймы; да онъ и не просилъ.

-- Варвара Алексѣевна, вы сколько? спросилъ Михайловъ у Постновой.

-- Пишите двадцать франковъ за меня и двадцать за мужа, да зайдите ужо къ намъ получить.

-- Только вы получите отъ нея самой; а то я заплачу, а она никогда мнѣ не отдастъ, сказалъ Постновъ.

Постнова пожала плечами.

-- Не отдастъ! У меня еще пятьдесятъ франковъ нетронутые лежатъ.

-- Разумѣется, не отдашь, повторилъ мужъ. Растратишь на театры да на кофточки, а мнѣ не отдашь.

-- Ну-съ, капиталисты, теперь дѣло за вами, продолжалъ Михайловъ.

-- Вотъ двадцать франковъ, сказалъ Леонтьевъ, подавая золотой.

-- Отъ двадцати двухъ-то? Ишь хватилъ; что значитъ широкая натура! Подавай, братъ, ничего.

Рѣдичъ положилъ на столъ тридцать франковъ.

-- Ну, нѣтъ, это не дѣло, вступился Леонтьевъ. Не берите у него, Михайловъ; онъ въ аптеку долженъ десять франковъ, и носковъ у него нѣтъ. Ботинки на босу ногу носитъ, ей богу.

-- Пошли разсказывать, сконфузясь, съ досадой процѣдилъ Рѣдичъ.

-- Юноша, не кипятитесь, проговорилъ Михайловъ. Ваша казна состоитъ изъ тридцати франковъ; изъ нихъ одну треть вы должны въ аптеку, одна треть пойдетъ на покупку носковъ,-- а одна треть принимается съ благодарностью на подписку. Вы поступили великодушно. Баста! abgemacht.

Северинъ между тѣмъ открылъ свой портмонэ, значительно поношенный и испачканный, и выпросталъ его на столъ. Мѣдныя деньги и двѣ-три серебряныя монеты словно нехотя выкатились изъ него.

-- Здѣсь не разживешься, засмѣялся Михайловъ.

-- Все таки франка полтора наберется, да и цѣлыхъ два. Вотъ они, а тридцать сантимовъ на папиросы себѣ оставляю.

-- Вотъ и спасибо, проговорилъ Михайловъ, собирая деньги. Остальное будетъ за вами, Борисовъ -- такъ, что ли?

Борисовъ кивнулъ головой.

-- Завтра утромъ, ежели можно, пусть Рѣдичъ махнетъ въ Веве и свезетъ деньги, продолжалъ Михайловъ. Я Мухиной обѣщалъ, что все для нея устроятъ.

-- Ладно; я самъ, можетъ быть, поѣду, сказалъ Борисовъ и, понизя голосъ, спросилъ: А съ Ковшикомъ какъ покончили?

-- Ну, батюшка, "могу сказать, была игра", тоже понизя голосъ, отвѣчалъ Михайловъ. Вывелъ все на чистую воду. Сначала малый запирался: "знать не знаю, вѣдать не вѣдаю; уполномочилъ въ Россіи кружокъ, а какой -- не скажу." Мы туда, сюда; ничего не подѣлаешь... Тѣ говорятъ: Онъ намъ предлагалъ фондъ; а онъ клянется, божится, что, кромѣ "Набата", ни съ какой редакціей переговоровъ не имѣлъ... Руготня страшная поднялась... Пришлось къ стѣнкѣ припереть, ну, и признался. Никакой кружокъ никогда не уполномочивалъ, а такъ, только слухъ пустилъ для пущей важности, значеніе себѣ хотѣлъ придать въ томъ и въ другомъ лагерѣ.

-- Чѣмъ же все кончилось? спросилъ Борисовъ, слѣдившій за разсказомъ съ оживленнымъ выраженіемъ лица.

-- Страшно сконфуженъ; проклинаетъ все и всѣхъ, а главнымъ образомъ васъ, которые подняли дѣло. Завтра уѣзжаетъ въ Россію.

-- Скатертью дорога, проговорилъ Борисовъ. Однимъ пустымъ болтуномъ меньше станетъ.

-- Ковшикъ въ Россію ѣдетъ? спросила Постнова, услышавъ послѣднія слова разговора. Да его на границѣ возьмутъ и сошлютъ, куда Макаръ телятъ не гонялъ.

-- Зачѣмъ ссылать! перебилъ ее мужъ. Напротивъ, рады будутъ,-- заблудшая овца воротилась. Потребуютъ, куда слѣдуетъ, прочтутъ отеческое наставленіе и отпустятъ съ Богомъ.

-- Еще на службу опредѣлятъ, вынырнетъ гдѣ-нибудь судебнымъ слѣдователемъ и насъ ссылать будетъ! подшутилъ Леонтьевъ.

Всѣ расхохотались.

Въ эту минуту вошелъ на галлерею человѣкъ, опрятно одѣтый, въ нѣсколько поношенномъ сюртукѣ, съ взъерошенными волосами, небольшой бородой и голубыми глазами на выкатѣ. Онъ обошелъ столъ, пожимая всѣмъ руки.

-- Ну, что, какъ у васъ сегодня? спросила съ участіемъ Постнова.

-- Да что, нехорошо! отвѣчалъ онъ, и лицо его имѣло трогательное выраженіе. Маня всю ночь прокашляла, утромъ кровь показалась. Я просто не знаю, что дѣлать! А теперь, бѣги на урокъ, до семи часовъ домой не попадешь. Она одна одинешенька...

-- Я къ ней сію минуту пойду, сказала Постнова, вставая изъ за стола. Ты, Постновъ, меня вечеромъ не жди; я, можетъ быть, и ночь останусь.

-- Не смѣлъ васъ просить, Варвара Алексѣевна, но, ей Богу, изъ силъ выбился... И за нее-то боюсь, и самъ весь расклеился...

Губы у него нервно задрожали.

-- Полноте, Тулиневъ, поправится какъ-нибудь. Идите покойно на урокъ; я сдѣлаю все, что нужно.

Общество встало изъ-за стола и начало расходиться.

-- Извините меня на минуточку, Василиса Николаевна; сейчасъ вернусь, проговорилъ Борисовъ, и вышелъ вслѣдъ за Постновымъ.

Василиса осталась одна въ комнатѣ съ Михайловымъ. Она гладила голову Султана, который довѣрчиво положилъ морду къ ней на колѣни. Ей почему-то казалось страннымъ и натянутымъ сохранять холодное молчаніе.

-- Это ваша собака? спросила она.

-- Да, отвѣтилъ Михайловъ и совершенно просто взглянулъ на нее.

-- Какая она красивая, добавила Василиса.

-- Добрый песъ, произнесъ Михайловъ, проводя рукой по спинѣ собаки.

Борисовъ возвратился.

-- Сегодня фальцовка? спросилъ Михайловъ.

-- Какой!... Сейчасъ объ этомъ говорилъ; до завтра ничего не будетъ готово. Ночь проработаютъ, чтобы какъ нибудь наверстать. Я съ вечера засяду, вплоть до утра.

-- Такъ я вечеркомъ въ типографію зайду. А теперь прощайте.

-- До свиданія, сказалъ Борисовъ. Приходите же, смотрите, переговорить надо.

Михайловъ взялъ фуражку и поклонился Загорской. Ей хотѣлось протянуть ему руку, но она не рѣшалась. Борисовъ замѣтилъ ея движеніе.

-- Мой товарищъ и пріятель Михайловъ, рекомендую, проговорилъ онъ.

Василиса пожала Михайлову руку.

-- Надѣюсь, мы увидимся...

-- Былъ бы очень радъ, но я завтра ѣду.

-- Ѣдете? Она чуть не прибавила: Какъ мнѣ жаль. Они сошли вмѣстѣ съ лѣстницы и на улицѣ разстались.

-- Куда онъ ѣдетъ? спросила Василиса.

-- Онъ? Въ дальній путь, въ Россію.

-- Въ Россію? И на долго?

-- Какъ прійдется; ѣдетъ-то не надолго, а можетъ быть не воротится.

-- Какъ же онъ ѣдетъ? спросила Василиса. Онъ долженъ заложить часы, чтобы помочь этой бѣдной женщинѣ, стало быть, у него нѣтъ средствъ...

Борисовъ засмѣялся.

-- Развѣ онъ ѣдетъ для своего удовольствія? Онъ отправляется для дѣла, съ порученіемъ; значитъ, и средства найдутся.

Помолчавъ, онъ прибавилъ:

-- Мы съ вами не разъ толковали о солидарности, еще въ Ниццѣ, помните? Вотъ одинъ изъ случаевъ, гдѣ этотъ принципъ находитъ свое примѣненіе. Одному нужно ѣхать, другіе припасаютъ средства. Это-то и составляетъ силу.

Они прошли нѣсколько шаговъ молча.

-- А остальные, спросила Василиса, кто они? Чѣмъ они занимаются? Неужели эти веселые, добродушные люди -- революціонеры? Какъ-то не вѣрится.

-- Почему же не вѣрится? спросилъ Борисовъ. Революціонеры -- люди, какъ всѣ другіе, кровожадными и неистовыми могутъ казаться ихъ идеи, но они сами, какъ личности, большею частію народъ смирный и безобидный: А что они дѣлаютъ? Постновъ пишетъ статьи; весь полемическій отдѣлъ "Набата" находится подъ его редакторствомъ. Рѣдичъ и Леонтьевъ работаютъ наборщиками въ типографіи; Северинъ опредѣленной дѣятельности не имѣетъ, но онъ чуть ли не самый полезный человѣкъ. Ему привелось жить въ разныхъ слояхъ общества, онъ пріобрѣлъ всюду сношенія и этими связями служитъ дѣлу, которому вполнѣ преданъ. Гельфманъ, какъ вы вѣроятно угадали, не принадлежитъ къ нашей партіи, онъ изъ евреевъ, человѣкъ способный, начитанный, чрезвычайно самолюбивый, а въ сущности пустой говорунъ. Водится съ нашими, но осторожно, боится скомпрометироваться. Вотъ вамъ, въ общихъ чертахъ, дѣятельность каждаго изъ нихъ.

-- А этотъ господинъ, что при концѣ вошелъ, у него такое доброе лицо, кто онъ?

-- Тулиневъ. Онъ дѣйствительно очень добрый человѣкъ. Онъ учитель. Даетъ уроки исторіи и русской словесности. По своему темпераменту и складу ума, онъ далеко не революціонеръ, но стоитъ близко къ дѣлу черезъ свою жену, женщину замѣчательную. Она больна горловой чахоткой, врядъ ли долго проживетъ,-- жаль!

Борисовъ довелъ Василису до дверей гостинницы и тамъ съ ней простился.

-- Бѣгу въ типографію, сказалъ онъ. Надо будетъ какъ-нибудь отправиться туда вмѣстѣ. Вы вѣрно никогда не видали, какъ набираютъ; вамъ будетъ интересно посмотрѣть.

IV.

Василиса осталась въ Женевѣ. Она не пробовала обманываться и скрывать отъ себя, что таковое рѣшеніе удовлетворяло одинаково мало требованіямъ благоразумія, какъ и тайнымъ стремленіямъ ея сердца. И сердце, и разумъ страдали въ равной мѣрѣ отъ неопредѣленнаго положенія, въ которое она себя ставила. Она знала, что новая жизнь, о которой ей мечталось, утратила теперь всякій смыслъ; она знала, что товарищеская нога, на которую Борисовъ поставилъ ихъ отношенія, была ей не по силамъ; она знала, что будетъ волноваться, страдать,-- и, сознавая все это, тѣмъ не менѣе согласилась на его просьбу провести нѣсколько недѣль въ Женевѣ. Въ этомъ случаѣ, какъ и во всѣхъ предыдущихъ, она сдавалась не на разсужденія его, а на подкашиваніе нравственной самостоятельности, которая обнаруживалась всякій разъ, что ея воля сталкивалась съ волею Борисова.

Было рѣшено, что онъ пріищетъ для нея помѣщеніе въ небольшомъ пансіонѣ.

-- Только, пожалуйста, Сергѣй Андреевичъ, соображайтесь съ моими средствами; они очень, очень скромны.

-- Будьте покойны, намъ это не въ диковинку.

Помолчавъ, онъ прибавилъ: -- Если же явятся зацѣпки съ этой стороны, вы не затруднитесь, я полагаю, обратиться ко мнѣ... Я во всякое время располагаю, хотя небольшими, но достаточными суммами. Меня это не стѣснитъ... а съ вашей стороны, было бы странно останавливаться передъ этимъ.

-- Благодарю васъ, произнесла Василиса. У меня есть все, что нужно въ настоящую минуту.

-- Такъ въ другой разъ, если понадобится. Это очень обыкновенный житейскій вопросъ,-- на него слѣдуетъ и смотрѣть самымъ простымъ образомъ.

Дня черезъ два пансіонъ былъ сысканъ, и все было устроено.

-- Прекрасная комната, говорилъ Борисовъ, передавая ей подробности. Утромъ кофе, въ двѣнадцать часовъ завтракъ, въ шесть обѣдъ,-- и за все пять франковъ въ день. Не разорительно?

-- Нѣтъ, отлично...

Загорская переѣхала въ пансіонъ. Комната ея была просторная, довольно хорошо меблированная, съ широкимъ альковомъ. Стеклянная дверь вела на балконъ, куда рядомъ выходила дверь изъ общей гостинной. Избалованной до извѣстной степени барскими привычками Василисѣ казалось сначала странно и тяжело жить въ пансіонѣ, не имѣть къ своимъ услугамъ горничной, заботиться самой о деталяхъ своего туалета. Она страдала отъ этихъ маленькихъ неудобствъ, но переносила ихъ, какъ неизбѣжное условіе той жизни, къ которой стремилась. Самымъ непріятнымъ обстоятельствомъ являлась для нея необходимость обѣдать за общимъ столомъ. Въ день ея переѣзда, когда въ шесть часовъ раздался звонокъ, она надѣла перчатки и долго не рѣшалась сойти. Наконецъ, пересиливъ это чувство, она вошла въ столовую.

Столъ былъ накрытъ на пять приборовъ. Мужчина и двѣ женщины сидѣли уже за столомъ, и, когда Загорская заняла свое мѣсто, учтиво ей поклонились. Въ мужчинѣ она узнала Тулинева. Одна изъ женщинъ была старая, съ острымъ носомъ, острымъ подбородкомъ и небольшими безпокойно-бѣгающими глазками. Другая, еще молодая, бѣлокурая, некрасивая, имѣла болѣзненный видъ; продолговатое ея лицо было совершенно безцвѣтно; на впалыхъ щекахъ ярко горѣли два красныхъ пятнышка.-- Вѣрно, жена Тулинева, подумала Василиса.

Прерванный на мгновеніе ея появленіемъ разговоръ, возобновился вполголоса.

-- Какъ вы себя чувствуете сегодня, Марья Ѳадеевна? спросила старуха, обращаясь къ своей сосѣдкѣ на русскомъ языкѣ, съ сильнымъ нѣмецкимъ акцентомъ и окидывая въ то же время бѣглымъ взглядомъ лицо и фигуру Василисы.

-- Благодарю васъ; ночь провела изрядно. А Вѣра еще не приходила?

-- Только что воротилась, сейчасъ сойдетъ.

-- Я слышалъ, сказалъ Тулиневъ, что на дняхъ посѣтилъ консерваторію N,-- онъ назвалъ итальянскую знаменитость -- и Вѣра Павловна пѣла при немъ.

-- Какъ же, какъ же, подтвердила старуха. Я нарочно ходила къ профессору; онъ разсказалъ мнѣ, какъ все это произошло, и какой успѣхъ имѣла Вѣрочка. Непремѣнно, говоритъ, надо готовить ее въ оперу.

-- Отчего бы и нѣтъ, Каролина Ивановна? спросилъ Тулиневъ.

-- Ахъ, милый Иванъ Андреевичъ, это нельзя такъ легко рѣшить! Театральная карьера для дѣвочки, вы сами знаете... Хотя, съ другой стороны, въ нашемъ положеніи, безъ всякаго состоянія... Но, впрочемъ, Вѣрочка сама не хочетъ, не рѣшается...

-- Вы еще не такъ давно говорили о своихъ намѣреніяхъ относительно артистической будущности вашей дочери, перебила Тулинева. Съ какихъ же поръ вы имъ измѣнили?

3а дверью въ эту минуту послышались легкіе шаги, и въ столовую вошла, граціозно и быстро ступая, молодая дѣвушка, почти дѣвочка, въ простенькомъ коричневомъ платьѣ и черномъ фартукѣ. Она была высокаго роста и казалась еще выше отъ манеры держать маленькую голову, съ которой спускались по поясъ двѣ густыя каштановыя косы. Вся ея фигура, еще не вполнѣ сложившаяся, но нѣжная и стройная, носила отпечатокъ здоровья, свѣжести и силы. Особенно прекрасенъ былъ матовый цвѣтъ кожи, на которомъ рисовались тонкой дугой черныя брови. Глаза были темные, лучистые; ротъ нѣсколько великъ, румянъ и, раскрываясь въ полуулыбкѣ, показывалъ два ряда жемчужныхъ зубовъ.

Дѣвушка, еще въ дверяхъ, проговорила звонкимъ голосомъ: -- Здравствуйте! Не очень опоздала? и, поспѣшно пройдя комнату, заняла пустое мѣсто около Василисы, взглянувъ на нее вскользь и немного сконфуженно, какъ дѣлаютъ это любопытныя дѣти.

-- Что васъ сегодня такъ долго задержало, Вѣра Павловна? спросилъ Тулиневъ ласково, съ улыбкою глядя на дѣвушку.

-- У насъ въ консерваторіи случилась уморительная исторія, я вамъ разскажу; но прежде поѣмъ. Ужасно проголодалась.

Она взялась за тарелку супа, стоявшую около ея прибора.

-- А вы, Марья Ѳадеевна, хорошо ночь провели, не кашляли... сейчасъ по лицу вижу, сказала дѣвушка.

-- Да, не кашляла, отвѣчала Тулинева и такъ же ласково, какъ и мужъ, смотрѣла на дѣвушку.

-- Вѣрочка, кушай, супъ совсѣмъ простынетъ, замѣтила мать.

-- Какой невкусный, даже голодной не хочется глотать! проговорила Вѣра, дѣлая гримасу; но тѣмъ не менѣе доѣла тарелку до конца.

-- Что я слышалъ, Вѣра Павловна, заговорилъ Тулиневъ; вы имѣли на дняхъ блистательный успѣхъ?

-- Вѣра, проговорила Тулинева, устремивъ на дѣвушку свои блѣдно-голубые, умные глаза, ваша матушка говорила намъ сейчасъ, что вы раздумали идти на сцену. Съ какихъ это поръ?

-- Я? вскрикнула Вѣра. Не вѣрьте maman; это она нарочно говоритъ. Она съ нѣкотораго времени стала всѣмъ разсказывать, что я не рѣшаюсь; она, вѣрно, поджидаетъ, чтобы пріѣхалъ какой-нибудь импрессаріо дѣлать предложенія, и я думаю, что она хочетъ побольше съ него взять, добавила она, смѣясь.

-- Вѣра! воскликнула укоризненно мать и даже всплеснула руками.

Дѣвушка покраснѣла, но не отъ укора матери, а потому что она взглянула въ эту минуту на Василису и ей показалось, что по серьезному лицу незнакомой барыни скользнула улыбка.

Она стала разсказывать о случившемся происшествіи въ консерваторіи и насмѣшила всѣхъ, даже свою мать.

Василиса встала изъ-за стола ранѣе конца обѣда. Подымаясь по лѣстницѣ, она услыхала за собой легкій шагъ и, обернувшись, увидала Вѣру.

-- Вы уронили, проговорила дѣвушка съ улыбкой, подавая ей перчатку.

Василиса поблагодарила и тоже улыбнулась ей въ отвѣтъ.

Нѣсколько дней спустя она познакомилась съ своими сосѣдями. Случилось это совершенно неожиданнымъ для нея образомъ.

Какъ-то вечеромъ Борисовъ зашелъ провѣдать ее. Онъ принесъ нѣсколько номеровъ "Набата" и сидѣлъ, толкуя ей основныя идеи программы этого журнала, органа новой, только что начинающей организоваться партіи. Программа была сложная, обширная; Василиса слѣдила за объясненіями Борисова, стараясь вникнуть въ ихъ сущность.

-- Ваша партія, стало быть, отрицаетъ безвластіе? спросила она.

-- Анархическій строй общества, идеалъ отдаленнаго будущаго, объяснялъ Борисовъ. Въ настоящую минуту принципъ анархіи непримѣнимъ. Вся соціальная неправда обусловливается неравенствомъ людей между собою; анархія немыслима логически, безъ предварительнаго установленія абсолютнаго равенства между всѣми членами общества,-- равенства экономическаго, политическаго и проч. Достичь такой широкой цѣли возможно только посредствомъ борьбы; а чтобы борьба велась успѣшно, необходимы строгія условія дисциплины, іерархіи, централизаціи. Поэтому...

Въ сосѣдней комнатѣ послышались звуки фортепіано и вслѣдъ за ними раздался звучный женскій голосъ. Василиса и Борисовъ прислушались.

-- Кто это поетъ? спросилъ Борисовъ.

-- Должно быть, та дѣвушка, которая живетъ здѣсь съ матерью, русская; имени ея не знаю.

-- А, Макарова! произнесъ Борисовъ. Я помню, говорили, что она бѣгаетъ въ консерваторію. Хорошенькая, говорятъ, дѣвченка, и съ талантомъ.

-- Замѣчательно красивая, сказала Василиса; въ ней что-то необыкновенно милое... А знаете, кто еще здѣсь живетъ?

-- Кто?

-- Тулиневы, мужъ и жена.

-- Вы съ ними познакомились? спросилъ Борисовъ.

-- Нѣтъ, зачѣмъ... я знакомствъ никакихъ не желаю.

-- А я только что хотѣлъ просить у васъ позволенія привести къ вамъ кой-кого изъ моихъ товарищей...

Она ничего не отвѣчала и только взглянула на него.

-- Него вы боитесь? простое знакомство компрометировать васъ не можетъ. А люди это неглупые, потолковать съ ними интересно.

Въ сосѣдней комнатѣ звучала между тѣмъ баллада Шумана "Erl König."

-- Это, кажется, общая гостинная? спросилъ Борисовъ. Пойдемте туда, лучше услышимъ.

-- Я еще ни разу не была...

-- Барыня! засмѣялся Борисовъ. Когда-то бросите ваши аристократическія замашки! Попробуйте жить попроще, какъ всѣ люди. Пойдемте-ка.

Василисѣ не хотѣлось съ нимъ спорить; она встала.

-- Мало ли, чего иной разъ не хочешь дѣлать, а приходится! разсуждалъ Борисовъ, идя съ нею по корридору.-- Иногда отказываешься даже отъ счастья въ силу не своихъ, а чужихъ воззрѣній, которыя прямо считаешь предразсудками.

Василиса не могла не понять смысла этихъ словъ. Горячая кровь бросилась ей въ лицо.-- "Какъ онъ смѣетъ такъ говорить, онъ, который все забылъ, всѣмъ пренебрегъ!" подумала она. Уснувшее на время негодованіе поднялось жгучѣе, какъ въ первую минуту, со дна ея души.

Гостинная была освѣщена нѣсколькими рожками газа. На диванѣ сидѣла Каролина Ивановна и вязала чулокъ; Тулиневъ читалъ газету; за фортепіано сидѣла его жена, одѣтая въ широкій шерстяной капотъ; возлѣ нея стояла Вѣра, оборотясь лицомъ къ гостинной и пѣла. Она кончала послѣднія ноты, когда вошли Борисовъ и Василиса.

-- Вы не знакомы? спросилъ Борисовъ и назвалъ Тулинева Василисѣ.

-- Мы, кажется, уже видѣлись, сказала она.

-- Да, произнесъ Тулиневъ, видимо обрадованный, что она упомянула о ихъ встрѣчѣ. Это было въ тотъ день, когда Маня была такъ больна.

-- Вашей женѣ теперь лучше? Это она? спросила Василиса, указывая на сидѣвшую за фортепіано барыню.

Тулиневъ утвердительно наклонилъ голову.

Василиса раздумывала, подойти ли ей къ Тулиневой, или нѣтъ. Въ это время Тулинева, съ которой говорилъ Борисовъ, встала изъ за фортепіано и сама пошла къ ней навстрѣчу.

-- Позвольте познакомиться безъ лишнихъ церемоній, произнесла она, протягивая руку.

Василису удивило то пріятное выраженіе, которое сообщала привѣтливая улыбка ея некрасивому, съ большими желтыми зубами, лицу.

-- Я очень рада, сказала она.

-- Въ самомъ дѣлѣ? спросила Тулинева. Мнѣ казалось, что вы не желали знакомства и потому я не рѣшалась заговорить съ вами.

Василиса почувствовала, что съ этой женщиной пустыя фразы не имѣли никакого значенія; она сразу вникала гораздо глубже.

-- Я нелюдима, произнесла Василиса, улыбаясь. Мнѣ всегда стоитъ усилія выйдти изъ своей раковины.

-- А я застѣнчива, хотя это и не кажется. Мы, стало быть, можемъ понять другъ друга.

Онѣ подошли къ фортепіано, около котораго съ разрумянившимся лицомъ стояла Вѣра, перебирая ноты.

-- Рекомендую, сказала Тулинева, наша пѣвунья пташка, и по всѣмъ статьямъ хорошій человѣкъ.

-- Я слышала издалека ваше пѣніе; сказала Василиса, у васъ прелестный голосъ.

-- Да? произнесла дѣвушка и въ замѣшательствѣ опустила глаза.

-- Мнѣ бы очень хотѣлось васъ послушать. Не споете ли что нибудь?

Дѣвушка не отвѣчала и, вспыхнувъ, опустила голову еще ниже.

-- Что съ вами, Вѣра? спросила Тулинева. Вѣдь вы такъ желали познакомиться съ madame Загорской... Позвольте узнать имя и отчество, прибавила она, обращаясь къ Василисѣ.

-- Василиса Николаевна, подсказалъ Борисовъ.

-- Моя дочь совсѣмъ въ васъ влюблена! заговорила старуха Макарова, подойдя къ Василисѣ. Съ тѣхъ поръ, что васъ видѣла, только о васъ и бредитъ.

-- Неужели? я очень рада; значитъ, симпатіи обоюдныя.

Она протянула дѣвушкѣ руку.

-- Споете что-нибудь?

-- Что вы желаете слышать? спросила Вѣра, взглянувъ на нее изъ подлобья.

-- Да хотя арію Гуно, которую вы передъ этимъ пѣли.

-- Я буду вамъ аккомпанировать, сказала Тулинева, садясь за фортепіано.

И такъ знакомство было сдѣлано. Василиса стала видаться съ своими сожителями и мало-по-малу сблизилась съ ними.

Тулинева она видѣла мало; онъ былъ цѣлый день на урокахъ и приходилъ только къ обѣду. Съ женой же его она постоянно встрѣчалась, сидѣла съ ней на балконѣ и по цѣлымъ часамъ бесѣдовала. Она сталкивалась въ ея лицѣ съ незнакомымъ ей до той поры типомъ. Тулинева была въ полномъ смыслѣ слова женщина новой выработки; образованная, до извѣстной степени начитанная, съ опредѣленнымъ, крайне пессимистическимъ взглядомъ на жизнь. Но пессимизмъ ея былъ не узокъ; Василиса дивилась, какъ можно было съ такимъ безпощаднымъ анализомъ соединять столько мягкости характера и скромности нрава. По темпераменту и по убѣжденію революціонерка, Тулинева раздѣляла образъ мыслей кружка, который группировался вокругъ Борисова, и горячо вѣровала въ осуществленіе извѣстныхъ идей. Съ Василисой она говорила сдержанно, тонко понимая неопредѣленность ея отношенія къ дѣлу и къ кружку. Вѣру Василиса видѣла за столомъ и встрѣчала въ гостинной; но дѣвушка, хотя и была, но словамъ ея матери, влюблена въ Загорскую, но дичилась ея и не выражала своего къ ней расположенія иначе, какъ яркимъ румянцемъ, который разливался по ея лицу, когда она съ нею встрѣчалась. Эта застѣнчивость противорѣчила первому впечатлѣнію, которое она производила.

Менѣе всѣхъ нравилась Василисѣ старуха Макарова. Тощая фигура ея, аккуратно затянутая въ черное, поношенное платье, заостренныя черты лица, быстрые глаза, острый подбородокъ, заискивающія и въ то же время непріятно-фамиліарныя манеры, имѣли что-то лисье, вызывающее невольно осторожность и недовѣріе. Съ перваго же дня она подсѣла къ Василисѣ и, быстро перебирая спицами своего вязанья, разсказала ей исторію своей жизни.

Во дни своей юности Каролина Ивановна пріѣхала, какъ и подобаетъ рижской нѣмкѣ, въ Петербургъ, съ цѣлью пристроиться въ качествѣ няньки, или,-- какъ она выражалась,-- подгувернантки. Она попала въ княжескій домъ и впродолженіе нѣсколькихъ лѣтъ занималась обученіемъ родному своему языку младшихъ дѣтей. Старшія княжны выѣзжали уже въ свѣтъ; а сынъ, Fürst Григорій, былъ такой милый, красивый, веселый гусаръ! Онъ очень любилъ музыку и пѣлъ самымъ восхитительнымъ голосомъ. Каролина Ивановна жила въ благодатной семьѣ русскихъ баръ, какъ у Христа за пазухой; всѣ, по ея словамъ, любили и баловали ее; -- и вдругъ случилась очень непріятная исторія! Перехватили записку... Старый князь ужасно разсердился, и Каролина Ивановна была принуждена въ тотъ же день оставить домъ, не успѣвъ даже проститься съ молодымъ княземъ Григоріемъ. Впрочемъ внезапная отставка не повліяла на ея матеріальныя средства; Каролина Ивановна тотчасъ наняла хорошую квартиру и открыла пансіонъ для приходящихъ дѣвицъ. Втеченіе перваго полугодія она вышла замужъ за добродушнаго и недалекаго Макарова, учителя ариѳметики, съ которымъ познакомилась въ княжескомъ домѣ, и вскорѣ затѣмъ родилась Вѣрочка. Сначала дѣла Каролины Ивановны шли превосходно, но впослѣдствіи пансіонъ ея пришелъ почему-то въ упадокъ, и дѣвицы не стали болѣе посѣщать его. Мужъ ея умеръ; финансовыя обстоятельства запутались,-- и вотъ Каролина Ивановна рѣшилась продать свою мебель, бронзовые дорогіе часы и браслеты, подаренные ей когда-то на память. На вырученныя деньги она пріѣхала жить въ Женеву съ своею дочерью, которая получаетъ теперь въ городской консерваторіи музыкальное образованіе.

-- Всѣ свои надежды на нее положила, заключила Каролина Ивановна свой разсказъ.-- У Вѣрочки замѣчательный талантъ. Что-то изъ нея выйдетъ?-- а покуда трудно перебиваться.

Этотъ разсказъ не увеличилъ расположенія Загорской къ старухѣ Макаровой. Къ дочери ея она стала приглядываться съ большимъ вниманіемъ, угадывая въ ней тонкую оригинальную натуру. Она разъ встрѣтила Вѣру на улицѣ, возвращающуюся съ урока, съ тетрадями нотъ въ рукѣ.

-- И я домой иду, пойдемте вмѣстѣ, сказала Василиса.

Онѣ прошли нѣсколько шаговъ.

-- Хорошо сегодня занимались? спросила Василиса.

-- О да. Выраженіе сдержаннаго удовольствія промелькнуло на лицѣ дѣвушки.-- Я разучила арію изъ Семирамиды, которую вы любите; я спою вамъ ее теперь хорошо.

Темные глаза ея поднялись на Василису, робкіе и нѣжные.

Загорская улыбнулась.

-- Какая вы милая... Но почему вы такая пугливая, какъ дикая козочка? Васъ никакъ къ себѣ не приручишь.

Дѣвушка засмѣялась.

-- А вамъ показалось, что я дикая?... Теперь я не буду болѣе дичиться; я стану съ вами совсѣмъ ручная.

-- Буду очень рада; но почему такая перемѣна?

Дѣвушка взглянула на нее пытливо и, помолчавъ. сказала:

-- Моя мать съ вами говорила... разсказывала вамъ свою исторію... и я замѣтила, что послѣ этого разсказа люди ко мнѣ измѣняются...

-- Вы думали, что я измѣнюсь, и поэтому дичились?

-- Мнѣ не хотѣлось этого думать; но я не знала навѣрное.

-- А теперь знаете?

-- Да.

-- Вотъ и славно! стало быть, мы будемъ съ вами хорошіе друзья.

Онѣ подходили къ улицѣ, гдѣ находился ихъ домъ. Вѣра раздумывала что-то и наконецъ рѣшилась проговорить:

-- Была еще другая причина. Моя мать сказала вамъ что-то обо мнѣ, въ тотъ вечеръ, когда вы въ первый разъ пришли въ гостинную,-- помните?

Василиса старалась отгадать, о чемъ она говорила.

-- Не помню, сказала она.

-- Марья Ѳадеевна была съ вами -- вы еще подошли къ фортепіано...

-- Рѣшительно не помню: скажите, что такое?

Вѣра взглянула на нее, какъ бы желая убѣдиться, правду ли она говоритъ, или нѣтъ, и рѣшила про себя, что правду.

-- Я вамъ скажу; только не теперь, промолвила она. Приходите сегодня вечеромъ на балконъ.

-- Хорошо, согласилась Василиса, улыбаясь серьезному виду, съ которымъ дѣвушка назначала ей это свиданіе.

Дома она нашла Борисова, ожидавшаго ее съ однимъ изъ своихъ товарищей. Это былъ Северинъ.

-- Привелъ вамъ человѣка, сказалъ Борисовъ, которому, можетъ быть, удастся убѣдить васъ. Онъ многое видѣлъ, многое знаетъ, самъ участвовалъ въ дѣлахъ... Мнѣ вы часто не вѣрите; здѣсь вы будете имѣть дѣло съ опытомъ.-- Мы вотъ все толкуемъ съ Василисой Николаевной, обратился онъ къ Северину, о средствахъ и путяхъ; она никакъ не рѣшается признать неизбѣжность насильственныхъ мѣръ... Постарайтесь доказать ей, что протестъ на легальной почвѣ -- абсурдъ.

-- Это неопровержимая истина, проговорилъ своимъ тихимъ голосомъ Северинъ. Зло лежитъ въ корнѣ; ясно, что только радикальными средствами можно истребить его.

-- Насильственными? спросила Василиса.

-- Да какъ же иначе? Эксплуатирующая буржуазія завладѣла капиталомъ, монополизируетъ въ своихъ рукахъ всѣ производительныя силы; нельзя допустить, чтобы она добровольно разсталась съ своими привиллегіями; слѣдовательно, нужно будетъ ихъ у нея отнять. Отымать -- значитъ бороться; а чтобы рѣшить, насколько эта борьба справедлива, поставимъ себѣ вопросъ: должны ли интересы большинства подчиняться интересамъ меньшинства, или же наоборотъ?

-- Понимаю, произнесла Василиса. Но такой переворотъ возбудитъ страсти, польются потоки крови,-- неужели съ этимъ не слѣдуетъ считаться?

-- Что же дѣлать? Чтобы спасти тысячи, нужно умѣть, въ данный моментъ, жертвовать сотнями. Ежели бы послушались Марата, когда онъ требовалъ двѣсти тысячъ головъ, наполеоновскія войны и послѣдующія революціи, стоившія Франціи несравненно болѣе двухсотъ тысячъ человѣческихъ жизней, не существовали бы.

-- А во время Коммуны, прибавилъ Борисовъ, еслибъ, вмѣсто ста шестидесяти отажей перестрѣляли нѣсколько сотенъ версальскихъ предателей, реакція не восторжествовала бы, и страшная бойня Сатори была бы предотвращена. Тьеръ, котораго вы считаете великимъ государственнымъ человѣкомъ, покрытъ кровью съ головы до пятокъ.

-- Да, проговорила Василиса. Но неужели нѣтъ другого исхода, какъ быть палачемъ или жертвою? Почему же нельзя убѣждать умы и этимъ подготовлять въ будущемъ мирный переворотъ? Вѣдь христіанство не имѣло другого орудія, какъ слово, а оно воцарилось же, торжествуя, въ мірѣ.

-- Форма христіанства -- да, сказалъ Борисовъ, но духъ его никогда не воцарялся. Теперь только начинаютъ понимать настоящую его суть.

-- Основатели его были идеалисты, проговорилъ Северинъ. Они дѣйствовали исключительно духовнымъ орудіемъ на внутреннюю жизнь человѣка. Отдѣльныя личности воспламенялись, и имъ становились понятны основные принципы.-- Но въ массу христіанство перешло не въ совершенной формѣ, и до сихъ поръ его идея понимается превратно.

-- Кстати, сказалъ Борисовъ, я принесъ вамъ книгу Дрэпера "Столкновеніе католицизма съ наукой" -- мы только что получили ее въ библіотекѣ.

Бесѣда длилась до обѣда; Борисовъ и Северинъ ушли, когда раздался первый звонокъ.

Василиса осталась подъ впечатлѣніемъ этого разговора. Она вышла послѣ обѣда на балконъ и ходила взадъ и впередъ по узкому пространству, раздумывая. Начинало темнѣть, первая звѣзда появилась на небѣ. Чья-то рука просунулась подъ ея руку. Она обернулась и увидала Вѣру.

-- Вы не забыли?

-- Нѣтъ, сказала Василиса, вспомнивъ въ эту минуту свое обѣщаніе.

-- Ну, вотъ теперь я вамъ скажу.-- Сядемте здѣсь.

Она выдвинула для Василисы кресло изъ гостинной, а сама сѣла на скамейку у ея ногъ.

-- То, что моя мать сказала вамъ обо мнѣ въ этотъ вечеръ, было мнѣ очень непріятно. Она сказала, что я въ васъ... влюблена.

И какъ ни была рѣшительна Вѣра, голосъ ея слегка дрогнулъ.

-- Милая Вѣра Павловна! сказала ласково Василиса, проводя рукой по длиннымъ косамъ дѣвушки. Такъ вотъ что васъ тревожило?.. Право, я не вижу, изъ чего вамъ было огорчаться.

-- Вы не видите, но я знаю. Вы мнѣ нравились, потому что вы милая, умная, красивая... и мнѣ было досадно, что моя мать употребила такое пошлое слово. Вы имѣли право подумать, что я пустая дѣвчонка и больше ничего.

-- Но вѣдь я этого не подумала.

-- Я васъ за это и люблю.

-- А, любите? засмѣялась Василиса.

-- Еще бы...

Вѣра взяла ея руку и, прижавшись сначала къ ней лицомъ, тихонько поцѣловала ее.

-- Вѣра Павловна, что вы!

Дѣвушка громко разсмѣялась и, чмокнувъ ее еще разъ, уже совершенно откровенно, проговорила:

-- Люблю, потому и цѣлую! У васъ такія красивыя руки, такъ хорошо пахнутъ... и вы вся красивая. Мнѣ нравятся ваши волосы и ваши глаза, и черное ваше платье, и все... Съ перваго раза, когда я васъ увидала, я сказала себѣ, что мы будемъ сидѣть съ вами, вотъ такъ, и разговаривать... Только я не люблю разговаривать при другихъ; я люблю быть вдвоемъ... И вотъ еще, о чемъ я хочу васъ попросить: не называйте меня, пожалуйста, Вѣрой Павловной, а называйте Вѣрой. Будете? да?

-- Мнѣ хочется звать васъ совершенно другимъ именемъ, проговорила Василиса. Читали вы Гёте?

-- Читала. А что?

-- Тамъ есть въ Вильгельмѣ Мейстерѣ одна дѣвушка...

-- Знаю, перебила Вѣра, вы хотите назвать меня Mignon?

-- Да, хочу; почему вы угадали?

-- Потому что вамъ кажется, что я такая же сумасшедшая.

-- Не сумасшедшая, а такая же милая, непохожая на всѣхъ... Такъ хотите быть моей Mignon?

-- Да, сказала страстно дѣвушка, прижимаясь головой къ ея колѣнямъ.

V.

-- Вы долго здѣсь останетесь? спросила Вѣра, сидя на другой день, послѣ завтрака съ Василисой, въ ея комнатѣ.

-- Нѣсколько недѣль.

-- Только? А потомъ, куда вы поѣдете?

-- По всей вѣроятности, въ Россію.

-- Въ Россію, проговорила задумчиво Вѣра. У васъ тамъ, вѣрно, мужъ, дѣти... Вы къ нимъ поѣдете?

-- У меня дѣтей нѣтъ, сказала Василиса.

-- Какъ странно; мнѣ казалось почему-то, что у васъ, непремѣнно, должны быть дѣти, которыхъ вы любите и ласкаете...

Помолчавъ, она прибавила:

-- Вотъ у Марьи Ѳадеевны есть сынъ; ему теперь три года. Онъ остался въ Россіи, у ея матери и отца... Это очень богатые люди, но нехорошіе... Она ихъ не любитъ; она знаетъ, что они не будутъ воспитывать ея сына такъ, какъ она хотѣла бы, и эта мысль часто ее мучаетъ.

-- Развѣ она не можетъ взять его къ себѣ и воспитывать сама?

-- Гдѣ ей! вѣдь Марья Ѳадеевна очень больна. Она умираетъ, и она это знаетъ.

-- Ея не было сегодня за столомъ, замѣтила Василиса; хуже ей?

-- Она часто не бываетъ за столомъ. Когда она ночь прокашляетъ, ей на другой день трудно ходить по лѣстницамъ. Тулиневы живутъ очень высоко, потому что они не могутъ платить дорого за комнату; у нихъ только и есть то, что Иванъ Арсеньевичъ зарабатываетъ уроками; а это такъ мало, что вы представить себѣ не можете.

-- Вы говорите, что родители ея богаты?

-- Да, но они ей ничего не даютъ... Она вышла замужъ за Ивана Арсеньевича противъ ихъ воли; они долго не хотѣли ея видѣть, по когда родился ея сынъ, они ее простили, но денегъ не даютъ.

-- Бѣдная, произнесла Василиса. Ей представились борьба и нравственныя пытки, черезъ которыя прошла эта женщина.-- Вамъ ея жаль? спросила она, пораженная равнодушнымъ тономъ, которымъ говорила Вѣра.

-- Очень жаль, она хорошая, но что же дѣлать! Въ жизни на каждомъ шагу встрѣчаешь страданія и неправду.

-- Въ самомъ дѣлѣ? улыбнулась Василиса. Вы-то почемъ это знаете?

Дѣвушка взглянула на нее ласково, съ тихой усмѣшкой, какъ смотрятъ на очень любимыхъ людей, когда они ошибаются.

-- Я вижу, вы считаете меня за дѣвочку. Вамъ все кажется, что я не понимаю и не знаю; а я понимаю и знаю многое, чего, можетъ быть, не слѣдовало бы знать... Я съ дѣтства насмотрѣлась на всякія житейскія дѣла, иногда очень некрасивыя. Ребяческая наивность давно съ меня соскочила.

Вѣра говорила просто. Ея прекрасные, правдивые глаза были прямо устремлены на Загорскую, улыбающіяся губы, нѣжный подбородокъ, весь обликъ лица, еще по дѣтски округленный, странно контрастировали съ словами, которыя она произносила. Василиса не могла не вѣрить имъ, и въ ней нарождалось невольное чувство нѣжности къ этой дѣвушкѣ.

-- Сколько вамъ лѣтъ, Mignon? спросила она. На видъ вы совсѣмъ ребенокъ.

-- Мнѣ восемнадцать лѣтъ. Но вѣдь это ничего не значитъ, не годы старятъ человѣка, а опытъ жизни.

-- Какой же вы могли пріобрѣсти опытъ?

-- Какъ вамъ сказать, проговорила Вѣра, и глаза ея задумчиво устремились въ пространство. Особеннаго ничего не припомню, фактовъ никакихъ нѣтъ... Я даже не помню, при какомъ случаѣ я начала думать; я знаю только, что я думала и понимала съ тѣхъ поръ, что себя помню. Это произошло, можетъ быть, оттого, что въ моемъ присутствіи не стѣснялись... обо всемъ говорили. Я слышала упреки и ссоры между моей матерью и... отцомъ. Я понимала ихъ, мнѣ было сначала больно и стыдно, потомъ я привыкла. Подрастая, я научилась никому не говорить о томъ, что происходило во мнѣ. Я много вращалась между дѣвицами, которыя приходили къ намъ въ пансіонъ; онѣ всѣ были старше меня, и отъ нихъ я понабралась всякой житейской премудрости. Потомъ пошли денежныя хлопоты и дрязги; покуда продавали вещи, и моя мать спорила съ покупщиками и съ кредиторами, я на многое насмотрѣлась. Вотъ вамъ моя исторія; не особенно интересная, какъ видите...

Настало молчаніе.

-- Отчего вы не ходите къ Марьѣ Ѳадеевнѣ въ комнату? спросила вдругъ Вѣра. Я всякій день бываю у нея.

-- Боюсь ее стѣснить; вѣдь она больна, ей можетъ быть непріятно...

-- О, нѣтъ, ей надоѣло лежать цѣлый день одной. Пойдемте къ ней сейчасъ, хотите? Она будетъ рада.

Вѣра поднялась со стула и взяла Загорскую за руку.

-- Мы вѣдь рѣшили съ вами, что я человѣкъ опытный въ житейскихъ путяхъ! проговорила она, смѣясь. Вотъ я васъ и поведу...

-- Она права, подумала Василиса, подымаясь по узкой лѣстницѣ въ третій этажъ, гдѣ жили Тулиневы. У этой дѣвушки, даромъ что она молода, гораздо болѣе практичности, силы и умѣнья взяться за жизнь, чѣмъ у меня...

Она смотрѣла на стройную фигуру Вѣры, въ простомъ платьѣ, съ длинными косами, быстро и граціозно двигающуюся передъ ней.

-- Теперь пансіонъ пустъ, объясняла ей Вѣра; сезонъ еще не начался. А вотъ скоро наѣдутъ всякіе нѣмцы и жиды... такіе курьезные типы бываютъ! Иногда рѣшительно не знаешь, о чемъ съ ними говорить: совсѣмъ дикіе люди.

-- Вѣдь вы не обязаны съ ними знакомиться, замѣтила Василиса.

-- Maman -- Вѣра только въ серьезныхъ разговорахъ говорила "моя мать" -- maman любитъ знакомиться, такъ и на мою долю перепадаетъ. За обѣдомъ болтаешь съ тѣмъ и съ другимъ.

-- И вамъ это не скучно, не противно?

-- Нѣтъ, почему же? вѣдь ихъ глупость ко мнѣ не пристанетъ?

Онѣ остановились передъ дверью, Вѣра постучалась.

-- Войдите, слабо раздалось внутри.

Комната, въ которую они вошли, была маленькая, низенькая. Больная лежала на постели, съ разрумяненнымъ лихорадкою лицомъ; возлѣ нея, на ночномъ столикѣ стоялъ недопитый стаканъ молока; изъ-подъ подушки выглядывалъ кончикъ платка, запятнанный кровью.

Василиса подошла къ постели. Тулинева протянула ей свою руку, худую и костлявую, высовывавшуюся изъ обшлага смятой ночной кофточки.

-- Пришли меня провѣдать; вотъ спасибо... Куда бы вамъ сѣсть? ни одного кресла здѣсь нѣтъ...

-- Не безпокойтесь, сказала Василиса, садясь на стулъ у ногъ ея постели.

-- Что, Марья Ѳадеевна, могли заснуть? спросила Вѣра.

-- Немного вздремнула... Скверное дѣло быть больной, обратилась она къ Василисѣ.

-- Вы поправитесь, проговорила Загорская оффиціальную фразу.

-- Вы такъ думаете? я не надѣюсь и давно уже распростилась со всякими на этотъ счетъ иллюзіями... Разрушенныхъ легкихъ вѣдь не возвратишь; значитъ, конецъ; заманчивыми надеждами тѣшить себя не приходится.

Василиса взглянула на фотографическую карточку въ деревянной рамкѣ, висѣвшую надъ постелью.

-- Это сынъ вашъ? спросила она, желая перемѣнить разговоръ.

-- Да, это мой Алексѣй... некрасивый ребенокъ, но здоровый и крѣпышъ такой... Жаль мальчугана!...

Тулинева стала разсказывать о сынѣ; она немного оживилась воспоминаніями своего прошлаго. Передъ Василисой развернулась невеселая картина семейной жизни. Отецъ чиновникъ, необузданнаго нрава, жестокій и грубый. Мать слабая и безхарактерная, раздражающая мужа маленькими хитростями и безжалостно предающая нелюбимую дочь. Среда невѣжества, произвола и всякой неправды, прикрываемая словами "нравственность" и "мораль".

-- Сыну моему будетъ легче, чѣмъ мнѣ, заключила свой разсказъ Тулинева. Старики теперь уходились; притомъ они его любятъ. Но я росла подъ гнетомъ самаго жестокаго деспотизма. Я помню, мнѣ было шестнадцать лѣтъ, когда отецъ таскалъ меня еще за косы по комнатѣ... Бывало, сижу за столомъ, кусокъ въ горло не идетъ, щеки красныя, руки, какъ ледъ,-- всякую минуту ожидаешь сцены.

-- Зачѣмъ вспоминать тяжелое прошлое? забудьте, сказала Василиса, взявъ ея руку.

-- Ничего, это дѣло прошлое, оно меня больше не волнуетъ. Я вамъ разсказала свою исторію, какъ любопытный бытовой очеркъ. Интересно иногда изслѣдовать, подъ вліяніемъ какихъ элементовъ семейной жизни вырабатывается духъ протеста. Терпишь, терпишь,-- подъ конецъ становится невыносимо въ душной атмосферѣ, и стараешься изъ нея вырваться какими бы-то ни было путями. Между товарищами моего брата былъ человѣкъ, котораго я давно знала и уважала. Онъ видѣлъ мое положеніе и предложилъ мнѣ бѣжать и тайно обвѣнчаться съ нимъ. Я согласилась.

-- Вы были счастливы? вырвалось у Василисы.

Тулинева взглянула на нее пристально.

-- Я была счастлива, насколько это возможно, когда съ дѣтства надломлена вѣра въ счастье. Первое время супружества я только отдыхала въ тихой и мирной атмосферѣ, которую дѣлала мнѣ любовь моего мужа. Другого такого хорошаго, добраго, честнаго человѣка, какъ Иванъ Арсеньевичъ, трудно сыскать. Но вы хотите знать, можетъ быть, нашла ли я въ немъ мой идеалъ? Нѣтъ; не нашла. Я люблю его,-- иначе я не жила бы съ нимъ,-- но это не мѣшаетъ мнѣ видѣть, что онъ человѣкъ вялый, безъ энергіи, любящій прежде всего комфортъ и покойную жизнь. Мы шли до сихъ поръ вмѣстѣ, по одному и тому же пути, но онъ шелъ за мной, а не самъ по себѣ. Когда меня не будетъ, чтобы тащить его, онъ, вѣроятно, свернетъ съ этой дороги; его натура не приспособлена для борьбы, а борьба -- душа нашего дѣла. Черезъ два-три года Иванъ Арсеньевичъ превратится въ мирнаго прогрессиста, обуржуазится, отроститъ себѣ брюшко -- и слава Богу! Безъ него довольно гибнутъ въ непосильной борьбѣ.

Въ это время кто-то постучался. Дверь отворилась, и въ ней показалось блѣдное, безбородое, съ тонкими губами и широкимъ, умнымъ лбомъ лицо библіотекаря Горностаева. Онъ держалъ въ рукахъ большую корзину съ виноградомъ.

-- Здравствуйте, Марья Ѳадеевна, какъ вы сегодня можете? проговорилъ онъ, подходя и ставя корзинку на ночной столикъ.-- Мое почтеніе, обратился онъ къ Загорской и къ Вѣрѣ.

-- Плохо, Горностаевъ, совсѣмъ капутъ, сказала Тулинева. Какой славный виноградъ! спасибо вамъ.

Она выбрала кисть и подала ее Василисѣ.

-- Попробуйте, это особенный какой-то виноградъ; Горностаевъ приноситъ мнѣ его всякій день изъ сада своей хозяйки; онъ думаетъ, что это меня вылечитъ.

-- Не вылечитъ, но и не повредитъ, произнесъ холодно Горностаевъ.

-- Садитесь, сказала Тулинева. Вѣра, дружокъ, приберите мое платье со стула.

-- А вы не посѣщали болѣе нашей библіотеки? спросилъ Горностаевъ, обращаясь къ Василисѣ.

-- Не было времени; на дняхъ соберусь.

-- Я съ вами пойду, сказала Вѣра.

-- Что новенькаго? спросила Тулинева.

-- Ничего особеннаго. Про вчерашнюю исторію слышали?

-- Нѣтъ; а что?

-- Въ собраніи скандалъ произошелъ.

-- По какому поводу?

-- Да все по поводу того же вопроса о фондѣ. Собралось ихъ вчера человѣкъ сорокъ; шумятъ, толкуютъ, подумаешь, государственный вопросъ рѣшаютъ... а все дѣло выѣденнаго яйца не стоитъ. При концѣ засѣданія кто-то и выдумай инсинуировать, что редакція "Набата" поступила, дескать, не совсѣмъ откровенно въ этомъ дѣлѣ. Все свалили на Постнова., и давай его ругать, на чемъ свѣтъ стоитъ. Думали, что изъ нашихъ никого не было, а какъ нарочно, случился тамъ Борисовъ. Онъ далъ договорить, попросилъ слова и произнесъ спичъ... Да. Отстоялъ товарища! Никто послѣ этого не сунулся возражать! Всего потѣшнѣе то, что, по окончаніи засѣданія, тотъ, которымъ былъ поднятъ вопросъ, подошелъ къ нему и сталъ увѣрять, что я, молъ, не имѣлъ намѣренія оскорбить Постнова, я лишь повторилъ слухъ, которому не придавалъ значенія, а васъ лично, Борисовъ, мы всѣ любимъ и уважаемъ и т. д. И вѣдь не вретъ; мнѣ самому случалось слышать о Борисовѣ самые теплые отзывы отъ людей противоположныхъ партій.

-- Да, онъ умѣетъ внушать къ себѣ довѣріе и симпатію, сказала Тулинева. При всей его энергіи, у него удивительно мягкій и уживчивый характеръ.

-- А это очень важно, замѣтилъ Горностаевъ, въ такомъ дѣлѣ, гдѣ главная задача состоитъ въ томъ, чтобы группировать разрозненные элементы. Такіе люди нужны, а они, къ сожалѣнію, очень рѣдки между нами.

-- Рѣдки? произнесла Василиса. Я думала, наоборотъ, что революціонная дѣятельность вырабатываетъ такого рода характеры. Такъ естественно, что человѣкъ, посвятившій себя высокой идеѣ, дѣлается равнодушнымъ къ второстепеннымъ соображеніямъ! Для него уже не существуетъ самолюбія; личныхъ взглядовъ у него никакихъ нѣтъ; онъ весь преданъ идеѣ, живетъ ею, всецѣло посвящаетъ еіх свою душу и свои силы... и въ этомъ самоотверженіи находитъ счастье.

-- Вы рисуете образъ идеалиста-утописта, проговорилъ Горностаевъ. На что они годятся, эти чистые, самоотверженные, непрактичные приверженцы отвлеченной идеи! Почва, на которой они стоятъ, непрочна. Въ пылу своихъ вѣрованій, они или бросаются, очертя голову, въ дѣло и погибаютъ безъ всякой существенной пользы; -- или же, не видя возможности осуществить въ ближайшемъ будущемъ свои идеалы, понемногу охладѣваютъ; ихъ начинаетъ грызть сомнѣніе, является внутренній разладъ, они разочаровываются и черезъ нѣсколько времени погружаются въ апатію. Причина такого явленія понятна; абстракція можетъ вдохновлять только на время; она не въ состояніи породить сильныхъ поборниковъ.

-- Что же въ состояніи породить ихъ? спросила Василиса.

По тонкимъ губамъ Горностаева скользнула холодная улыбка.

-- Личное недовольство, произнесъ онъ. Возьмите человѣка безъ всякихъ идеальныхъ стремленій, но озлобленнаго и пострадавшаго отъ извѣстной жизненной обстановки, изъ которой нѣтъ другого выхода, какъ разрушеніе режима, обусловливающаго эту обстановку; развѣ исходная его точка не будетъ гораздо положительнѣе исходной точки самаго убѣжденнаго теоретика, и развѣ онъ не возьмется за протестъ съ гораздо большей энёргіей и практичностью? Онъ знаетъ, что онъ борется не за какую-нибудь отвлеченную идею, а за свои кровные интересы; сомнѣнія породиться въ немъ не могутъ, онъ будетъ бороться до конца, потому что поставленъ въ безвыходное положеніе. И такъ, заключилъ Горностаевъ, хотя подкладка личныхъ мотивовъ, сама по себѣ, и не возвышенный факторъ, тѣмъ не менѣе, на дѣлѣ, онъ оказывается самымъ благонадежнымъ.

Горностаевъ говорилъ просто, холодно, безъ увлеченія: онъ излагалъ свои воззрѣнія дѣловымъ тономъ человѣка, хорошо знающаго то, о чемъ онъ говоритъ.

-- Какъ все это сурово! думала Василиса. Она выносила всякій разъ изъ такихъ бесѣдъ какое-то гнетущее безпокойство, потребность идти дальше, вникнуть глубже, дойти до чего-нибудь существеннаго, на чемъ бы могла установиться ея мысль.-- Что это за міръ? думала она; какіе это люди? въ какую броню одѣты они? Почему они спокойны, а меня эти вопросы мучатъ и наполняютъ сомнѣніемъ?

VI.

Прошло нѣсколько дней. Василиса, въ сопровожденіи Вѣры, посѣтила библіотеку. На обратномъ пути съ ними пошелъ Борисовъ.

Заговорили о Тулиневой. Василиса хотѣла знать, какое участіе она принимала въ дѣлахъ и какую играла роль.

-- Она дѣлаетъ то же, что и всѣ мы, объяснялъ Борисовъ: пишетъ, переводитъ статьи изъ иностранныхъ журналовъ, поддерживаетъ сношенія, какія у нея есть въ Россіи и заграницей, и толкуетъ съ новоприбывшими; -- вообще, старается распространить, въ какой бы то ни было формѣ, извѣстную идею. Въ ней выработался вполнѣ опредѣленный взглядъ на вещи. Она дѣйствуетъ въ силу убѣжденія, безъ всякаго внѣшняго къ этому импульса. Жаль, что умираетъ; она могла бы занять, какъ дѣятель, совершенно самостоятельное положеніе, на что женщины вообще рѣдко способны.

-- Это мое мнѣніе; сказала Василиса, но я не думала, что вы его раздѣляете.

-- Почему же нѣтъ? Въ этомъ отношеніи я консерваторъ. Я смотрю на женщину, какъ на существо положительно субъективное, дѣйствующее большей частью подъ впечатлѣлѣніемъ аффекта, и вслѣдствіе этого способное произвести значительную сумму работы, но только въ данный моментъ и въ извѣстномъ, очень ограниченномъ районѣ. Женщины -- тѣ же фанатики; онѣ въ состояніи совершать, не задумываясь, самые отчаянные подвиги, когда ихъ подталкиваетъ чувство, но неспособны отнестись критически къ идеѣ и вообще смотрятъ на вопросы съ самой узкой точки зрѣнія.

-- А эманципированныя женщины? тѣ, которыя ходили въ народъ?..

-- Вотъ вамъ типъ такъ называемыхъ нигилистокъ. Сколько силъ богатыхъ, а въ результатѣ вся ихъ дѣятельность сводится къ нулю. Нельзя достичь какой бы то ни было цѣли, руководясь одними только порывами и стремленіями. Будущія поколѣнія выработаютъ, по всей вѣроятности, совершенно иной типъ; а покуда современная женщина живетъ нервами болѣе, чѣмъ мозгами, и вслѣдствіе этого самымъ сильнымъ для нея двигателемъ является впечатлѣніе.

-- Стало быть, ни на какое серьезное дѣло она не годится?

-- Напротивъ, очень годится,-- только не въ роли самостоятельнаго дѣятеля, а въ качествѣ союзника. Впечатлительность ея сила... Умѣй только завладѣть ею, воспользуйся, какъ нужно, всей этой игрой аффектовъ для своей цѣли, и у тебя въ рукахъ несравненное орудіе... Маццини и польскіе заговорщики понимали это отлично; они заручались этой силой и заставляли ее работать для себя.

-- Но вѣдь это нѣсколько похоже на эксплуатацію.

-- Почему же и не. эксплуатировать такого полезнаго фактора? Это во первыхъ, а во вторыхъ, всегда есть возможность для женщины изъ безсознательнаго орудія обратиться въ сознательнаго помощника; тогда эксплуатація прекращается сама собой, и на ея мѣстѣ является сотрудничество.

-- Да, но это случается очень рѣдко...

-- Кто же виноватъ? средства даны...

Въ это время Вѣра замѣтила, что они не шли по улицѣ, ведущей къ ихъ дому.

-- Я хочу провести васъ другой дорогой, сказалъ Борисовъ.

Они прошли по аллеѣ платановъ, мимо новаго зданія Академіи и вышли на другую сторону сада, на вновь разбитый бульваръ. Узкая и мрачная улица, въ которую они повернули, показалась Василисѣ знакомой.-- Вотъ домъ съ рестораномъ и мелочной лавкой, она узнаетъ окна ресторана, нижняя половина которыхъ завѣшена кисейными занавѣсками. У двери стоитъ женщина, ея лицо ей знакомо, это та самая, которая указала ей квартиру Борисова и провела ее до лѣстницы. Василиса вспомнила этотъ горькій для нея день, со всѣми подробностями. Она взглянула вскользь на Борисова и встрѣтила его глаза, пытливо на нее устремленные.

"Онъ знаетъ," подумала она.

-- Вотъ домъ, въ которомъ я живу, проговорилъ Борисовъ; это окна моей квартиры.

-- Которыя? спросила Вѣра, наверху?

-- Послѣднія два окна въ третьемъ этажѣ; комната просторная; мы живемъ въ ней теперь двое, я и одинъ мой товарищъ, Рѣдичъ. Вы его, кажется, видѣли? обратился онъ къ Василисѣ.

-- Да, кажется...

Дойдя до дома, они остановились и начали прощаться.

-- Что вы стали вдругъ такой задумчивой, Василиса Николаевна? спросилъ Борисовъ.

-- Голова болитъ, отвѣтила Василиса сухо.

Борисовъ не вошелъ съ ними и простился у дверей.

-- Завтра вечеркомъ зайду, проговорилъ онъ.

На другой день онъ пришелъ вечеромъ, довольно поздно. Вѣра была наверху у Тулиневой; Василиса приняла его въ общей гостинной.

-- Охота вамъ сидѣть въ душной комнатѣ, проговорилъ Борисовъ. Вечеръ прекрасный, лунный; пойдемте походить.

Вечеръ, дѣйствительно былъ, прекрасный; луна освѣщала озеро, въ тепломъ воздухѣ была разлита осенняя влага. Побродивъ нѣсколько времени по улицамъ и набережной, мимо освѣщенныхъ оконъ магазиновъ, они пришли къ мосту, ведущему на островъ Руссо.

-- Перейдемте и сядемте на скамейку, сказалъ Борисовъ; въ эту пору тамъ прелестно, тихо, никого нѣтъ,-- развѣ какая-нибудь парочка бродитъ подъ каштанами.

Небольшой островъ былъ полонъ луннаго свѣта, падающаго серебристымъ доящемъ сквозь порѣдѣлую листву деревьевъ. Ни души тамъ не было, даже влюбленной парочки, о которой говорилъ Борисовъ, не оказалось. Бронзовая фигура философа-моралиста возвышалась одна, среди безмолвной тишины и уединенія.

Борисовъ и Василиса сѣли на скамейку. Передъ ними раскидывалось широкое пространство озера, очертанія горъ туманно освѣщались луннымъ сіяніемъ, за бассейномъ свѣтились маяки.

-- Не вѣрится, что октябрь на дворѣ, какъ тепло и тихо, сказалъ Борисовъ.

-- Да, проговорила Василиса.

Мечты ея въ эту минуту уносились далеко. Она видѣла передъ собой Средиземное море, сверкающее на солнцѣ, темно-лазуревое небо, огромныя скалы, покрытыя, какъ ковромъ, роскошной южной растительностью; на нее пахнуло струйкой душистаго воздуха, которымъ она дышала въ тотъ день, когда сидѣла съ Борисовымъ надъ обрывистымъ берегомъ моря и глядѣла вдаль. Какъ онъ былъ тогда къ ней близокъ; сколько невидимыхъ нитей протянулось между имъ и ею; какими неразрывными казались онѣ,-- и какъ скоро и легко оборвались!

"О чемъ онъ думаетъ въ эту минуту?" невольно шевельнулся въ ней вопросъ, и она взглянула на него.

Борисовъ сидѣлъ, опустивъ голову, и чертилъ тростью на пескѣ.

-- Помните, произнесъ онъ вдругъ, тотъ день, когда я пришелъ къ вамъ въ Hôtel des Bergués?

-- Помню...

-- Я отыскивалъ васъ цѣлыхъ двое сутокъ по Женевѣ; всѣ гостинницы обѣгалъ; наконецъ, нашелъ, въ ту самую минуту, когда вы расправляли крылышки, чтобы улетѣть... Но отъ насъ вѣдь не такъ легко улетишь...

"Зачѣмъ онъ объ этомъ заговорилъ?" подумала Василиса.

-- Вы ни разу не полюбопытствовали спросить, какимъ образомъ я узналъ о вашемъ присутствіи въ Женевѣ?

-- Вы говорили, что въ газетахъ прочли...

-- И вы повѣрили?...

-- Почему же не повѣрить?...

Борисовъ усмѣхнулся.

-- Вы хвалитесь тѣмъ, что никогда не говорили неправды, а сейчасъ покривили душой! Видите, какимъ неприложимымъ оказывается на практикѣ возлюбленный вами принципъ абсолютной правды... даже вы, его поклонница, бываете вынуждены подчасъ измѣнять ему...

-- Въ чемъ же я измѣнила? произнесла слабо Василиса.

-- Въ чемъ? А въ томъ, чтобы, въ настоящую минуту, безъ всякой нужды -- простите меня -- страшно шарлатаните. Вѣдь вы не можете думать, что фактъ вашего присутствія на моей квартирѣ остался для меня тайной; вы должны были предполагать, что мнѣ объ этомъ сообщатъ и хозяйка, отпиравшая вамъ дверь, и лавочница внизу, у которой вы справлялись. Появленіе такой барыни, какъ вы, въ этой средѣ, не могло пройти незамѣченнымъ. Поэтому я знаю, что вы были у меня,-- и вы знаете, что я знаю... Зачѣмъ же продолжать играть въ жмурки?

"Неужели признаться?" думала Василиса. Ей представлялись всѣ унизительныя послѣдствія такого признанія.

-- По какому праву допрашиваете вы меня? спросила она.

Ей казалось, что голосъ ея былъ строгъ, но онъ былъ только взволнованъ, и въ немъ слышались слезы.

-- По праву всякаго человѣка желать добраться до истины, и помочь другому человѣку глядѣть на нее прямо. Къ чему эта комедія? Мы вѣдь не сидимъ съ вами въ свѣтскомъ салонѣ... Вмѣсто того, чтобы продолжать лавировать безъ всякой пользы, сознайтесь во всемъ откровенно... Скажите мнѣ, что вы были у меня, что вы видѣли тамъ то и то, встрѣтились съ такимъ-то или съ такой-то... и мы съ вами поразсудимъ, насколько такая встрѣча должна была повліять на васъ, и имѣетъ ли вообще такого рода обстоятельство то значеніе, которое вы ему придаете.

-- Пожалуйста, Сергѣй Андреевичъ, прекратимте этотъ разговоръ...

-- Почему же? гораздо лучше дойти до конца. Открытіе извѣстнаго обстоятельства повліяло на васъ непріятно,-- такъ непріятно, что вы рѣшились бѣжать и даже измѣнили вслѣдствіе этого первоначальнымъ вашимъ намѣреніямъ. Стало быть, вы ожидали совсѣмъ иного... Является вопросъ: на основаніи какихъ данныхъ строили вы воздушный замокъ, въ существованіи котораго вамъ пришлось разочароваться? Ничто не давало вамъ повода къ иллюзіямъ. Вспомните нашъ послѣдній разговоръ въ Ниццѣ. Развѣ вы оставили мнѣ какую-нибудь надежду, назначили какой-нибудь срокъ, хотя самый отдаленный?... Развѣ я, съ своей стороны, далъ вамъ какія-нибудь обѣщанія? Въ отношеніи васъ я былъ свободенъ и не имѣлъ даже права, послѣ вашего рѣшенія, смотрѣть на себя иначе.

"Правда!" подумала Василиса. Побѣжденная прямой логикой этихъ словъ, она не смѣла прислушиваться къ слабому протесту своего сердца, которое подсказывало ей, что глубокое чувство никогда не теряетъ надежды и не торопится пользоваться выгодой нежеланной для него свободы.

-- Ни по природѣ своей, ни по вкусамъ, я не Донъ-Жуанъ, продолжалъ Борисовъ. Ухаживать за женщинами и увлекать ихъ не составляетъ главнаго интереса моей жизни; но я и не монахъ,-- не Лоэнгринъ какой-нибудь. Идеальной любви, вы знаете, я не признаю; я даже не понимаю значенія такого слова, но я признаю страсть, и когда къ ней присоединяются симпатія и уваженіе къ нравственной личности человѣка, я думаю, что такое сочетаніе составляетъ очень завидное счастье. Это полная гармонія, и въ силу этого встрѣчается, какъ всякое совершенство, необыкновенно рѣдко. Неужели, потому что оно встрѣтилось разъ, и, прозвучавъ одинъ короткій мигъ, стихло и замерло, не достигнувъ своей полноты, человѣкъ не долженъ уже ничего болѣе испытывать,-- долженъ на всю жизнь посвятить себя въ аскеты? Такое абсолютное отношеніе къ этому вопросу крайне непрактично. Можно хранить въ душѣ очень серьезное чувство и не избѣгать временнаго сближенія съ какимъ-нибудь граціознымъ, любящимъ созданіемъ, попавшимся случайно на дорогѣ... Такая связь никакого нравственнаго значенія не имѣетъ; нынче она существуетъ, завтра ея нѣтъ. Это вовсе не обозначаетъ въ мужчинѣ легкомыслія и неспособность привязаться глубоко... По крайней мѣрѣ, что до меня касается, я могу ручаться, что если бы осуществилось въ свое время то, что представлялось мнѣ желательной формой счастья, я оставался бы вамъ вѣренъ и никакихъ увлеченій себѣ не позволялъ бы... Вы тогда не соглашались; вамъ казалось возможнымъ замѣнить чувство любви -- дружбою... Я принялъ ваше рѣшеніе,-- и теперь, какъ другъ, вы должны радоваться, что мнѣ удалось совладать съ увлеченіемъ, и что не пришлось бороться и ломать себя, какъ это бываетъ съ неопытными юношами, которые увлекаются. Такъ вѣдь, Василиса Николаевна?

-- Да, произнесла она сквозь зубы.

-- А когда я вижу, наоборотъ, что такой исходъ васъ смущаетъ, какое я вправѣ дѣлать заключеніе, относительно искренности вашего рѣшенія?

Василиса не отвѣчала. Ей хотѣлось убѣжать, исчезнуть, укрыться куда-нибудь подальше отъ этихъ словъ, отъ звука этого голоса. Она ненавидѣла въ эту минуту Борисова, за его, какъ ей казалось, непониманіе, за грубое насиліе надъ ея чувствомъ.

-- Что же вы молчите? скажите словечко... произнесъ онъ.

-- Мнѣ нечего говорить.-- Слезы брызнули у нея изъ глазъ.-- Зачѣмъ вы допытываетесь? Какое находите вы наслажденіе въ томъ, чтобы меня мучить, заставлять высказываться насильно?

-- Голубчикъ, что вы? произнесъ ласково Борисовъ. Вѣдь я не инквизиторъ какой, не клещами слова изъ васъ вытягиваю. Дѣло свободное; я воленъ спрашивать, вы вольны не отвѣчать... Эхъ, Василиса Николаевна, а еще все про дружбу толкуете!...

Онъ придвинулся къ ней и обхватилъ ея плечи.

-- Такъ дружба?... спросилъ онъ шопотомъ.

-- Называйте, какъ хотите... мнѣ все равно...

-- Обстоятельство, которое васъ такъ смущаетъ, не существуетъ болѣе, проговорилъ Борисовъ надъ ея ухомъ... Дѣвушки этой нѣтъ въ Женевѣ. Еще разъ я отдаюсь весь въ ваши руки...

Она не слушала и только старалась освободиться отъ его объятій.

-- Не хотите? продолжалъ Борисовъ. Воля ваша. Стало быть, кончено, навсегда?... Поэма прочитана до послѣдняго стиха... Если такъ -- закроемте книгу. Но прежде намъ слѣдуетъ проститься... Когда лебедь умираетъ, онъ поетъ въ первый и въ послѣдній разъ своей жизни; пусть же наше прошлое, умирая, пропоетъ свою лебединую пѣснь...

Онъ нагнулся и, тихо придерживая ея голову, поцѣловалъ сначала край ея щеки, потомъ губы его скользнули и прижались къ ея губамъ.

Она закрыла глаза.

"Умереть бы такъ..." подумала она.

Борисовъ всталъ.

-- Теперь пойдемте домой, проговорилъ онъ.

Они пошли молча по пустыннымъ улицамъ и у дверей дома простились.

Жизнь -- быстро текущая рѣка, а не неподвижно стоящее озеро: одно впечатлѣніе гопитъ другое, одинъ психическій моментъ смѣняется другимъ.

Василисѣ не пришлось задумываться надъ впечатлѣніями, наполнявшими ея душу; дома ее встрѣтила Вѣра съ извѣстіемъ, что Тулиневой хуже, и что ея положеніе сдѣлалось неожиданно безнадежнымъ.

Два дня Василиса провела вмѣстѣ съ Вѣрой у постели умирающей женщины.

Тулинева приближалась къ своему концу вполнѣ сознательно. Въ минуту самыхъ сильныхъ страданій твердость духа не покидала ея. Она ободряла мужа и друзей, силясь сообщить имъ спокойную покорность неизбѣжному, которой была проникнута сама.

Процессъ физическаго разрушенія совершался быстро, неумолимо. Всѣ это знали, и никто не сохранялъ надежды. Сначала Василисѣ казалось, что чего-то недоставало у этого смертнаго одра; сама умирающая и окружающіе ее не упоминали ни о какихъ духовныхъ утѣшеніяхъ. Предсмертная драма разыгрывалась ее всей своей простотѣ, безъ обычной обстановки вѣрованій и упованій, въ которыхъ человѣческая скорбь привыкла искать себѣ утѣшенія. Всмотрѣвшись глубже, Василиса поняла величіе этой простоты. Человѣкъ, исполненный умственныхъ и нравственныхъ силъ, приближался къ концу своего сознательнаго бытія и, не содрагаясь отъ мысли разрушенія, съ гордымъ спокойствіемъ покорялся законамъ вѣчно работающей, разрушающей и вновь комбинирующей свои формы матеріи, которые онъ постигъ своимъ умомъ. Друзья и близкіе относились къ этому факту такъ же сознательно и просто, какъ онъ самъ. Мыслью каждаго было: умираетъ хорошее существо; много благихъ начинаній, горячихъ и свѣтлыхъ надеждъ погибаетъ съ нимъ, что же дѣлать! Миръ его памяти.

Сама твердая и до конца вѣрная своимъ философскимъ воззрѣніямъ, Тулинева допускала сомнѣніе въ другихъ и понимала, что происходило въ душѣ Василисы. Нѣсколько часовъ до смерти, въ глухую полночь, когда думали, что она спитъ, она вдругъ открыла глаза; Загорская сидѣла у ея постели, закрывъ лицо руками, мучительно волнуясь страшной загадкой, разрѣшавшейся передъ нею. Умирающая протянула къ ней руку.-- Къ чему? проговорила она. И Василисѣ послышался въ этомъ словѣ отвѣтъ на ея мысли.

Къ утру Тулинева скончалась. Выраженіе чуднаго спокойствія лежало на ея лицѣ. Василиса опустилась на колѣни и по привычкѣ, машинально перекрестилась. Къ чему! прозвучало у нея въ ушахъ послѣднее слово покойницы. Къ чему пустая форма! къ чему обманчивыя иллюзіи! къ чему весь этотъ условный мифъ, которымъ человѣческій умъ тѣшитъ свое безсиліе!...

VII.

На другой день, рано утромъ, Тулиневу схоронили безъ всякихъ обрядовъ.

Василиса провела этотъ день въ своей комнатѣ. Она лежала на диванѣ, пробуя уснуть и какъ-нибудь успокоить болѣзненно возбужденные нервы, когда вошла служанка и подала ей карточку.

-- Господинъ этотъ желаетъ васъ видѣть и ждетъ внизу.

Василиса взяла карточку и, вглянувъ, уронила на колѣни. Ея лицо выразило изумленіе и испугъ. На карточкѣ стояло крупными буквами: Константинъ Аркадьевичъ Загорскій.

Василиса не была въ состояніи выговорить слова.

Служанка приняла ея молчаніе за знакъ согласія и поспѣшила внизъ съ отвѣтомъ.

Вскорѣ послышался стукъ, и въ дверяхъ показался мужчина лѣтъ сорока, плотный, бѣлокурый, съ тщательно выбритымъ лицомъ, въ дорожномъ клѣтчатомъ пиджакѣ и съ сумкой черезъ плечо. Онъ поклонился еще у порога и быстрыми шагами подошелъ къ Василисѣ, которая, вставъ съ дивана и упираясь обѣими руками на столъ, стояла въ тревожно-ожидающей позѣ.

-- Сюрпризъ! проговорилъ онъ развязнымъ тономъ; ты меня не... Но, взглянувъ ей въ лицо, онъ поправился: Вы меня, по всей вѣроятности, не ожидали. Поѣздка моя рѣшилась очень скоро, не успѣлъ васъ увѣдомить.-- Я пріѣхалъ по дѣлу, прибавилъ онъ съ заискивающей и въ то же время какъ будто снисходительной улыбкой.

Поблѣднѣлыя губы Василисы шевельнулись, она съ усиліемъ перевела духъ и взглянула на Загорскаго.

-- По дѣлу? произнесла она тихо, боясь звукомъ голоса выдать внутреннее волненіе. Какое дѣло?

Загорскій опять улыбнулся спокойно и самоувѣренно.

-- Я объясню вамъ все въ подробности... Мы успѣемъ переговорить...

Онъ сдѣлалъ неопредѣленный жестъ, какъ бы приглашая ее садиться, и опустился въ кресло, прислонившись плотными плечами къ спинкѣ и закинувъ ногу на ногу.

-- Какая у васъ прекрасная погода въ Женевѣ! проговорилъ онъ. Я мчался изъ Петербурга курьеромъ... холодъ, дождь, весь продрогъ. Туманы преслѣдовали меня до самаго Базеля... А здѣсь чуть не весна; я замѣтилъ по дорогѣ, розаны еще цвѣтутъ...

Онъ говорилъ развязно, непринужденно, играя кольцомъ съ бирюзой на мизинцѣ. Вся его фигура, плотная, выхоленная, въ тонкомъ бѣльѣ, въ хорошо сшитомъ платьѣ, выражала самодовольство. Высокій, плоскій лобъ, голубые глаза на выкатѣ, довольно правильный носъ и губы, не имѣли никакого опредѣленнаго выраженія; одинъ подбородокъ, круглый и жирный, указывалъ, и то не рѣзко, на характерную черту этой натуры. Руки были пухлыя, бѣлыя; свѣтлые съ просѣдью волосы начинали рѣдѣть на макушкѣ.

-- Порядочный это пансіонъ? спросилъ онъ послѣ минутнаго молчанія. Должно быть, кормятъ отвратительно; въ пансіонахъ кухня всегда плоха. Я остановился въ какомъ-то новомъ отелѣ, весьма порядочный! Все говорятъ о заграничномъ комфортѣ; заграницей понятія не имѣютъ о настоящемъ комфортѣ, къ какому мы пріівыкли въ Россіи. Возьмите, напримѣръ, хотя эту комнату: маленькая, узенькая,-- повернуться негдѣ, а должна служить и спальнею, и гостинною.

-- Вы забываете, произнесла холодно Василиса, что въ пансіонахъ живутъ только люди недостаточные.

-- Кстати, не забыть, проговорилъ Загорскій; у насъ съ вами счеты есть... Позвольте безъ отлагательства разсчитаться.

Онъ открылъ сумку и вынулъ изъ нея нѣсколько руло золота.

-- Я у васъ въ долгу; за наступающую треть не высылалъ пансіона, думая передать вамъ лично. А это -- онъ вынулъ большой бархатный футляръ, занимающій почти всю сумку -- это ваши брилліанты, которые были заложены въ Опекунскомъ Совѣтѣ. Я позволилъ себѣ выкупить ихъ.

Онъ положилъ футляръ на столъ.

-- Я не просила васъ, проговорила Василиса и на мгновеніе вся вспыхнула.

Онъ нагнулъ голову.

-- Я думалъ сдѣлать вамъ пріятное...

Настало молчаніе.

-- Ваша тетушка Зинаида Алексѣевна скончалась, проговорилъ вдругъ Загорскій, осторожно взглядывая на Василису.

-- А! Бѣдная тетушка... Я не знала...

-- Она оставила большое состояніе и, какъ оказывается, оставила его вамъ.

-- Мнѣ?...

-- Есть какое-то пустое условіе... Вы получите на дняхъ отъ вашего повѣреннаго письмо, въ немъ онъ изложитъ вамъ всѣ подробности. Я же смѣю надѣяться...

Въ эту минуту растворилась дверь, и показалась стройная фигура Вѣры въ пальто и мѣховой шапочкѣ.

Она вошла своей стремительной походкой, но, увидавъ незнакомаго посѣтителя, смущенно остановилась посреди комнаты.

-- Извините, я не знала, произнесла она, и, покраснѣвъ, отдала поклонъ Загорскому, вставшему при ея появленіи.

-- Вы не помѣшали, Вѣра, садитесь; садитесь сюда, проговорила ласково Василиса.

-- Я иду гулять; я хотѣла спросить, не имѣете ли вы какихъ порученій?

Василиса на мгновеніе задумалась, соображая что-то.

-- Есть, проговорила она. Если вамъ по дорогѣ, зайдите, пожалуйста, въ библіотеку,-- она написала нѣсколько словъ на листкѣ бумаги -- и передайте тамъ эту записку.

-- Хорошо, сказала Вѣра и положила записку къ себѣ въ муфту.

-- Какая красавица, кто это? проговорилъ Загорскій, когда Вѣра вышла.

Онъ, впрочемъ, тотчасъ же почувствовалъ неумѣстность своего вопроса и, вставъ, началъ прощаться.

-- Если позволите, я завтра явлюсь, произнесъ онъ. По всей вѣроятности, завтра утромъ вы получите письмо; мы тогда переговоримъ...

Онъ стоялъ передъ Василисой съ наклоненной головой, ожидая какого нибудь съ ея стороны заявленія. Она молчала. Онъ сдѣлалъ нерѣшительное движеніе, чтобы взять ея руку, которую она отдернула.

-- Не буду разбирать, кто изъ насъ правъ, кто виноватъ, проговорилъ онъ. Желалъ бы лишь сказать, что если существовало когда нибудь недоразумѣніе, неужели оно должно продолжаться вѣчно? Каждый изъ насъ имѣетъ, по всей вѣроятности, свои недостатки; будемте снисходительны...

Онъ умолкъ на этомъ словѣ, давая ей возможность понять его, какъ угодно.

Молчаніе длилось нѣсколько мгновеній.

-- Это все, что вы имѣли сообщить мнѣ? проговорила Василиса.

-- Покуда все. Смѣю надѣяться, что вы примете во вниманіе мои слова.

Онъ подождалъ еще немного, поклонился и вышелъ.

Въ запискѣ, посланной съ Вѣрой, Василиса просила Борисова прійдти къ ней вечеромъ, для переговора о нужномъ дѣлѣ.

Она ждала его въ лихорадочномъ волненіи. Ея, уже и безъ того сложныя къ нему отношенія грозили сдѣлаться еще сложнѣе и запутаннѣе. Она не хотѣла ничего рѣшать, не увидавшись съ нимъ, и возлагала всѣ свои надежды на выходъ, который онъ укажетъ.

Когда Борисовъ пришелъ, она объявила ему о пріѣздѣ Загорскаго и сообщила сущность своего съ нимъ разговора. Борисовъ слушалъ ее со вниманіемъ, какъ онъ это дѣлалъ всегда, когда она говорила о себѣ.

-- Какое же вы приняли рѣшеніе? спросилъ онъ, когда она кончила.

-- Я никакого рѣшенія не принимала. Я ждала васъ, и поступлю такъ, какъ вы посовѣтуете.

Борисовъ сдвинулъ брови и на нѣсколько минутъ сосредоточилъ все свое вниманіе на томъ, чтобы надрѣзать маленькими золотыми ножницами изъ ея несессера толстый переплетъ словаря, лежащаго передъ нимъ на столѣ.

-- Въ такого рода дѣлахъ, чужимъ совѣтомъ руководиться нельзя, проговорилъ онъ, наконецъ. Всякій самъ знаетъ, чего онъ хочетъ; къ нему въ душу не проникнешь. Вы однѣ можете рѣшить, соображаясь съ своими силами и желаніями.

Это были не тѣ слова, которыхъ она ожидала.

-- Я и не прошу васъ рѣшать за меня, произнесла она. Но вы составили же себѣ какое нибудь мнѣніе объ этомъ дѣлѣ? вотъ, это мнѣніе я и прошу васъ сообщитъ мнѣ.

-- Это другое дѣло, сказалъ Борисовъ. Мое мнѣпіе таково, что супругъ вашъ пожаловалъ сюда не съ проста; дѣло о наслѣдствѣ имѣетъ какую то зацѣпку, отстраненіе которой зависитъ отъ васъ, иначе онъ не далъ бы себѣ труда явиться лично. Съ другой стороны, видя въ васъ будущую владѣтельницу значительныхъ капиталовъ, онъ желаетъ примиренія. Это очень понятно.

-- Какъ же мнѣ слѣдуетъ смотрѣть на возможность такого примиренія?

-- Опять таки совѣтовать я не могу. Вамъ жить съ вашимъ мужемъ, а не мнѣ; я не могу угадать, насколько перспектива сожительства съ нимъ вамъ противна, да и, вообще, противна ли она вамъ, или вы къ ней просто равнодушны.

"А онъ? Ужели ему все равно, если я соглашусь жить съ мужемъ?" подумала Василиса. Ее тревожилъ теперь уже не самый вопросъ, а то, какъ Борисовъ относился къ нему.

-- Положимъ, что я равнодушна, произнесла она; вы какъ бы поступили на моемъ мѣстѣ?

-- Трудно опредѣлить... Ежели бы я былъ вы, я, по всей вѣроятности, думалъ, мыслилъ и чувствовалъ бы, какъ вы.

-- И какъ бы вы рѣшили?

Борисовъ улыбнулся.

-- Однако, какъ вы умѣете добиваться, когда вамъ нужно... Я, мнѣ кажется, сталъ бы прежде всего разсматривать вопросъ съ дѣловой точки зрѣнія. Явно, что здѣсь кроются разсчеты, итогъ которыхъ супругъ вашъ старается подвести въ свою пользу. Узнать, въ чемъ состоятъ эти разсчеты,-- ближайшая задача; а потому, мнѣ кажется, стекла бить не приходится. Обождите, дайте выясниться положенію; затѣмъ, окончательное рѣшеніе всегда остается въ вашихъ рукахъ.

У Василисы нервы болѣли; она была готова заплакать. Указывая ей практическій путь, Борисовъ не принималъ никакого участія въ ея душевныхъ треволненіяхъ. Ей казалось, что онъ намѣренно не понималъ ея и отказывалъ ей въ сочувствіи, въ которомъ она такъ нуждалась.

-- Я буду, стало быть, выжидать? проговорила она.

-- Это самый практичный образъ дѣйствій.

Она надѣялась услышать слово живого участія и потому такъ скоро пошла на уступку.

Онъ отвѣчалъ однимъ холоднымъ одобреніемъ. Каждое его слово, сдержанное и разсудительное, почему-то раздражало ее. Слезы брызнули у нея изъ глазъ. Она отвернулась и, прислонясь лицомъ къ дивану, сидѣла нѣсколько минутъ, не шевелясь. Борисовъ ходилъ по комнатѣ.

-- Сергѣй Андреевичъ, окликнула она его.

Онъ остановился. Она встала, пошла къ нему навстрѣчу и взяла его обѣ руки.

-- Сергѣй Андреевичъ!...

Глаза ея, полные слезъ, договаривали: Не мучьте меня.

Онъ молчалъ; руки его лежали въ ея рукахъ неподвижны.

-- Чего вы хотите? произнесъ онъ, наконецъ. Я далъ вамъ самый дружескій совѣтъ. Вѣдь мы друзья... и только.

Эта холодность уничтожила ее. Она выпустила его руки и обернулась, чтобы идти. Въ этомъ движеніи длинный конецъ кружевного рукава задѣлъ за жардиньерку, находившуюся рядомъ. Борисовъ нагнулся и отцѣпилъ его.

-- Вамъ удалось одинъ разъ вырваться, проговорилъ онъ. Будьте-же теперь осторожны; не искушайте боговъ!... Во второй разъ не такъ-то дешево отдѣлаетесь...

Эти слова обожгли ее. Она стояла передъ нимъ, растерянная, и не знала, что сказать. Онъ не далъ ей времени опомниться и сталъ разсказывать про утреннія похороны и про то, какъ держалъ себя во время печальной церемоніи Тулиневъ. Онъ просидѣлъ, толкуя такимъ образомъ, довольно долго и, уходя, просилъ увѣдомить, если будетъ что-нибудь новое.

На слѣдующій день пришло письмо отъ повѣреннаго, съ. приложеніемъ копіи духовнаго завѣщанія. Покойная тетка Василисы Николаевны была женщина очень почтенная, религіозная, со строго-неуклонными понятіями о нравственности и принципахъ. Неправильное положеніе въ супружествѣ племянницы смущало старушку; на смертномъ одрѣ она вздумала поправить, насколько возможно, это положеніе и завѣщала все свое большое состояніе Василисѣ, съ тѣмъ условіемъ, чтобы она сошлась съ мужемъ. Въ случаѣ отказа съ ея стороны принять это условіе, состояніе поступало на богоугодныя заведенія.

-- Было бы крайне неразсудительно отказываться, проговорилъ Борисовъ, прочитавъ письмо. Такіе шансы не всякій день на долю выпадаютъ...

-- И я должна, ради денегъ, согласиться жить съ человѣкомъ, котораго я не люблю... презираю?...

-- Когда рѣчь идетъ о сотняхъ тысячъ, можно и не такими антипатіями пожертвовать.

-- Деньги мнѣ счастья не дадутъ, на что онѣ мнѣ?... проговорила Василиса.

-- Такъ могла бы разсуждать пятнадцатилѣтняя дѣвочка! Деньги всегда нужны; это двигатель, безъ котораго ничего не подѣлаешь.-- Откуда явились у васъ вдругъ эти колебанія? меня удивляетъ.

-- Я уѣхала изъ Россіи потому, что не могла жить съ Загорскимъ. А теперь...

-- А теперь выходитъ, что нужно съ нимъ жить. Вся житейская премудрость заключается въ умѣніи приспособляться къ обстоятельствамъ. Неужели вы пожертвуете болѣе высокой цѣлью для чисто личныхъ соображеній?

-- Какою цѣлью?... заговорила было Василиса, но она встрѣтила взглядъ Борисова; ей стало стыдно исповѣдывать свое безсиліе.

-- Я только хотѣла... сказать, что это будетъ сдѣлка, проговорила она вполголоса, а согласиться на такую сдѣлку какъ-то... нечестно...

-- Нечестно, когда идешь на компромиссы ради своихъ личныхъ выгодъ... Но вѣдь вы не свои интересы имѣете въ виду... У васъ есть цѣль, для которой вы живете, вамъ дорого осуществленіе извѣстной идеи. Передъ вами открываются неожиданно пути. Пользуйтесь счастливымъ случаемъ и послужите теперь идеѣ.

Борисовъ помолчалъ и прибавилъ: Согласны?... или, можетъ быть, я ошибаюсь относительно вашего сочувствія къ дѣлу?

-- Нѣтъ, сказала она, только я не вижу дороги. Обстоятельства сложились такъ, что для меня не можетъ быть опредѣленной дѣятельности. Я живу изо дня въ день, какъ птица, свившая гнѣздо на подломленной вѣткѣ.

-- Надломленныя вѣтки оказываются подчасъ самыми выносливыми... Къ тому же, ваша исходная точка невѣрна. Вы не имѣете -- по нежеланію или по невозможности, не будемъ теперь разбирать -- прямого отношенія къ дѣлу, но вы ему сочувствуете и косвенно можете ему содѣйствовать. Въ ваши руки попадаетъ сила... капиталъ. Господи, боже ты мой! другой человѣкъ на вашемъ мѣстѣ возрадовался бы и ухватился, какъ можно крѣпче, за кончикъ платья богини Фортуны, а вы сидите и раздумываете! Чего вамъ еще нужно?

Онъ смотрѣлъ на нее съ улыбкой. Въ душѣ Василисы зашевелились образы какой-то дѣятельности, какого-то свѣтлаго счастья въ будущемъ.

-- Такъ принять? проговорила она нерѣшительно.

-- Безъ всякаго сомнѣнія. Вѣдь сожительство съ вашимъ мужемъ будетъ одною лишь формою. Трудно допустить, чтобы онъ желалъ поставить вопросъ иначе. Стало быть, никакихъ особенныхъ жертвъ отъ васъ не потребуется... Вы сойдетесь съ супругомъ, устроите дѣла; а затѣмъ, мало ли что можетъ случиться!...

"Да, мало ли!"... И опять отдернулась на мигъ занавѣска, и радужный миражъ заблисталъ заманчивыми красками.

-- Эхъ, Василиса Николаевна! продолжалъ Борисовъ, судьба валитъ къ вашимъ ногамъ всѣ блага жизни; наслаждайтесь только и живите всей душой! а вы никакъ не можете отрѣшиться отъ любезныхъ вамъ иллюзій добродѣтели. Вѣдь она, ваша узенькая, личная добродѣтель, давно уже потерпѣла крушеніе; неужели вы этого не видите? Что шагъ, то капитуляція какого-нибудь принципа. Не лучше ли встать сразу на болѣе высокую точку зрѣнія, обнять пошире горизонтъ? Повѣрьте, грубая дѣйствительность, при всей своей неприглядности, въ тысячу разъ здоровѣе и честнѣе эгоистическихъ разсчетовъ вашей совѣсти. Вы затѣяли неправедный торгъ и безпрестанно побиты. Такъ-то. А вы не хотите этого сознать и все хватаетесь за звѣзды. Смотрите, чтобы не остаться подъ конецъ совсѣмъ съ пустыми руками...

На другой день Василиса имѣла съ своимъ мужемъ свиданіе, втеченіе котораго изъявила свое согласіе принять условіе духовнаго завѣщанія. Она не скрыла отъ него, что ни въ настоящемъ, ни въ будущемъ она не будетъ смотрѣть на ихъ оффиціальное примиреніе, какъ на фактъ, имѣющій какое-либо нравственное значеніе.

-- Мы дѣло дѣлаемъ; ваши отношенія должны сохранять характеръ исключительно дѣловой, сказала она. Я полагаю, что вы смотрите на вещи точно такъ же.

Загорскій склонилъ молча голову. Онъ принадлежалъ къ разряду тѣхъ людей, которые никогда не оспариваютъ никакого рѣшенія, потому что не вѣрятъ въ безусловность принципа, въ силу котораго оно было принято. Они надѣются на жизнь съ ея треніемъ и давленіемъ, чтобы ослабить пружины и привести все, въ концѣ концовъ, къ желаемому ими заключенію.

Установивъ такимъ образомъ условія перемирія, Василиса невольно задумалась о томъ, какой горькой усмѣшкой являлась для нея нравственная свобода, такъ ревниво ею отстаиваемая. Ея близкія или далекія отношенія къ мужу ни въ чемъ не измѣняли ея отношеній къ Борисову; наружныя обстоятельства, какъ бы они ни были значительны, сами по себѣ, могли только въ очень слабой степени повліять на ея внутреннюю борьбу. Вопросъ между ею и Борисовымъ оставался неразрѣшеннымъ, въ силу причинъ, зависящихъ исключительно отъ ея психической жизни, и она знала, что не могла искать его разрѣшенія нигдѣ, кромѣ въ собственной своей душѣ. Исходъ этого вопроса Борисовъ положилъ въ ея руки и держалъ себя пассивно; отъ нея зависѣло разорвать узелъ, или скрѣпить его окончательно; и она не могла рѣшиться сдѣлать ни того, ни другого. Разочарованіе, постигшее ее въ минуту самыхъ радужныхъ надеждъ, надломило въ ней вѣру въ себя и подкосило энергію, нужную для иниціативы. У нея не хватало болѣе силъ на совершенно свободный выборъ, она мучительно и безпомощно билась въ неразрѣшимой для нея дилеммѣ.

Дня два спустя Борисовъ и Загорскій, въ первый разъ, встрѣтились у нея. Мысль объ этой встрѣчѣ заранѣе волновала ее; она боялась проявленія взаимной антипатіи, которая, по ея мнѣнію, не могла не возникнуть между ними. Опасенія ея не оправдались. Борисовъ и Загорскій познакомились самымъ обыкновеннымъ образомъ, и между ними завязалась мирная бесѣда. Загорскій заговорилъ объ экономическомъ положеніи Россіи, относительно землевладѣнія. Онъ, какъ многія чиновныя лица высшаго разряда, былъ непрочь полиберальничать заграницей, въ особенности, когда сталкивался съ представителями молодого поколѣнія. Борисовъ слушалъ его со вниманіемъ, предлагалъ вопросы и выказывалъ самый живой интересъ. Василиса видѣла, что этотъ интересъ не былъ притворный, и это почему-то смущало ее. Она всматривалась въ лицо Борисова, стараясь угадать, что происходило у него на душѣ.

-- Вашъ знакомый очень развитой молодой человѣкъ, замѣтилъ на другой день Загорскій. Мы дошли вчера вмѣстѣ до отеля, разговаривали. Онъ такъ разсудительно обо всемъ толкуетъ. Но видно изъ передовыхъ. Имя Борисовъ, вѣрно, псевдонимъ. Вы не знаете, кто онъ такой?

-- Не знаю, сказала Василиса.

-- По всей вѣроятности, эмигрантъ. Теперь заграницею, и въ особенности въ Швейцаріи, много такихъ личностей проживаетъ подъ именами Ѳедоровыхъ и Борисовыхъ. Ихъ нужно остерегаться. Впрочемъ, вашъ знакомый кажется малый съ головой; если и увлекается утопическими идеями, то остороженъ и пустяковъ не говоритъ; это доказываетъ въ немъ здравый смыслъ.

"Неужели придется часто выслушивать такія похвалы!" подумала Василиса. Съ каждымъ шагомъ ей представлялись новыя, еще не предвидѣнныя ею, унизительныя стороны ея положенія.

VIII.

Въ концѣ недѣли Загорскіе уѣхали изъ Женевы и поселились въ большой виллѣ, на берегу озера, между Клараномъ и Веве.

Когда возникъ въ первый разъ вопросъ о томъ, гдѣ поселятся въ ближайшемъ будущемъ супруги Загорскіе, Василиса, въ присутствіи Константина Аркадьевича, прямо обратилась къ Борисову за совѣтомъ. Совѣта Борисовъ не далъ въ опредѣленной формѣ, какъ она этого желала, но выразилъ свое мнѣніе, и Загорскій очень хорошо замѣтилъ, что это мнѣніе имѣло вѣсъ, хотя, въ настоящемъ случаѣ, и не шло наперекоръ его желаній. Онъ удвоилъ къ нему свою любезность и съ этой минуты сталъ слѣдить за нимъ внимательно.

Рѣшеніе, на которомъ окончательно остановились, было провести зиму въ Швейцаріи, а весной отправиться въ Россію.

Наняли дачу въ окрестностяхъ Веве. Съ ними вмѣстѣ переѣхали Вѣра и ея мать.

Вѣра окончила курсъ въ консерваторіи. Ея будущность оставалась покуда неопредѣленною, а жизнь съ матерью становилась съ каждымъ днемъ невыносимѣе. "Я не люблю ея, не уважаю, я не могу съ ней жить!" вырвалось у Вѣры, когда, узнавъ объ отъѣздѣ Василисы, она бросилась къ ней на шею, и, не сдерживая страстныхъ слезъ, въ первый разъ заговорила о своихъ отношеніяхъ къ матери. Василисѣ стало жаль молодого, прекраснаго существа.

-- Знаете что, Mignon, я увезу васъ съ собой, проговорила она.

Подъ предлогомъ надзирать за хозяйствомъ, Василиса предложила старухѣ Макаровой переѣхать съ ней на дачу. Макарова приняла предложеніе съ благодарностью и, тотчасъ по прибытіи въ домъ, вошла въ роль экономки, какъ въ подобающее ей положеніе. Загорскому смѣтливая и лукавая старуха пришлась по душѣ, онъ немедленно почувствовалъ къ ней довѣріе, смѣшанное съ извѣстной долей неуваженія, которое всякій ловкій человѣкъ испытываетъ къ другому ловісму человѣку. Она, съ своей стороны, прислуживалась и немилосердно льстила ему. Константинъ Аркадьевичъ любилъ, въ отношеніи къ своимъ подчиненнымъ, выказываться привѣтливымъ и простымъ. Онъ охотно фамиліарничалъ, расточалъ шуточки и любезности, и пріобрѣтенная такой дешевой цѣной популярность удовлетворяла его. Каролина Ивановна немедленно вошла въ роль внимательной, очарованной слушательницы, и подобострастно улыбалась, когда Константинъ Аркадьевичъ за столомъ снисходительно и неостро шутилъ съ нею. Загорскій находилъ, что Каролина Ивановна перлъ экономокъ. Хорошенькую ея дочь онъ тоже цѣнилъ, какъ одно изъ ея достоинствъ, и чаялъ себѣ развлеченія отъ ея присутствія въ домѣ.

Вѣра проводила цѣлые дни съ Василисой. Она любила разсказывать о своемъ дѣтствѣ, о своихъ планахъ въ будущемъ, о всякихъ думахъ и впечатлѣніяхъ. Болтовня ея была откровенна, но со всѣмъ тѣмъ чувствовалось, что въ минуты самыхъ сердечныхъ изліяній она оставалась хозяйкою своего внутренняго міра,-- она раскрывала, но не отдавала его. Василиса часто дивилась глубокому задушевному развитію этой дѣвушки, никѣмъ не воспитанной к сложившейся правильно и прекрасно, какъ дикій цвѣтокъ.

Вилла, въ которой жили Загорскіе, была просторная, удобная, устроенная со всей изысканностью комфорта. Домъ стоялъ среди большого сада, съ террассы, на которую выходили высокія стеклянныя двери гостинной и кабинета Василисы, открывался прелестный видъ.

Восточный конецъ Женевскаго озера, съ обступившими его полукругомъ горами, образуетъ поэтическій, запертый со всѣхъ сторонъ уголокъ. Кажущееся однообразіе этой картины безконечно разнообразно въ игрѣ тѣней и свѣта, въ яркомъ окрашиваніи неба при вечерней зарѣ, въ измѣняющемся колоритѣ водъ.-- Василиса полюбила эту картину съ перваго взгляда; эта замкнутость гармонировала съ настроеніемъ ея духа. Первые ноябрскіе дни въ этомъ году стояли теплые и мягкіе; листья попадали съ деревьевъ, горы утратили свое лѣтнее одѣяніе, но солнце еще пригрѣвало, и косые его лучи освѣщали прощальнымъ, тихимъ блескомъ поблекшую въ своихъ роскошныхъ цвѣтахъ картину.

Василиса сидѣла на террассѣ по цѣлымъ часамъ и смотрѣла на Шильонскій замокъ, на снѣжныя вершины савойскихъ Альповъ. Ей вспоминалось, какъ, ребенкомъ, она сиживала на берегу синяго Средиземнаго моря, и какую безотчетную тоску пробуждала въ ея ребяческомъ сердцѣ прибивающая волна. И вся жизнь ея была полна этой тоски, этого неудовлетвореннаго желанія развернуть подрѣзанныя крылья, которыя не были въ силахъ унести ее изъ міра напрасныхъ стремленій и неосуществимыхъ идеаловъ! Желать, желать постоянно и безполезно всего прекраснаго, всего высокаго, и никогда не достигать цѣли своихъ желаній -- вотъ роковое зло, на которомъ основано людское горе! думала Василиса. Ей казалось въ такія минуты, что она отдѣлялась отъ своего маленькаго единичнаго я и уловляла чуткой душой тайну закона страданій, связывающаго общей цѣпью печали, слезъ и отчаянія весь человѣческій родъ. Не убѣжать никому отъ жестокой необходимости, не скрыться отъ нея, и чѣмъ выше человѣкъ поставилъ свой идеалъ, тѣмъ вѣрнѣе постигнутъ его погромъ и разореніе!...

Уѣзжая изъ Женевы, Загорскій пригласилъ Борисова посѣщать ихъ. Приглашеніе это было съ его стороны пустою формою; онъ надѣялся, что и Борисовъ понималъ это такъ,-- и потому былъ крайне удивленъ, когда, недѣли двѣ спустя, въ одинъ прекрасный день Борисовъ неожиданно появился въ его кабинетѣ.-- А! Это вы, молодой человѣкъ; какими судьбами? привѣтствовалъ своего посѣтителя Константинъ Аркадьевичъ, принявъ разсѣянный и холодный видъ.

-- По вашему приглашенію, отвѣчалъ съ непринужденною улыбкою Борисовъ, усаживаясь въ кресло и закуривая папироску.

Константинъ Аркадьевичъ поморщился, но почему-то почувствовалъ себя укрощеннымъ въ желаніи быть невѣжливымъ.

-- Очень радъ, очень радъ... Не угодно ли, сойдемъ къ дамамъ въ залъ.

Неожиданное посѣщеніе Борисова было ему очень непріятно. Въ силу особой конструкціи своего внутренняго человѣка, гдѣ душевный элементъ отсутствовалъ вполнѣ, Константинъ Аркадьевичъ никогда не чувствовалъ ни къ кому сильнаго расположенія или рѣзкой антипатіи, и въ отношеніи Борисова всеобщій его индиферентизмъ едва окрашивался легкимъ оттѣнкомъ непріязни. Лично къ нему, какъ къ Сергѣю Андреевичу Борисову, эмигранту и революціонеру, онъ былъ равнодушенъ; -- но онъ боялся инстинктивно его вліянія, потому что боялся всего, что могло нарушить, самымъ дальнимъ образомъ, его спокойствіе и личное благоденствіе.

"Зачѣмъ онъ пріѣхалъ?" разсуждалъ Константинъ Аркадьевичъ, спускаясь съ Борисовымъ по широкой лѣстницѣ, убранной цвѣтами, въ нижній этажъ, гдѣ имѣла свое отдѣльное помѣщеніе Василиса. "Все шло такъ мирно, тихо,-- а теперь богъ знаетъ, что изъ этого выйдетъ! Нѣтъ, очень непріятно; какъ бы прекратить разъ навсегда эти посѣщенія..."

Въ гостинной никого не было. Они вышли на террассу и сошли въ садъ. На расчищенныхъ дорожкахъ лежали желтыми кучами вновь упавшіе листья. Акаціи и платаны простирали въ воздухъ свои голыя вѣтви; высокіе стволы розановъ сохраняли еще свою зелень, а кусты фукцій были покрыты кистями ярко-алыхъ цвѣтовъ съ синими и бѣлыми сердцевинками; изъ густого бордюра аллей распространялся нѣжный запахъ фіялокъ.

Василиса сидѣла у края воды, возлѣ нея Вѣра кормила хлѣбомъ семью бѣлыхъ лебедей. Ручныя животныя подплывали къ самому берегу, хватали на лету хлѣбъ или ныряли, когда кусокъ падалъ въ воду, и ихъ длинныя шеи изгибались, какъ змѣи, подъ прозрачной волной.

Вѣра первая увидала Загорскаго и Борисова.

-- Константинъ Аркадьевичъ идетъ,-- съ нимъ Сергѣй Андреевичъ, проговорила она.

Василиса обернулась. Впродолженіе двухъ недѣль она ожидала каждый день Борисова или письма отъ него. Она встала было, чтобы идти ему навстрѣчу, но опять сѣла и отвернула голову. Солнце, озеро, блѣдно-голубое небо смѣшались на минуту и закружились вокругъ нея.

Когда онъ подошелъ и сталъ съ ней здороваться, она не была въ состояніи выговорить слова.

-- Какъ поживаете? спросилъ Борисовъ. Еще на прошлой недѣлѣ собирался къ вамъ, да никакъ не могъ улучить свободной минуты.

-- Дѣла?... проговорилъ съ иронической усмѣшкой Загорскій.

-- Да, дѣла, отвѣчалъ Борисовъ.

Вѣра подвинулась и предложила ему возлѣ себя мѣсто на каменномъ парапетѣ, служившемъ ей скамейкой.

-- Вы, я вижу, совсѣмъ идиллическимъ занятіямъ здѣсь предаетесь, проговорилъ Борисовъ, и взявъ изъ корзинки горсть хлѣба, бросилъ ее лебедямъ, которые плавали взадъ и впередъ, мѣрно покачиваясь на поверхности воды и ожидая подачки.

-- Вѣра Павловна любитъ птицъ; я обѣщалъ, ежели она будетъ вести себя хорошо, подарить ей цѣлый курятникъ, подшутилъ Загорскій.

-- Вотъ какъ! Васъ поощряютъ быть паинькой, сказалъ Борисовъ. Видно, дитя не всегда ведетъ себя исправно?

-- Надо полагать, усмѣхнулась Вѣра.

-- Бѣдовая барышня! заговорилъ не то серьезно, не то шутя Загорскій. На все своя воля; даже матушки слушаться не хотимъ; все съ ней споримъ и норовимъ доказать, что мы правы!... А это нехорошо для молодой дѣвицы... очень нехорошо.

Вѣра вспыхнула, но тотчасъ же обратилась къ Загорскому съ легкой усмѣшкой:

-- А по вашему, молодой дѣвушкѣ слѣдуетъ быть глупой и непонятливой, какъ дитя? проговорила она, глядя на него пристально. Это очень выгодная мораль.

Загорскій засмѣялся принужденно.

-- Видите, какая вы! съ вами и пошутить нельзя, сейчасъ сердитесь. Я никогда не позволилъ бы себѣ серьезно читать вамъ наставленія; не мое дѣло.

-- Хотите посмотрѣть садъ, Сергѣй Андреевичъ? сказала Василиса.

Она взяла Вѣру подъ руку; Загорскій съ Борисовымъ пошли позади. Онъ началъ толковать о намѣреніи своемъ купить эту виллу. Когда Василиса и Вѣра вошли въ домъ, онъ повелъ Борисова осматривать оранжереи и конюшни. Они зашли даже въ кухню, гдѣ хлопоталъ русскій поваръ, выписанный изъ Женевы. Константинъ Аркадьевичъ любилъ похвастать умѣніемъ своимъ устраиваться въ хозяйствѣ, и вниманіе, съ которымъ слушалъ его Борисовъ, льстило этой слабости и заставляло на время забыть, что онъ его недолюбливалъ.

Они вернулись, когда уже стемнѣло. Василиса сидѣла одна въ гостинной; Борисовъ не успѣлъ заговорить съ ней, какъ вошла Вѣра; вскорѣ доложили, что кушанье готово.

-- Вы устроились совсѣмъ по царски, сказалъ Борисовъ, когда они сѣли обѣдать въ высокой, рѣзного дерева столовой, за изысканно-сервированнымъ столомъ.

-- По правдѣ сказать, я не понимаю, какъ можно жить иначе, отвѣчалъ Загорскій. Я врагъ всѣхъ этихъ отелей и гостинницъ... По моему, первое условіе пріятной жизни -- удобство и комфортъ.

-- Комфортъ вещь отличная, когда для этого есть деньги, замѣтилъ Борисовъ; я думаю, никто отъ комфорта не отказался бы.

Загорскій взглянулъ на Василису, которая сидѣла, молчаливая, прислонясь къ спинкѣ стула, съ усталымъ и холоднымъ видомъ.

-- Не правда ли, это такъ естественно? А иные люди къ этому равнодушны, оно имъ даже непріятно... Что прикажете дѣлать!

Загорскій обратился къ Каролинѣ Ивановнѣ.

-- Возьмите еще рябчика. Нарочно выписалъ изъ Парижа; но видно, даромъ хлопоталъ, не удостоили даже вниманія...

Каролина Ивановна взяла рябчика.

-- Что за прелесть! Ваше превосходительство, вы не кушаете? обратилась она къ Василисѣ.

-- Я просила васъ не называть меня такъ, проговорила Василиса тихо.

Каролина Ивановна сдѣлала видъ, что очень испугалась замѣчанія. Ея лукавые глазки быстро мелькнули отъ Василисы къ Загорскому и отъ Загорскаго къ Василисѣ.

-- Извините, все забываю; Константинъ Аркадьевичъ приказали.

Смиренный тонъ словно подзадорилъ Загорскаго. Онъ заговорилъ желчно и запальчиво:

-- Развѣ мои желанія берутся когда-нибудь въ соображеніе!? Человѣкъ хлопочетъ, старается всячески угодить, а въ награду ничего не видитъ, кромѣ холодныхъ минъ и постоянной оппозиціи.-- Пріятно это?

Константинъ Аркадьевичъ обратился съ этимъ вопросомъ къ Борисову и тутъ же прибавилъ:

-- Я, разумѣется, не о личностяхъ, а такъ вообще...

-- Вообще,-- очень непріятно, отвѣчалъ Борисовъ, но вѣдь есть возможность отъ такой непріятности избавиться.

-- Какимъ это способомъ, позвольте полюбопытствовать?

-- Не предъявлять требованій, произнесъ Борисовъ.

По холодному лицу Василисы мелькнулъ теплый лучъ.

Обѣдъ кончился въ натянутомъ молчаніи.

Послѣ обѣда пили кофе въ гостинной. Каролина Ивановна, по обыкновенію, скромно исчезла; Вѣра сѣла за фортепіано въ сосѣдней билліардной; въ гостинной оставались Василиса, Борисовъ и Загорскій.

Большая, высокая комната, уставленная массивной мебелью чернаго дерева, съ тяжелыми бархатными драпировками, имѣла нѣсколько торжественный и мрачный видъ. Группы тропическихъ растеній стояли по угламъ, огромный bahut, комиликированный образецъ искусства XV столѣтія, съ рѣзными колонками и религіозными haut-reliefs въ нѣсколько этажей, занималъ простѣнокъ между двумя средними окнами. По стѣнамъ висѣло нѣсколько большихъ картинъ испанской школы, въ старинныхъ рамкахъ.

Василиса сидѣла въ углу дивана. Горящая позади на консолѣ лампа освѣщала сверху свѣтлые волосы, собранные въ узелъ, бѣлый воротничекъ и контуры плечъ, подъ черной драпировкой платья. Весь разладъ ея внутренняго міра выдавался въ ея позѣ, въ томъ, какъ она слегка поникла головой, какъ тонкія брови задумчиво сдвинулись,-- какъ безсильныя руки лежали сложенныя на колѣняхъ.

Противъ нея, въ широкомъ американскомъ креслѣ сидѣлъ Борисовъ и мѣрно покачивался. Всякій разъ, что она подымала голову, она встрѣчала его глаза, неподвижно на нее устремленные. Константинъ Аркадьевичъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатѣ, курилъ папироску и разсуждалъ. Темой разсужденій была прочитанная имъ утромъ статья въ "Голосѣ," трактующая о русской молодежи, вообще, и объ одной фракціи этой молодежи, въ особенности.

-- Всѣ эти идеи, сами по себѣ, еще не бѣда, пояснялъ свой образъ мыслей Загорскій. Неопытныя головы увлекаются утопіями; но когда у нихъ есть здравый смыслъ, они скоро отрезвляются. Скверно то, что отрицаніе гуртомъ всѣхъ принциповъ доводитъ этихъ господъ легко до гадости.

-- Когда доводитъ до гадости, такъ это, конечно, нехорошо, отвѣчалъ Борисовъ. Но сперва нужно разобрать, что подразумѣвается подъ этимъ словомъ. Понятія относительно такого опредѣленія бываютъ очень различны.

-- Я называю такимъ именемъ, напримѣръ: бѣгство заграницу, проживаніе подъ чужимъ прозвищемъ, революціонную пропаганду,-- всякаго рода подпольную дѣятельность. Все, что тайно, то подло; вотъ мое мнѣніе. Подкапываться подъ основы общества, государства, религіи, возбуждать исподтишка смуты, а самому держаться въ сторонѣ, все это гадко. А по вашему честно?

-- Какъ кто смотритъ. Вы порицаете, собственно говоря, образъ дѣйствій заговорщиковъ и необходимыя условія всякаго заговора; о честномъ и нечестномъ здѣсь не можетъ быть рѣчи, а есть цѣль, которая все оправдываетъ.

-- Нѣтъ, извините меня, милостивый государь; есть цѣли преступныя,-- и средства, ведущія къ нимъ, преступны.

-- Съ точки зрѣнія узкой моралистики, вы, можетъ быть, правы; вся суть въ исходномъ принципѣ, а потому, при различіи точекъ зрѣнія, споръ безполезенъ. Я понялъ ваши слова нѣсколько иначе; мнѣ показалось, что вы указывали на свободный образъ мыслей, какъ на причину нравственной распущенности въ частной жизни, между молодежью.

-- Вы поняли мои слова совершенно вѣрно.

Константинъ Аркадьевичъ бросилъ папироску и подошелъ къ камину, передъ которымъ всталъ, расправляя полы сюртука и переминаясь съ ноги на ногу.

-- Приведемъ для иллюстраціи слѣдующій случай; таковыхъ немало. Одинъ изъ вышеупомянутыхъ бѣглецовъ, въ своихъ странствованіяхъ заграницей, сталкивается съ какой-нибудь барыней,-- положимте соотечественницей, и вслѣдствіе различныхъ обстоятельствъ, ему удается войти съ ней въ дружескія отношенія; -- это случается сплошь да рядомъ. Нашъ молодецъ, разумѣется, голъ, какъ соколъ; барыня -- существо впечатлительное, неудовлетворенное жизнью, склонное ко всякаго рода идеальничеству. Онъ не дуракъ и очень скоро смекаетъ въ чемъ дѣло. Начинается тогда примѣненіе эксплуатаціонной системы. Сначала онъ беретъ съ нея сочувствіемъ, всякаго рода великодушными порывами; а затѣмъ, почему же и не приняться за болѣе существенную форму контрибуціи? Вѣдь это для спасенія міра -- значитъ предлогъ самый благовидный, и даже возвышенный. Вотъ вамъ и гадость!

Василиса отдѣлилась отъ спинки дивана и съ поблѣднѣлымъ лицомъ глядѣла на мужа. Она звенѣла вся, какъ натянутая струна, и ожидала только еще слова, чтобы встать и заговорить. Загорскій стоялъ, усмѣхаясь, и потирая себѣ руки.

-- Да, раздался вдругъ совершенно спокойный голосъ Борисова, да, карманъ такой барыни былъ бы тароватъ для міра, но, къ несчастью, у такихъ барынь обыкновенно водятся мужья, которые сами не зѣваютъ, и совершаютъ выгребанье ихъ кармановъ съ большимъ успѣхомъ, на основаніи легальныхъ привиллегій.

Тонъ Борисова былъ самый хладнокровный и даже добродушный. Онъ повернулъ немного свое кресло, такъ, чтобы очутиться противу Константина Аркадьевича, и въ то время, какъ говорилъ съ нимъ, пристально на него смотрѣлъ.

Молчаніе длилось нѣсколько секундъ. Загорскій пересталъ потирать себѣ руки, и язвительная усмѣшка сошла съ его лица. Онъ взглянулъ исподлобья на Борисова. Прошла еще минута, и онъ заговорилъ мягкимъ, любезнымъ тономъ

-- А кажется, Вѣра Павловна разыгрываетъ новый романсъ? Удивительный у нея талантъ. Вы ее слышали?

-- Слышалъ, отвѣчалъ Борисовъ. Талантъ, дѣйствительно, замѣчательный.

Заговорили о музыкѣ. Вскорѣ подали чай, вмѣстѣ съ которымъ появилась Каролина Ивановна и сѣла за самоваръ.

Въ эту пору Константинъ Аркадьевичъ обыкновенно раскланивался и исчезалъ. Онъ ходилъ каждый вечеръ играть въ вистъ съ княгиней Трубиной, старой, надменной петербургской grande dame, съ которой Василиса, по своемъ пріѣздѣ, обмѣнялась визитами, но рѣдко видѣлась.

-- Извините меня, проговорилъ Загорскій, я долженъ покинуть пріятное общество.

Онъ съ чувствомъ пожалъ руку Борисова.-- До свиданія, мы еще увидимся. Надѣюсь, вы останетесь денька два, три?...

-- Очень сожалѣю, не разсчитывалъ, отвѣчалъ Борисовъ. Мнѣ нужно возвратиться въ Женеву завтра, съ раннимъ поѣздомъ. Позвольте проститься съ вами уже теперь.

Кончили пить чай. Каролина Ивановна исчезла вслѣдъ за самоваромъ. Вѣра тоже простилась и ушла.

Борисовъ и Василиса остались одни.

Василиса подошла къ двери, ведущей на террассу, и растворила ее. Звѣздное небо стояло высокимъ сводомъ надъ темнымъ озеромъ и чуть замѣтнымъ очертаніемъ горъ; черныя вѣтви большого орѣшника бросали на одинъ конецъ террассы густую тѣнь; посреди глубокаго безмолвія раздавалось однообразное журчаніе струйки воды, падающей въ каменный бассейнъ фонтана.

Василиса вышла на террассу и облокотилась на рѣшетку. Борисовъ вышелъ за нею. Оба молчали довольно долго.

-- Свѣжо,-- простудитесь, проговорилъ онъ вполголоса.

-- Ничего, я привыкла...

Онъ вошелъ однако въ гостинную и принесъ шаль, которую набросилъ ей на плечи.

-- А вы? проговорила она.

-- Мнѣ не холодно.

Они стояли одинъ возлѣ другого въ мягкой, душистой, усѣянной звѣздами ночной мглѣ. Василиса высвободила свою руку изъ подъ шали и положила ее на руку Борисова.

-- Простите!.. произнесла она чуть слышно.

Всѣ ощущенія этого дня колыхались и бились въ ея душъ. Она прислонилась головой къ плечу Борисову и тихо заплакала,

-- Что васъ такъ растрогало? проговорилъ онъ. Вы, какъ дитя, впечатлительны и неспособны скрывать своихъ ощущеній... Я такъ и ожидалъ давеча, что не выдержите и наговорите, богъ знаетъ, чего... Неполитично...

-- Какъ онъ смѣлъ! рыдала Василиса. По какому праву!..

-- Права онъ никакого не имѣлъ, а имѣлъ желаніе оскорбить,-- очень понятно. Вы думаете, ему пріятно видѣть меня здѣсь? Онъ неглупъ, онъ давно понялъ, что за птица вашъ знакомый Борисовъ, и такимъ или другимъ манеромъ ему нужно было попробовать выжить меня вонъ. Теперь получилъ застрастку, все пойдетъ, какъ по маслу.

Василиса не отвѣчала. Спокойный, разсудительный тонъ дѣйствовалъ умиротворительно на ея нервы.

-- Васъ возмущаютъ его слова, потому что вы смотрите на нихъ, какъ на клевету, произнесъ Борисовъ, помолчавъ. Но вообразите, что это была бы правда,-- вы какъ бы къ этому отнеслись?

-- Я вообразить этого не могу.

-- Напрасно; стало быть, вы забыли, или не поняли,-- разговоръ, который мы имѣли съ вами въ Женевѣ, до вашего отъѣзда. Я вамъ говорилъ, и вы со мной согласились, что деньги необходимый факторъ, безъ котораго ничего не подѣлаешь. У меня есть свои средства, и до сихъ поръ ихъ хватало, но когда ихъ не станетъ, и деньги будутъ непремѣнно нужны для дѣла, неужели, вы думаете, я остановлюсь попросить ихъ у васъ? Мнѣ и въ голову не пріѣдетъ разбирать, благовидно ли это, или нѣтъ; нужно -- и все тутъ. А какъ оно отзовется на моемъ личномъ самолюбіи -- все равно. Нашъ братъ привыкъ не считаться съ этимъ факторомъ и ставитъ свой нравственный идеалъ повыше. Погодите, прійдетъ время, я васъ совсѣмъ оберу, и буду считать, что поступаю хорошо и даже очень честно. Вы какъ объ этомъ думаете?

-- Вы правы; сильный, праведный, дорогой мой!...

Она взяла его руку, и застѣнчиво, несмѣло, прижала ее къ своимъ губамъ.

Тонкая рука Борисова нервно дрогнула, но онъ овладѣлъ собой.

-- Что вы дѣлаете? произнесъ онъ. Развѣ моя рука достойна такой великой чести? загорѣлая, неэлегантная, вся попорчена отъ набора; -- а вы такая поклонница всего изящнаго!...

-- Нужды нѣтъ, сказала Василиса.

Она прибавила тихо и страстно: Вы не знаете, какъ я уважаю васъ и въ васъ вѣрую!...

-- Вы только и умѣете, что уважать, проговорилъ съ ласковой усмѣшкой Борисовъ. Какъ бы вдохнуть въ васъ живого огня, Галатея вы мраморная!

Онъ повернулъ къ себѣ ея голову и при звѣздномъ свѣтѣ глядѣлъ ей въ лицо.

-- А вѣдь, кажется, все есть... Эти глаза не могутъ лгать! божественная искра существуетъ, но гдѣ-то далеко, далеко запрятана... И зачѣмъ природа дала вамъ такую обманчивую форму! Родились бы вы уродомъ, и отлично, никто на вашу добродѣтель и не посягалъ бы. А то привлекательность, грація, женственность, да еще придумали одѣваться въ эти черные кашемиры, которые такъ и льнутъ своими складками, дескать: На вотъ, любуйся, какая я соблазнительная монашенка! Даже противно, ей Богу!

-- Я не красавица, проговорила вполголоса Василиса.

-- Вы хуже... богъ васъ знаетъ, что въ васъ такое. Давеча я смотрѣлъ на васъ, когда мы съ вашимъ мужемъ разсуждали, и вы сидѣли на диванѣ, тонкая, стройная, роскошныя плечи, лицо смиренницы... Такъ, кажется, взялъ бы и сломалъ бы всю!

Онъ обхватилъ ее одной рукой за талію, а другой поднималъ къ себѣ ея лицо.

-- Сергѣй Андреевичъ, оставьте... Вы знаете, что нельзя...

-- Я и не добиваюсь, Богъ съ нами. Только не прикасайтесь ко мнѣ...

Онъ отвернулся и отошелъ.

-- Не сердитесь, проговорила Василиса мягкимъ голосомъ. И безъ того я довольно несчастлива.

-- Я не виноватъ въ вашемъ несчастій. Живите, какъ всѣ люди, и вы не будете несчастливы.

-- Какъ же мнѣ жить?

-- Попроще; не лѣзьте въ облака. Ваши требованія отъ жизни, въ сущности, очень ограничены, всѣ ваши идеалы сводятся на личное счастье, и въ этой узкой рамкѣ вы имѣете одинъ объективъ -- любовь. Если бы вамъ можно было идти къ своей цѣли прямо, не справляясь ни съ какими принципами и упреками совѣсти, вы были бы, повѣрьте, наисчастливѣйшій человѣкъ въ мірѣ.

-- Не думаю; я слишкомъ много поставила бы на одну карту...

-- Значитъ, не хватаетъ только храбрости и увѣренности въ себѣ? Мотивы, достойные всякаго уваженія!

-- Вы меня не поняли, произнесла она.

-- Такъ поясните; намъ съ вами, кажется, не привыкать къ полной откровенности; по крайней мѣрѣ, я всегда говорю съ вами обо всемъ совершенно откровенно.

-- Да, вы взяли себѣ право высказывать мнѣ, не стѣсняясь, самыя горькія истины!

-- Возьмите и вы себѣ это право, кто вамъ мѣшаетъ? Указывайте мнѣ на мою несостоятельность всякій разъ, что мнѣ случится грѣшить противъ логики; я буду очень благодаренъ.

Онъ прошелся нѣсколько разъ по террассѣ.

-- Впрочемъ, зачѣмъ эти пренія? ни къ чему не ведетъ. Хотѣлъ побесѣдовать съ вами о дѣлахъ. Поклонъ отъ друзей изъ Женевы привезъ.

-- Всѣ здоровы? спросила Василиса.

-- Да, ничего. На дняхъ выйдетъ двойной No "Набата", очень интересный, большая корреспонденція; я вамъ пришлю.

Онъ сталъ сообщать разныя извѣстія. Они просидѣли до полночи, онъ -- говоря, она -- слушая.

-- А теперь пора съ вами проститься, сказалъ Борисовъ, завтра въ 12 часовъ нужно быть въ Женевѣ. Вы будете еще почивать, когда укачу. Прощайте!

-- Я позвоню, чтобы васъ провели, сказала Василиса, вставая.

-- Зачѣмъ? Ненужно прислугу безпокоить, я самъ проберусь... Такъ до свиданья, покойной ночи.

Они стояли посреди гостинной, стройные ихъ силуэты отражались въ большомъ зеркалѣ.

-- Вы скоро опять пріѣдете?

-- Недѣли черезъ двѣ, постараюсь. Теперь много работы, куча писемъ, на которыя нужно отвѣчать, да на дняхъ ждемъ кой кого изъ Россіи.

-- Стало быть, долго не увидимся...

Она держала его руку и невольно, слабымъ движеніемъ, привлекала его къ себѣ.

Борисовъ подался впередъ и вопросительно глядѣлъ на нее. Она чувствовала, что разстояніе между ними уменьшалось. Въ головѣ у нея туманилось, и кончики пальцевъ похолодѣли.

"Это было бы ужасно, вѣдь я знаю, что онъ меня не любитъ!" думала она, и въ то же время какая-то сила толкала ее и, вопреки своего ужаса и внутренняго сопротивленія, она сдѣлала шагъ впередъ. Борисовъ склонился къ ней, блѣдный, безмолвный и покрывалъ поцѣлуями ея лицо и волосы.

-- Милый! шептала она, не помня ничего, кромѣ блаженнаго опьяненія этой, минуты. Наконецъ-то!... Какую я темную ночь прожила...

-- Зачѣмъ же вы такъ долго мучили себя и меня? проговорилъ Борисовъ.

Онъ сѣлъ на диванъ и посадилъ ее возлѣ себя. Она прислонилась къ нему головой и сіяющими глазами смотрѣла на него.

-- Вотъ жизнь. Все остальное сонъ... Дорогой мой, проговорила она вдругъ, покраснѣвъ и улыбаясь, скажи мнѣ одинъ разъ "ты"... Мнѣ кажется, я буду ближе къ тебѣ.

-- А что за это дадите? произнесъ онъ чуть слышно. До сихъ поръ, я васъ цѣловалъ, но вы меня еще ни разу. Поцѣлуй меня...

Онъ смотрѣлъ не нее, и ей казалось, что изъ его глазъ лилась чарующая сила и притягивала ее.

-- Страшно!.. шепнула она.

-- Нѣтъ... это только такъ кажется...

Она приблизила къ нему свое лицо съ улыбающимися, полураскрытыми губами. Онъ дождался, чтобы оно было совершенно близко, тогда нагнулся и обнялъ ее. Она почувствовала, что онъ всталъ съ дивана и, не выпуская ея изъ своихъ объятій, поднялъ и понесъ. Все для нея смѣшалось; міръ дѣйствительности пересталъ существовать; какія-то волшебныя перспективы раскрылись вдругъ и заблистали; сквозь опущенныя рѣсницы она видѣла вереницы мелькающихъ огней; въ ушахъ звучали неземныя гармоніи.

Когда она опомнилась, она лежала на широкомъ диванѣ, въ своемъ будуарѣ. Дверь въ гостинную была полураскрыта; китайскій фонарь на потолкѣ наполнялъ комнату мягкимъ свѣтомъ. Борисовъ стоялъ возлѣ нея на колѣняхъ, и съ улыбкой счастья на взволнованномъ лицѣ цѣловалъ слезы на ея мокрыхъ рѣсницахъ.

-- Дорогая моя, шепталъ онъ, отчего вы плачете? Если бы вы могли посмотрѣть на себя, какой красавицей вы лежите! Неужели этимъ богатымъ силамъ должно было пропадать даромъ! Будьте молодцомъ... Ничего ужаснаго не случилось; вы все та же пречистая и непорочная... Откройте глазки, улыбнитесь...

Но она не отвѣчала и не открывала глазъ. Она лежала, не шевелясь, съ распустившейся косой, съ разстегнутымъ воротомъ платья. Изъ-подъ черныхъ рѣсницъ лились слезы и катились блестящими каплями на грудь.

-- Вы не хотите отвѣчать, не хотите взглянуть; вы сердитесь на меня? промолвилъ Борисовъ. Чѣмъ же я виноватъ, голубчикъ мой? Вѣдь вы сами хотѣли....

-- Да, сама, проговорила она поспѣшно, точно это слово ужалило ее и заставило встрепенуться. Не будемъ говорить, я не жалѣю...

Она обвила руками его шею и прижалась лицомъ къ его волосамъ.

Прошло нѣсколько минутъ.

-- Заснули? произнесъ тихо Борисовъ.

Онъ освободилъ свою голову и, взявъ ея руку, машинально сталъ ею играть.

-- Какіе у васъ пальчики хорошенькіе,-- розовые такіе, тоненькіе...

Она отдернула руку и встала съ дивана.

-- Куда вы? спросилъ Борисовъ.

-- Пора спать идти:

Она стояла передъ нимъ, поправляя волосы.

-- Уже? что такъ скоро?

Онъ посмотрѣлъ на часы и прибавилъ:

-- Однако, третій часъ, въ самомъ дѣлѣ, пора.

Они вышли изъ будуара и медленно прошли гостинную. У камина, возлѣ котораго часъ тому назадъ они стояли, прощаясь, онъ остановился.

-- Видите, проговорилъ онъ, улыбаясь, ничего не измѣнилось: лампы горятъ такъ же свѣтло, тѣ же цвѣты мирно распускаются въ вазахъ; все на своемъ мѣстѣ, никакой порядокъ не нарушенъ! только жизнь стала однимъ прекраснымъ мгновеніемъ богаче...

Василиса молчала и не поднимала опущенной головы.

-- До свиданія, сказалъ Борисовъ, когда они подошли къ двери.

Онъ обнялъ ее.

-- Какая вы гибкая, такъ и гнетесь въ рукѣ! Помните, въ виллѣ на Комо, группу Амура и Психеи? Вотъ она, настоящая Психея, тоненькая, стройная, прелестная, какъ сонъ!... и не мраморная, а живая моя красавица!

Онъ прижалъ ее къ себѣ, поцѣловалъ въ волосы и пошелъ по корридору.

Василиса вернулась въ свою спальню.