Въ страшной тревогѣ вышелъ Аввакумъ изъ книжной лавочки и скорымъ шагомъ направился къ усадьбѣ Кравцова. Онъ боялся быть схваченнымъ тотчасъ же и потому старался скрыться во что бы то ни стало и предупредить боярина о томъ, что его замѣтили и подозрѣваютъ уже.
Въ испугѣ Аввакумъ даже забылъ свою котомку въ лавкѣ, котомку уже совсѣмъ уложенную для отъѣзда, гдѣ хранились письма ко многимъ раскольничьимъ скитамъ и пустынямъ. Только уже далеко отойдя отъ лавки, Аввакумъ вдругъ спохватился котомки и съ ужасомъ замѣтилъ ея отсутствіе. Первою мыслію его было -- бѣжать назадъ и выручить эту страшную улику изъ рукъ враговъ, но вскорѣ онъ опомнился и сообразилъ, что это значитъ и самому отдаться въ руки антихристовы.
Онъ почти изо всей силы побѣжалъ къ усадьбѣ...
-- Пропало!... все пропало!... попался я, окаянный, да и другихъ въ бѣду ввелъ... О, горе мнѣ! горе ревнителямъ древляго благочестія!
Неистово постучался Аввакумъ въ крѣпкую калитку воротъ и прямо побѣжалъ къ боярину сообщить о несчастій.
-- Бояринъ, бояринъ! Горе намъ!... Мишка-книжникъ разузналъ наши дѣла... Его подручный видѣлъ меня въ Троицынъ день, когда я подметывалъ анаѳему... Въ презѣльномъ страхѣ побѣжалъ я изъ лавки и позабылъ тамъ свою котомку, коя всѣхъ насъ погубитъ.
Бояринъ Кравцовъ упалъ въ ужасѣ на стулъ, поблѣднѣвъ при этомъ и схватясь руками за голову.
-- Неужто и письма наши всѣ, и книги, и картины попались вмѣстѣ съ котомкой?... спросилъ Кравцовъ.
-- Все, все!... Уложено было совсѣмъ на отъѣздъ, только бы заутра рано выѣхать.
-- Погибли мы! погибли!... Охъ! стоналъ Кравцовъ,-- мнѣ-то что будетъ?... Тамъ, вѣдь, и я помянутъ!... для меня и казни не придумаютъ...
Аввакумъ упалъ на колѣни.
-- Прости... каюсь!... по неразумію!... съ презѣльнаго страха!... зарыдалъ онъ....
-- Ну, горевать некогда! воскликнулъ бояринъ,-- надо какъ-нибудь вывертываться, коли Богъ попустилъ...
Черезъ пять минутъ на усадьбѣ началась страшная бѣготня и тревога.
Что-то рубили, въ саду запылалъ костеръ, посыпались въ огонь книги, иконы; входъ въ нодполицу, гдѣ была моленная, зарывали землею и утаптывали, чтобы незамѣтно было его... Снаряжались подводы.
-- Спасайся, братія, наутро можетъ и команды придутъ! слышался голосъ Кравцова... Тутъ же рѣшено было и средство уничтожить уличающую ихъ всѣхъ котомку, если она еще не представлена въ полицію,-- въ эту же ночь одновременно поджечь и домъ Михайла Васильева, и лавку въ "гостинъ-дворѣ". Осталась ли котомка въ лавкѣ, или взята Михаиломъ домой,-- она должна сгорѣть, а вмѣстѣ съ нею и обличительные документы противъ множества монастырей и разнаго чина лицъ.
-- Все одно на плаху идти, говорилъ Аввакумъ,-- а я выкраду котомку или зарѣжу Мишку-книжника!...
Въ эту же ночь въ небольшой свѣтлячкѣ Михайла Васильева происходилъ разговоръ между нимъ и его подручнымъ, Петромъ. Они спорили, кому представлять, котомку въ тайную канцелярію и получить, въ качествѣ доносчика, "первый кнутъ ", а потомъ чуть-ли не годы волочиться но тюрьмамъ и острогамъ, терпѣть очныя ставки и проч.
-- Михайло Васильичъ, увѣрялъ Петръ лавочника,-- ты только припамятуй, что ты семейный человѣкъ, жена молодая, сынишко маленькій -- на кого ты ихъ снокинешь?... А я одинокій бобыль, голъ, какъ соколъ, обо мнѣ никто не заплачетъ... мнѣ въ самый разъ волочиться по острогамъ.
-- Петръ, братъ мой! спасибо тебѣ! только вѣдь не надолго и я останусь на свободѣ -- какъ только разыщутъ злодѣевъ, такъ и меня потянутъ на очныя ставки съ Аввакумомъ, за что же тебѣ...
-- Нѣтъ, Михайло Васильичъ, это еще когда будетъ!-- ты въ то время устрой жену и робенка, въ Москву ихъ пошли, а то что съ ними будетъ теперь?... Вѣдь завтра же быть тебѣ въ казаматѣ!... не снокидай ихъ!... Я объявлю слово и дѣло и представлю котомку...
Михайло колебался согласиться на великодушное предложеніе подручнаго, тотъ уговаривалъ его, побуждаемый своимъ честнымъ русскимъ сердцемъ и жалостью къ семейству Васильева, которое онъ любилъ.
Вдругъ въ это время на ближней гауптвахтѣ забарабанили тревогу и зазвонили въ колоколъ, а на улицѣ раздались крики: пожаръ! пожаръ!
Наши собесѣдники прислушались; за окнами поднялся шумъ и грохотъ колесъ; Михайло Васильевъ взялъ шапку и вышелъ изъ дому, за нимъ послѣдовалъ и Петръ. Но каковъ же былъ испугъ Васильева, когда онъ увидѣлъ, что всѣ бѣжали къ гостинъ-двору, откуда поднимались клубы краснаго освѣщеннаго огнемъ дыма.
-- Батюшки! гляди, Петръ, да никакъ это гостинъ-дворъ горитъ? воскликнулъ Васильевъ.
-- Онъ и есть! онъ горитъ! подтвердилъ Петръ, и оба побѣжали къ мѣсту пожара.
На црешнективѣ былъ шумъ, крикъ и грохотъ, люди бѣгали взадъ и впередъ; кто съ багромъ, кто съ топоромъ спѣшили къ пожару; вотъ прогрохотала по камнямъ мостовой водокачалка изъ Адмиралтейства, которую везли матросы, припрягшись къ ней со всѣхъ сторонъ.
Добѣжавъ до мѣста пожара, Михайло Васильевъ и Петръ увидѣли, что горитъ сосѣдняя съ книжною лавка, но пожаръ уже почти прекращенъ подоспѣвшими людьми, благодаря близости рѣчки Мьи (нынѣшней Мойки), откуда ведрами таскали воду и залили начинавшійся огонь. Почти всѣмъ прибѣжавшимъ на пожаръ, а также и водокачалкѣ, пришлось возвращаться назадъ.
-- Неладное дѣло! толковали въ народѣ,-- слышно -- лавку-то подожгли.
-- Какой-то сторожъ видѣлъ, какъ поджигатель бѣжалъ, онъ крикнулъ, чтобы ловили, да злодѣй скрылся.
-- Вотъ-то проклятый денекъ! говорилъ Михайло Васильевъ, возвращаясь домой... Но вдругъ раздались новые крики: пожаръ! и вся масса народа бросилась въ противоположную сторону отъ гостинъ-двора.
-- Нашъ домъ горитъ, Михайло Васильичъ! крикнулъ Петръ.
-- Неужто!... Господи!... Бѣжимъ, Петръ, скорѣй! заговорилъ не своимъ голосомъ Васильевъ и, сбивая съ ногъ попадавшихся на дорогѣ, помчался домой... Сердце его сжалось страхомъ за свою семью, которую онъ оставилъ спящею...
Первыми добѣжали они до дому и вскочили въ калитку. Дымъ подымался отъ задняго флигелька.
-- Петруша, голубчикъ! бѣги туда... я сейчасъ! задыхаясь, говорилъ Васильевъ и самъ бросился въ комнатку, гдѣ спала его жена съ маленькимъ сыномъ.
-- Господи! благодарю Тебя! воскликнулъ онъ съ облегченнымъ сердцемъ, увидя, что семья его цѣла и покуда внѣ опасности.
-- Тамъ зальютъ, сюда не дойдетъ, мелькнуло въ головѣ его.
На встрѣчу ему выбѣжала Авдотья съ плачущимъ ребенкомъ на рукахъ.
-- Миша! горимъ!... Гдѣ ты былъ, желанный?
-- Не бойся, Дунюшка! куда ты?... Флигелекъ загорѣлся -- сюда не дойдетъ... Пойди, родная, опять въ свѣтелку, да уйми Гришуху... Ничего, Богъ милостивъ, береги добро -- растащутъ!... Гостинъ-дворъ горѣлъ -- я тамъ былъ, уговаривалъ жену Михайло, и она снова ушла въ комнатку, утѣшая сына, а Васильевъ пошелъ отворять ворота стучавшемуся народу. Небольшой дворикъ мигомъ наполнился народомъ; флигелекъ начали растаскивать но доскамъ, и огонь прекратился, не перейдя на сосѣднія свѣтлицы, гдѣ жилъ самъ Михайло Васильевъ.
Дрожа отъ страха и прислушиваясь къ шуму и крику на дворѣ, сидѣла на постели совсѣмъ одѣтая Авдотья и держала на рукахъ сынишку, который унялся и началъ засыпать. Глаза ея, полные слезъ, были обращены на освѣщенный ламнадою образъ; она шептала всѣ, какія знала, молитвы, прося Бога отвратить отъ нихъ бѣду...
А на дворѣ и на улицѣ слышался крикъ; что-то ломали, трещали доски...
-- Эка бѣда, эко наказаніе Божіе! хорошо, что въ флигелькѣ-то ничего путнаго не было, думала Авдотья,-- и отчего бы это, кажись, загорѣться, флигельку?-- съ недѣлю ужь и не ходили туда!... Ужь не вороги ли злые подпалили? да кому?... Миша мой смирный, никого не обижаетъ... Скученъ сталъ что-то онъ!... Охъ, недоброе чуетъ мое сердечушко!... Быть бѣдѣ, быть горю лютому!... И глаза Авдотьи снова обратились на икону съ мольбою...
Суета на дворѣ почти прекратилась, дворъ опустѣлъ и лишь кое-кто еще заливалъ тлѣющія доски. Петръ распоряжался всѣмъ, а Михайло снова пошелъ къ женѣ утѣшить и успокоить ее.
-- Это Аввакумъ, это раскольники! думалъ Михайло Васильевъ,-- это ихъ рукъ дѣло, въ отместку хотѣли сжечь меня, а зачѣмъ же имъ требовалось поджечь и гостинъ-дворъ?... Но тутъ мысль о котомкѣ сразу освѣтила для него всю эту исторію.
-- А! такъ не хотѣли ли еретики вмѣстѣ съ домомъ котомку сжечь! воскликнулъ Михайло и кинулся въ свою свѣтлицу, находившуюся рядомъ съ жениной и запертую имъ на замокъ при выходѣ на пожаръ въ гостинъ-дворѣ. Замокъ цѣлъ -- значитъ и котомка и цѣла... Слава Богу!
Васильевъ отперъ свою комнату, вошелъ въ нее и нашелъ все въ порядкѣ; предательская котомка лежала подъ столомъ...
-- Тутъ!... не уйдете теперь, еретики! богохульники проклятые! разсуждалъ про-себя Васильевъ, запирая за собою дверь на задвижку.
Въ его чувствахъ произошелъ переворотъ: страха передъ мытарствами суда и тайной канцеляріей, который мучилъ его еще за два часа до этихъ пожаровъ,-- не осталось и слѣда! Его мѣсто заняла злоба на враговъ царя, простершихъ свою дерзость слишкомъ далеко, дошедшихъ до крайняго продѣла озлобленія. Только одно еще мучило его -- это участь семьи: покуда онъ выхлопочетъ, чтобы ее обезпечили или отправили въ Москву, гдѣ жили всѣ его и женины родные, до тѣхъ поръ онѣ натерпятся горя въ чужомъ городѣ, безъ родныхъ и знакомыхъ...
Тяжело было на душѣ Михайла Васильева; онъ сѣлъ на стулъ, усталый душою и тѣломъ это всѣхъ волненій и суеты этого "проклятаго ", какъ онъ назвалъ, дня.
Въ тишинѣ комнаты слышенъ былъ удаляющійся и утихающій уличный шумъ. Народъ, возбужденный двумя пожарами, расходился, громко толкуя о происшествіяхъ и поджигателяхъ, будто бы пойманныхъ...
У гостинъ-двора ходили и перекликались сторожа, заглядывая въ потухшія мѣста бывшаго пожара -- нѣтъ ли тамъ искры.
Петръ заперъ наконецъ ворота Михайлова домика и началъ окончательно разсматривать горѣвшій флигелекъ, чтобы убѣдиться, что все потухло. Въ его головѣ тоже сложилось твердое убѣжденіе, что оба эти пожара -- дѣло раскольничьихъ рукъ, старавшихся сжечь котомку съ уликами противъ нихъ.
Осматривая флигель съ задней стороны, именно съ той, откуда можно было подойти къ нему, минуя дворъ, и откуда начался пожаръ, Петръ вдругъ увидѣлъ на землѣ куски пропитанной смолою пакли, очевидно служившей для поджога.
-- Такъ и есть! подожгли, анаѳемы! сказалъ Петръ, подбирая паклю,-- ужь не Аввакумъ ли это орудуетъ?... Жаль, что не удалось поймать поджигателей... ну да ничего, коли это дѣло ихъ рукъ, такъ отплатимъ имъ, столь жестоко отплатимъ, что вѣкъ не забудутъ!... благо котомка у насъ!...
Съ кусками пакли воротился Петръ въ свѣтелку Михаилы; начинало уже разсвѣтать, когда они оба, потрясенные событіями, заснули, какъ убитые, тщатсльно и крѣпко заперевъ и загородивъ все кругомъ...
А виновники всей этой сумятицы, раскольники, въ неменьшемъ страхѣ и смущеніи, убѣгали изъ Петербурга въ глубь Россіи, думая скрыться отъ обрушившейся на нихъ бѣды. Аввакумъ, какъ знающій расположеніе лавки въ гостинъ-дворѣ и дома Михайла Васильева, руководилъ поджогами. Благодаря небрежности сторожей около гостинъ-двора, имъ удалось подложить пакли съ задней стороны лавки, но второпяхъ Аввакумъ ошибся и подложилъ не къ книжной лавкѣ.
Когда началась суета, Аввакумъ хотѣлъ, подъ видомъ тушенія, забраться въ лавку и выкрасть котомку, если она тамъ, но къ досадѣ своей увидѣлъ, что загорѣлась не та лавка, а сосѣдняя. Пожару не дали разростись, и злодѣй-раскольникъ, проклиная себя за ошибку, потерялъ почти всякую надежду выручить роковую котомку. Оставалось еще раздѣлаться съ ненавистнымъ Михайломъ-книжникомъ. Зажечь домъ съ улицы не было возможности по причинѣ большого многолюдства на ней, а сзади была пристроечка, которая и спасла самый домъ, ставъ жертвою пламени...
Видя неудачу и тамъ, и тутъ, Аввакумъ съ страшными проклятіями поспѣшилъ скрыться изъ Петербурга въ ту же ночь, покуда не были предупреждены и поставлены на ноги всѣ заставы и караулы при выѣздахъ изъ города.
Пріютъ раскольниковъ въ Петербургѣ былъ разгромленъ, и усадьба Кравцова стояла среди лѣса совершенно пустая. Что было можно увезти -- увезено, остальное сожжено, и костеръ дымился еще въ саду, а входъ въ моленную былъ тщательно засыпанъ и сравненъ съ землей, такъ что догадаться о ея существованіи было очень трудно...
Въ Петербургѣ осталось только двое замѣшанныхъ въ это, пахнущее кровью, дѣло -- Михайло Васильевъ да Петръ...
-----
Едва началась дневная жизнь въ городѣ, какъ Петръ уже дожидался въ крѣпости коменданта, держа злополучную котомку и желая объявить страшное "слово и дѣло государево!" Впечатлѣніе этихъ однихъ словъ даже на посторонняго человѣка было такъ страшно, что отъ Петра, какъ отъ зачумленнаго, сторонились служащіе въ канцеляріи коменданта.
Долго ждать Петру не пришлось, вышелъ комендантъ и хотѣлъ снять допросъ тутъ же, но Петръ объявилъ:
-- Желаю тайнаго допроса по важному дѣлу объ оскорбленіи превысокой персоны императора и святѣйшаго синода...
Изумленный комендантъ увелъ Петра, а остававшіеся въ канцеляріи проводили его взглядами сожалѣнія...
Съ лихорадочной поспѣшностью пошла переписка, вызнанная этимъ новымъ дѣломъ; поскакали курьеры и полетѣли эстафеты.
Петра заковали въ колодки и этапомъ отправили въ Москву, въ тайную канцелярію, къ Андрею Ивановичу Ушакову, едва освободившемуся отъ кровавой работы по Левинскому дѣлу.
Роковая котомка была разобрана по листочку и обнаружила такое количество замѣшанныхъ лицъ, что даже тайная канцелярія пришла въ удивленіе. Начались дѣятельные розыски и аресты.
Два монастыря были оцѣплены войсками и, послѣ "выемки" и ареста настоятелей, оставлены въ осадномъ положеніи для воспрепятствованія въ сношеніяхъ монаховъ съ окрестными жителями; службы прекратились.
Нѣсколько раскольничьихъ скитовъ было арестовано вполнѣ до одного человѣка и всѣ эти несчастные въ колодкахъ отвезены въ Москву для допросовъ.
Недоставало только двухъ главныхъ -- Аввакума и Кравцова, которые пропали,-- точно въ воду канули. До розысканія ихъ дѣло немного пріостановилось, а въ это время Михайло Васильевъ снарядилъ свое семейство для отъѣзда въ Москву къ родителямъ. Великодушіе Петра спасло его отъ бѣды, и онъ уже со спокойнымъ сердцемъ ждалъ, когда ему, въ качествѣ свидѣтеля, придется ѣхать въ колодкахъ въ ту же Москву.
Добрѣйшій "Петра Карлычъ, гридорованный мастеръ" зашелъ въ это время въ лавку, и Михайло Васильевъ откровенно разсказалъ ему все дѣло, заварившееся между ними и раскольниками.
Голландецъ вздыхалъ, удивлялся и хвалилъ Васильева, обѣщая, въ случаѣ нужды, ходатайствовать передъ императоромъ за него.
-- О, я снай, ты шестный шеловѣкъ, любишь своя жена! я скажу Питеру -- императору, утѣшалъ Пикардъ,-- онъ тебе наградитъ...
-- Не до награды, Петра Карлычъ, только бы шкуру унести.
-- Шкура унести! ха, ха, ха! шкура унести!-- эта карашо, смѣялся Пикардъ, уходя изъ лавки,-- не бойся!
Наконецъ Аввакумъ былъ пойманъ гдѣ-то въ глубинѣ Россіи, уже подъ другимъ именемъ, и закованный, закоренѣлый раскольникъ былъ доставленъ въ Москву. Сначала онъ во всемъ запирался; его вздернули на дыбу, и подъ ударами воловьей плети, на очной ставкѣ съ Петромъ, онъ разразился проклятіями и обвинилъ и Петра, и Михаила Васильева въ соучастіи.
Тотчасъ же въ Петербургъ полетѣлъ приставъ за лавочникомъ, и Васильевъ дождался наконецъ своихъ колодокъ. Но уже спокойно ѣхалъ онъ на допросъ, вѣря въ свою правоту, зная, что его семейство пристроено и внѣ опасности. На очной ставкѣ съ Михаиломъ Васильевымъ Аввакумъ бѣшено набросился было на него, но раскольника удержали заплечные мастера.
Васильевъ съ жаромъ отвергалъ навѣты раскольника, разсказалъ, какъ все было, и покаялся въ своей долгой непроницательности и заблужденіи относительно Аввакума. Подозрительные судьи тайной канцеляріи не дали особенной вѣры этому заблужденію и искали новыхъ доказательствъ противъ Михайлы. Онъ былъ изъ застѣнка отведенъ въ казематъ. Замѣчательная черта прежняго судопроизводства!-- всѣ усилія судей клонились къ тому, чтобы собрать какъ можно больше обвиненій противъ всѣхъ замѣшанныхъ въ дѣло. Все, что клонилось къ оправданію -- было на второмъ планѣ. Несмотря на свидѣтельство самого доказчика, Петра, и всѣ доказательства, Михайло Васильевъ былъ заподозрѣнъ въ сокрытіи раскольника, и дѣло его приняло худой оборотъ.
Васильевъ упалъ духомъ и черезъ одного сердобольнаго караульнаго передалъ письмо къ своей женѣ, прося переслать вѣсточку въ Петербургъ Пикарду о своемъ положеніи.
Добрый Пикардъ встревожился, узнавъ объ опасности, въ какой находится Михайло Васильевъ; но сколько онъ ни просилъ всѣхъ знакомыхъ ему вельможъ, однако ничего подѣлать не могъ, и ему даже посовѣтовали не вмѣшиваться въ эти дѣла.
Разсерженный "грыдорованный мастеръ" рѣшился написать самому царю, прося его заступничества за вѣрнѣйшаго изъ своихъ слугъ отъ излишняго усердія судей тайной канцеляріи.
Петръ Великій вытребовалъ справку отъ тайной канцеляріи и, разсмотрѣвъ дѣло, повелѣлъ освободить Васильева и Петра и выдать послѣднему за его "правое доношеніе" триста рублевъ по примѣру посадскаго человѣка Ѳедора Каменьщикова, донесшаго на Левина, право торговать по всей Россіи безданно-безпошлинно.
Допросы раскольниковъ повелѣно было ускорить и все дѣло привести къ концу скорѣе, учинивъ рѣшеніе безо всякой пощады для злодѣевъ.
Свободной грудью вздохнулъ Михайло Васильевъ, освободясь изъ застѣнковъ тайной канцеляріи, и со слезами радости былъ онъ встрѣченъ семействомъ, которое уяіе считало его погибшимъ.
Благодаря участію Пикарда, Васильевъ не затерялся въ непроходимомъ лабиринтѣ канцелярскаго дѣлопроизводства и не былъ забытъ, какъ множество подобныхъ ему, и честный парень горячо молилъ Бога за царя, разрубившаго гордіевъ узелъ его несчастія.
Онъ поѣхалъ опять въ Петербургъ, чтобы поблагодарить добраго Петера Пикарда и попроситься въ отставку, сдавши всѣ дѣла по книжной лавочкѣ.
Онъ мечталъ снова поселиться въ Москвѣ вмѣстѣ со своимъ семействомъ и заняться ремесломъ, открывъ свою мастерскую; съ Петромъ онъ побратался, помѣнявшись крестами, и отнынѣ его подручный сталъ членомъ его семьи. Жизнь спокойная и трудовая сулила ему впереди тихое счастье честнаго человѣка, и сердце Михайла Васильева успокоилось на этой мечтѣ.
-- Слава Богу Всевышнему, шепталъ Васильевъ со слезами на глазахъ,-- все устроилось по Его святой правдѣ! Только бы вотъ кончить съ дѣлами по лавочкѣ.
Была уже зима; наступилъ декабрь мѣсяцъ. По пріѣздѣ въ Петербургъ Михайло Васильевъ нашелъ дѣла лавки еще болѣе запутанными.
Онъ началъ приводить ихъ въ порядокъ, дѣлать смѣты за всѣ восемь лѣтъ, но приходилъ въ отчаяніе при видѣ огромныхъ недочетовъ, которые онъ не могъ оправдать никакими документами.
Всѣ его отчетныя книги за прежніе года погибли въ наводненіе 1721 года. Однако онъ надѣялся какъ-нибудь оправдаться, а мысль о поселеніи навсегда въ Москвѣ розовой зарей освѣщала его будущее. Онъ готовъ былъ сдѣлать всѣ усилія, чтобы покончить съ полнымъ хлопотъ и огорченій настоящимъ и начать то будущее, что тянуло его къ себѣ неотразимо, заставляло биться радостною надеждою его изболѣвшееся сердце...
Но онъ и не подозрѣвалъ кляузной тучи, собиравшейся надъ его головою и вдругъ неожиданно разразившейся, исковеркавъ и разрушивъ всѣ его мечты о счастливой жизни въ Москвѣ.
Однажды, когда онъ сидѣлъ и мечталъ, въ лавку вошелъ приставъ съ понятыми и, важно остановившись предъ Михайломъ Васильевымъ, медленно вытащилъ изъ сумки бумагу.
Сердце Васильева упало и заныло передъ новою бѣдою.
-- "По указу правительствующаго сената, началъ читать приставъ,-- свѣдавшаго по доношенію достовѣрныхъ людей, яко бы приставленный къ продажѣ книгъ въ его, сената, книжной лавкѣ оружейный мастеровой Мишка Васильевъ корыстно растратилъ ввѣренную ему казну, а уличающія его книги съ записями уничтожилъ,-- повелѣвается произвести въ означенной лавкѣ учетъ. И буде оказавшіеся недочеты онъ, Мишка, не докажетъ бумагами, то, забивъ въ колодки, доставить его, Мишку, въ сенатскія каморы для допроса и разслѣдованія съ экзекуціею."
Михайло Васильевъ поблѣднѣлъ, какъ смерть, при чтеніи этого указа, и слезы мучительно сдавили ему горло...
Новый и какой позорный для него ударъ!...
Когда приставъ кончилъ чтеніе, Михайло Васильевъ не могъ удержаться и зарыдалъ...
-- Видитъ Богъ!... копѣйкой отъ царской казны не покорыстовался! простоналъ онъ,-- облыжно!... враги обнесли!...
-- Не намъ судить, отвѣтилъ приставъ,-- мы приставлены исполнять приказанія,-- а тамъ начальство разсудитъ... Давай-ка книги записпыя, счета и все,-- будемъ свѣрять лавку.
Михайло Васильевъ отдалъ всѣ ключи и книги и дѣлалъ всѣ нужныя указанія приставу, помогая въ. работѣ. Всю лавку перерыли и пересчитали, а потомъ заперли и запечатали. Начали считать кладовыя и тоже опечатали. А когда свели счеты, то оказался недочетъ въ 4,917 рублей 7 алтынъ и 1 денгу... Михайло Васильевъ не могъ доставить приставу документовъ на этотъ недочетъ, и его, согласно предписанію, арестовали и посадили въ казематъ при сенатѣ...
Напрасно онъ писалъ "слезныя прошенія" въ сенатъ, ссылаясь на наводненіе, уничтожившее его книги, на забиранія вельможъ изъ его лавки книгъ безъ денегъ и безъ росписокъ -- его не выпускали изъ-подъ ареста и взяли въ казну его домишко, построенный имъ при переѣздѣ въ Петербургъ восемь лѣтъ тому назадъ.
Неожиданно стряслась надъ Михаиломъ Васильевымъ чернильная бѣда и въ прахъ изломала его мечты...