Царскій свойственникъ.
(1737 г.).
К числу "непристойныхъ словъ", заслуживавшихъ наказанія, въ описываемую нами эпоху относились и такіе разговоры, гдѣ такъ или иначе упоминалось имя лица, принадлежащаго въ царскому семейству, хотя бы съ самымъ легкимъ оттѣнкомъ неблагоговѣйнаго къ нему отношенія.
2-й роты Преображенскаго полка солдатъ Иванъ Мусинъ-Пушкинъ, жившій на квартирѣ (на Московской сторонѣ, въ приходѣ церкви св. Симеона и Анны) у канцеляриста собственной вотчинной канцеляріи цесаревны Елисаветы Петровны, Михаила Петрова Евсевьева, въ "особой каморкѣ", зашелъ 8-го октября къ своему квартирному хозяину. Дѣло было подъ вечеръ, время свободное; канцеляристъ-хозяинъ и солдатъ-жилецъ занялись водкой и пивомъ. Выпивши, Мусинъ-Пушкинъ расхвастался своимъ происхожденіемъ.
-- Ты не смотри, что я солдатъ!.. Я высокаго происхожденія: дворянинъ столбовой!.. Мои дѣды и прадѣды были знатные люди!..
-- Что говорить!.. Это ужъ конечно!-- я знаю, что родъ вашъ знатный,-- отвѣчалъ въ тонъ канцеляристъ Евсевьевъ,-- не какъ мы -- крапивное сѣмя!.. Отецъ приказный, и я приказный, и дѣти мои будутъ приказные, а до дворянства далеко!..
-- То-то вотъ и есть!.. А посмотрѣть на меня,-- такъ просто солдатъ и ничего больше!..
-- Что-жъ, что солдатъ! Какой солдатъ-то? Преображенскій!.. а въ Преображенскомъ полку всякій дворянинъ солдатъ съ радостью послужитъ... Тамъ много дворянъ въ солдатахъ...
-- Много, да все не такіе дворяне, какъ я!.. Я, братъ, такого высокаго рода, что ты и не повѣришь! Я и къ царской семьѣ немного принадлежу: бабка моя, Мусина-Пушкина, цесаревнѣ Елисаветѣ Петровнѣ "была своя".
Канцеляристъ воззрился, услышавъ "непристойное слово".
-- А ты не врешь?..
-- Чего врать-то мнѣ! Своя была моя бабка цесаревнѣ,-- это всякій знаетъ!..
"Влетѣлъ!" -- подумалъ канцеляристъ, кончилъ разговоръ, выпроводилъ жильца въ его комнату, а самъ тотчасъ же пошелъ въ Преображенскій полкъ съ доносомъ.
Тамъ онъ доложилъ дѣло подпоручику Якову Старосельскому, тотъ -- маіору Альбрехту, а маіоръ распорядился въ тотъ же день, 8-го октября, посадить подъ арестъ при полковой канцеляріи и Евсевьева, и Мусина-Пушкина, и на другой день рапортомъ донесъ Андрею Ивановичу Ушакову объ арестантахъ, спрашивая, что съ ними приказано будетъ дѣлать.
11-го октября генералъ Ушакова, приказалъ привезти обоихъ арестантовъ за карауломъ въ Тайную канцелярію для допроса.
На допросѣ Мусинъ-Пушкинъ показалъ: "Служить онъ въ Преображенскомъ полку девятый годъ, живетъ у Евсевьева на квартирѣ и 8 октября пришелъ къ Евсевьеву въ гости, "собою, безъ зову". Сидя съ Евсевьевымъ, пили они вино и пиво, отчего онъ, Мусинъ-Пушкинъ, былъ пьянъ, и между собою имѣли они "партикулярный разговоръ". Во время тѣхъ разговоровъ отъ пьянства пришло ему, незнамо съ чего, въ голову молвить, яко бы бабкѣ его, Мусиной-Пушкиной, цесаревна была "своя". И умыслу въ томъ никакого онъ не имѣетъ и подлинно молвилъ съ простоты, въ пьянствѣ своемъ,-- и въ той его винѣ воля ея императорскаго величества".
Это простое и незапуганное дѣло кончилось скоро; 13 октября вышло рѣшеніе: Мусина-Пушкина "за происшедшую отъ него въ словахъ нѣкоторую продерзость, въ чемъ онъ самъ винился, учинить наказанье -- бить батоги".
На другой день царскій свойственникъ былъ отосланъ обратно въ свой полкъ для наказанія и опредѣленія попрежнему туда же на службу.