Иванъ Ивановичъ Дмитріевъ.-- Его наружность и костюмъ.-- Церемонность баснописца.-- Его мнѣніе о басняхъ.-- Визитъ его къ дѣтямъ.-- Князь Николай Борисовичъ Юсуповъ.-- Щедрость его.-- Его костюмъ и экипажъ.-- Обычное начало разговоровъ.-- Любовь Юсупова во всему изящному.-- Гаврило-мѣняла.-- Сынъ Юсупова.-- Домашній балетъ и балерины.-- Великопостныя балетныя представленія.-- Танцовщица Воронина-Иванова.-- Мнѣніе Юсупова о своемъ сынѣ.-- Кончина его.
Перейду къ плеядѣ друзей, пріятелей и знакомыхъ моего отца, образы которыхъ врѣзались въ моей памяти съ младенчества. Большая часть изъ нихъ принадлежала тоже къ XVIII столѣтію и носила на себѣ отпечатокъ этой эпохи, какъ по внѣшности, такъ и по образу мыслей.
Начну съ Ивана Ивановича Дмитріева, извѣстнаго баснописца, бывшаго когда-то министромъ юстиціи и поселившагося въ Москвѣ "ради спокойствія", какъ онъ выражался.
Наружность И. И. Дмитріева была довольно оригинальна: всегда въ свѣтло-коричневомъ или въ свѣтло-синемъ фракѣ съ свѣтлыми металлическими пуговицами, въ рыжемъ парикѣ огромныхъ размѣровъ, съ завитыми буклями въ три яруса, въ коротенькихъ панталонахъ въ обтяжку, въ черныхъ шелковыхъ чулкахъ и башмакахъ съ золотыми пряжками. Говорилъ онъ басомъ, очень плавно и протяжно, подчеркивая слова, на которыя ему хотѣлось обратить вниманіе слушателей.
Иванъ Ивановичъ былъ жестокій формалистъ, вѣжливъ и церемоненъ до-н е льзя; со мной и съ моимъ братомъ, 12-ти -- 13-ти лѣтними дѣтьми, говорилъ тоже очень серьёзно, и когда однажды гувернеръ нашъ, французъ Фесшотъ, хотѣлъ похвастаться знаніями воспитанниковъ своихъ и заставилъ насъ продекламировать басни Лафонтена, Флорьяна и Крылова, Дмитріевъ очень внушительно, но съ этимъ вмѣстѣ церемонно замѣтилъ, что "наизусть учить басни, если ему дозволятъ такъ выразиться, не вполнѣ достигаетъ научно-воспитательныхъ цѣлей, потому что басни пишутся вообще не для дѣтей, а для взрослыхъ". Между тѣмъ, для того, вѣроятно, чтобы смягчить свое мнѣніе, ради наставника, онъ очень похвалилъ меня за прочитанную мною басню "Le paysan du Danube", что доставило мнѣ большое удовольствіе и вслѣдствіе чего я искренно полюбилъ Ивана Ивановича. Вспоминая объ этомъ, я убѣдился, что лесть имѣетъ великое значеніе въ жизни человѣка, такъ какъ дѣйствуетъ даже на неиспорченныя натуры,-- на натуры, не подвергавшіяся еще вліянію плѣсени моря житейскаго.
Лафонтена и Крылова онъ называлъ геніальными писателями, но, по слабости, врожденной всякому человѣку, неоднократно говаривалъ, что басня "Дубъ и Трость" удалась ему, Дмитріеву, гораздо лучше, чѣмъ Крылову, и въ особенности хвастался своимъ концомъ этой басни -- счастливой антитезой.
До какой степени Иванъ Ивановичъ любилъ церемонность, доказываетъ слѣдующій, мнѣ чрезвычайно памятный, случай. Однажды, отецъ мой какъ-то заболѣлъ (что съ нимъ случалось очень и очень рѣдко, не взирая на преклонныя лѣта) въ одно время съ Дмитріевымъ и, не имѣя возможности выѣхать, послалъ меня и брата съ гувернеромъ къ Ивану Ивановичу, чтобы узнать о его здоровьѣ. Дмитріевъ принялъ насъ очень ласково, подарилъ намъ по экземпляру своихъ басенъ, напоилъ шоколадомъ и на прощаньѣ, передавая намъ по фунту конфектъ, очень благодарилъ за доставленное ему удовольствіе нашимъ визитомъ. Недѣли двѣ спустя, находясь въ классной комнатѣ, выходящей окнами на дворъ, мы увидѣли въѣзжавшую карету, запряженную четверкою цугомъ, подъѣзжающую къ маленькому нашему подъѣзду. Это былъ Иванъ Ивановичъ Дмитріевъ, который пріѣхалъ отдать намъ, 12-ти-лѣтнимъ дѣтямъ, визитъ. Отецъ, войдя въ это время въ нашу комнату и увидя Дмитріева, очень смѣялся надъ его церемонностью, но тотъ чрезвычайно серьёзно сказалъ ему:
-- Не смѣйся, другъ мой, что я отдаю внэитъ твоимъ дѣтямъ; я рабъ приличій и совѣтую юношамъ придерживаться всегда тѣхъ же правилъ.
У Дмитріева была великолѣпная библіотека въ его воистинну барскомъ, хотя и небольшомъ домѣ, въ переулкѣ (не помню названія) около Тверской. Домъ этотъ, съ прелестнымъ садомъ, огражденнымъ чугунною рѣшеткою, принадлежитъ теперь Волкову, содержателю банкирской конторы.
Дмитріевъ скончался въ Москвѣ, въ очень преклонныхъ лѣтахъ.
-----
Князь Николай Борисовичъ Юсуповъ, закадычный другъ покойнаго отца моего, былъ, въ полномъ смыслѣ слова, вельможа старыхъ временъ. Я помню его, когда ему было уже лѣтъ подъ восемьдесятъ; онъ занималъ тогда мѣсто предсѣдателя кремлевской экспедиціи -- постъ, считавшійся въ то время весьма почетнымъ. Князь Юсуповъ когда-то состоялъ нашимъ посланникомъ при неаполитанскомъ дворѣ и оставилъ по себѣ въ Неаполѣ завидную память: его любили и уважали всѣ, начиная отъ короля и кончая бѣднымъ, нуждающимся населеніемъ, которому онъ всегда помогалъ чрезвычайно щедрою рукою. Въ Москвѣ онъ уже былъ дѣйствительнымъ тайнымъ совѣтникомъ перваго класса, съ лентою Андрея Первозваннаго, съ брилліантовымъ эполетомъ на одномъ плечѣ -- съ отличіемъ, котораго, кажется, никто не имѣлъ никогда,-- никто, кромѣ него, ни прежде, ни послѣ.
Князь Н. Б., изъ своего присутствія, находившагося въ Кремлѣ, почти ежедневно заѣзжалъ къ намъ, по дорогѣ въ свой домъ, въ Харитоньевскомъ переулкѣ (нынѣ рабочій домъ!!). Юсуповъ ѣздилъ всегда въ четырехмѣстномъ ландо, запряженномъ четверкой лошадей, цугомъ, съ двумя гайдуками на запяткахъ и любимымъ калмыкомъ на козлахъ подлѣ кучера. Костюмъ обычный князя Николая Борисовича былъ свѣтлый, синій фракъ, съ бархатнымъ воротникомъ; на головѣ напудренный парикъ съ косичкой, оканчивавшейся чернымъ бантомъ, въ видѣ кошелька. Его сопутствовала постоянно левретка, лежавшая въ каретѣ, противъ него, на подушкѣ, съ золотымъ ошейникомъ на шеѣ. Юсупова почти выносили изъ кареты его гайдуки, и когда онъ входилъ въ комнату, то шмыгалъ ногами по полу и кашлялъ такъ громко, что его можно было слышать чрезъ три-четыре комнаты, вслѣдствіе чего мать моя выходила изъ маленькой гостинной въ столовую, гдѣ всегда сидѣлъ въ это время мой отецъ, и Юсуповъ подходилъ къ ней, по обычаю, къ ручкѣ. За симъ старики обнимались, и Юсуповъ начиналъ разговоръ съ отцомъ обычною фразой: "Да, любезный другъ, а плохо старикамъ жить на свѣтѣ -- и климатъ-то измѣнился, и силы-то не тѣ, да, признаться, и скучновато". И эта фраза повторялась изо дня въ день, и оба старика находили ее вполнѣ естественной.
Хорошо образованный для своего времени (о воспитаніи, о которомъ нынче мало думаютъ, и говорить нечего -- оно было образцовое), безконечно щедрый, Юсуповъ любилъ покровительствовать художникамъ, людямъ, которыхъ онъ находилъ даровитыми, какъ русскимъ, такъ и иностранцамъ. Въ натурѣ его была жилка любви ко всему хорошему, ко всему изящному, ко всему умному.
Вотъ, между прочимъ, одинъ изъ случаевъ, обрисовывавшій характеръ Юсупова.
Однажды, когда онъ возвращался домой изъ своего кремлевскаго присутствія и ѣхалъ по площади близь памятника Минина и Пожарскаго, у кареты его сломалась рессора, и онъ вынужденъ былъ выйдти изъ экипажа. У пьедестала памятника разложилъ свой товаръ мальчикъ-букинистъ, къ которому и подошелъ Юсуповъ. Князь вступилъ въ разговоръ съ юнымъ продавцемъ книжнаго товара, который оказался очень бойкимъ и умнымъ малымъ. Букинисту этому Юсуповъ велѣлъ прійдти на другой день къ себѣ и далъ ему денегъ, чтобы нанять помѣщеніе для книжной торговли и для покупки товара. До конца своей жизни, князь Юсуповъ помогалъ букинисту Волкову, который разбогатѣлъ въ очень короткое время, а впослѣдствіи открылъ магазинъ старинныхъ вещей, которыми бойко торговалъ, не имѣя себѣ конкуррентовъ въ Москвѣ, кромѣ Лухманова, нажившаго себѣ тоже состояніе мѣною, покупкою и продажею старыхъ вещей. Волковъ былъ извѣстенъ въ Москвѣ подъ именемъ Гаврилы-мѣнялы, занимался впослѣдствіи дѣлами сына князя Николая Борисовича Юсупова, Бориса Николаевича, который давалъ деньги подъ залогъ недвижимыхъ имуществъ за крупные проценты. Гаврило-мѣняла оставилъ послѣ себя на столько значительное состояніе, что дѣти его открыли банкирскія конторы въ Москвѣ и Петербургѣ.
Юсуповъ любилъ театръ и въ особенности балетъ. Въ Харитоньевскомъ переулкѣ, напротивъ занимаемаго имъ дома, находился другой принадлежащій ему же домъ, окруженный высокою каменною стѣною, въ которомъ помѣщался Юсуповскій сераль съ 15--20-го его дворовыми наиболѣе миловидными дѣвицами. Этихъ дѣвицъ Юсуповъ обучалъ танцамъ; уроки давалъ имъ извѣстный танцмейстеръ Іогель. Великимъ постомъ, когда прекращались представленія на императорскихъ театрахъ, Юсуповъ приглашалъ къ себѣ закадычныхъ друзей и пріятелей на представленія своего крѣпостнаго коръ-де-балета. Танцовщицы, когда Юсуповъ подавалъ извѣстный знакъ, спускали моментально свои костюмы и являлись предъ зрителями въ "природномъ" видѣ, что приводило въ восторгъ стариковъ-любителей всего изящнаго.
Но, кромѣ крѣпостныхъ балеринъ, Юсуповъ, до кончины своей, содержалъ знаменитую танцовщицу Воронину-Иванову, которую, въ бенефисъ ея, награждалъ рѣдкими брилліантами.
Вообще, князь Николай Борисовичъ Юсуповъ былъ самый страстный, самый постоянный любитель женской красоты, въ разнообразнѣйшихъ ея воплощеніяхъ и типахъ.
Князь Юсуповъ хотя и былъ женатъ, но не жилъ съ женою, отъ которой имѣлъ сына, князя Бориса Николаевича, извѣстнаго всему Петербургу самодура, далеко не наслѣдовавшаго ни умомъ, ни щедростію, ни благородными порывами своего отца. Сына своего князь Николай Борисовичъ терпѣть не могъ и говорилъ всегда про него: "Ce gros benêt а la nature d'un maigre commerèant".
Юсуповъ умеръ въ Москвѣ, въ 1832 году, во время первой свирѣпствовавшей тамъ холеры.