Сергѣй Львовичъ Пушкинъ.-- Александръ Сергѣевичъ Пушкинъ.-- Ихъ взаимныя отношенія.-- Впечатлѣніе на меня А. С. Пушкина.-- Ольга Алексѣевна и смородинная наливка.-- Матвѣй Михайловичъ Солнцевъ и стихи Пушкина на него.-- Князь Д. М. Волконскій.-- Результаты чтенія имъ стиховъ Пушкина.-- Волконскій и индѣйка Солнцева.-- П. Я. Чаадаевъ.-- Его недовольство и за симъ предписанное сумашествіе.-- Характеръ Чаадаева.-- Его кончина.
Въ настоящихъ воспоминаніяхъ я не придерживаюсь никакого систематическаго порядка: они писались по мѣрѣ того, какъ воспоминанія мои воспроизводили образы лицъ, которыхъ я видѣлъ и зналъ; я не допускаю возможности, въ воспоминаніяхъ, послѣдовательности изложенія, такъ какъ послѣдовательность требуетъ подготовки, а подготовка сама собою ведетъ къ дѣланности, то есть къ невольной фальши. Я, въ этихъ очеркахъ, являюсь не живописцомъ, а фотографомъ.
Оговорившись, продолжаю.
Въ числѣ коротко знакомыхъ, не коренныхъ москвичей, а заѣзжихъ, бывали у насъ Сергѣй Львовичъ Пушкинъ и сынъ его, Александръ Сергѣевичъ. Внѣшность перваго не допускала и мысли о присутствіи въ жилахъ его даже капли африканской, "ганнибаловской" крови, которою такъ гордился знаменитый сынъ его; это былъ человѣкъ небольшаго роста, съ проворными движеніями, съ носикомъ въ родѣ клюва попугая. Онъ постоянно пѣтушился, считалъ себя, неизвѣстно почему, аристократомъ, хвасталъ своимъ сыномъ (всегда въ отсутствіе послѣдняго), котораго не любилъ. Когда, бывало, батюшка столкнется у насъ съ сынкомъ, у нихъ непремѣнно начнутся пререканія, споры, даже ссоры, если Сергѣй Львовичъ вздумаетъ сдѣлать сыну какое нибудь замѣчаніе о необходимости поддержанія родственныхъ связей и связей свѣта. Ссоры эти заходили иногда такъ далеко, что отецъ мой находилъ нужнымъ останавливать ссорившихся и, пользуясь почтенными своими годами, давалъ крѣпкую нотацію отцу и сыну, говоря первому, что онъ не кстати чопоренъ, а второму, что "порядочному человѣку, хотя бы и даже генію стихотворства, слѣдуетъ всегда уважать своего отца".
Я долженъ сознаться, что великій нашъ поэтъ оставилъ во мнѣ, какъ ребенкѣ, самое непріятное впечатлѣніе: бывало пріѣдетъ къ намъ и тотчасъ отправится въ столовую, гдѣ я съ братомъ занимался рисованіемъ глазъ и носовъ, или складываньемъ вырѣзныхъ географическихъ картъ: Пушкинъ, первымъ дѣломъ, находилъ нужнымъ испортить намъ наши рисунки, нарисовавъ очки на глазахъ, нами нарисованныхъ, а подъ носами чорныя пятна, говоря что теперь у всѣхъ насморкъ, а потому безъ этихъ "капель" (чорныхъ пятенъ) носы не будутъ натуральны. Если мы занимались складными картами, А. С. непремѣнно переломаетъ бывало кусочки и въ заключеніе ущипнетъ меня, или брата, довольно больно, что заставляло насъ кричать. За насъ обыкновенно заступалась "дѣвица изъ дворянъ" Ольга Алексѣевна Борисова, завѣдывавшая въ домѣ чайнымъ хозяйствомъ и необыкновенно хорошо приготовлявшая ягодныя наливки. Она говорила Пушкину, что такъ поступать съ дѣтьми нельзя и что пожалуется на него "господамъ".
Тутъ Пушкинъ принимался льстить Ольгѣ Алексѣевнѣ, цѣловалъ у нея ручку, превозносилъ искусство ея приготовлять наливки чуть не до небесъ, и дѣло кончалось тѣмъ, что старуха смягчалась, прощала "шалопуту", какъ она его называла, и, обративъ гнѣвъ на милость, угощала Пушкина смородиновкой, которую онъ очень любилъ.
Ни одинъ пріѣздъ къ намъ Александра Сергѣевича не проходилъ безъ какой нибудь съ его стороны злой шалости.
Какъ теперь помню, 1-го мая, когда къ намъ, по случаю гулянья въ Сокольникахъ, собирались всегда друзья и завсегдатаи отца на обѣдъ съ рубцами, а менѣе знакомые гости вечеромъ, чтобы смотрѣть изъ нашихъ оконъ на проѣзжающихъ, явился на обѣдъ Александръ Сергѣевичъ. Пріѣхали тоже обѣдать: Матвѣй Михайловичъ Солнцевъ {Солнцевъ имѣлъ чинъ коллежскаго совѣтника, былъ камергеромъ и прислугѣ своей приказывалъ величать себя не иначе какъ "ваше превосходительство".}, женатый на родной теткѣ Пушкина, Аннѣ Львовнѣ, князь Дмитрій Михайловичъ Волконскій {Отставной генералъ-лейтенантъ, георгіевскій кавалеръ 3-й степени. Онъ получилъ особую извѣстность потому, что императоръ Павелъ Петровичъ далъ въ его распоряженіе одинъ корабль и приказалъ взять островъ Мальту, близь котораго стоялъ англійскій флотъ. Волконскаго англичане взяли въ плѣнъ, и онъ оставался въ плѣну, по собственному желанію, во все время царствованія Павла Петровича.}, который страшно заикался, М. А. Салтыковъ, П. Я. Чаадаевъ и другіе охотники до разсольника съ рубцами. Пушкинъ, передъ обѣдомъ, отвелъ въ сторону Волконскаго и передалъ ему только-что написанные имъ стихи на Солнцева, прося его прочесть ихъ за обѣдомъ.
Стихи эти начинались такъ:
"Былъ да жилъ пѣтухъ индѣйскій,
Онъ цаплѣ руку предложилъ,
При дворѣ взялъ чинъ лакейскій
И въ супружество вступилъ".
Слѣдуетъ замѣтить, что Солнцевъ былъ дѣйствительно похожъ на индѣйскаго пѣтуха: толстый, постоянно пыхтѣвшій, чванный и вѣчно всѣмъ недовольный, онъ спорилъ, что называется, "до ризъ положенія".
Когда съѣли жаркое и подали сладкое, Волконскій вынулъ изъ кармана стихи Пушкина и сталъ читать ихъ, безпрестанно заикаясь и повторяясь. Эффектъ оказался грандіознымъ: сидящіе за столомъ, въ особенности Чаадаевъ, не могли удержаться отъ гомерическаго смѣха; даже нашъ французъ гувернеръ Фесшотъ, не взирая на природную ему серьёзность и обязательную "комъ иль-фотность", не вытерпѣлъ и, желая запить смѣхъ, поперхнулся и брызнулъ краснымъ виномъ на свою тарелку.
Солнцевъ побагровѣлъ отъ злости и всталъ изъ-за стола. Отецъ мой и мать съ большимъ трудомъ успокоили Солнцева, котораго въ другой комнатѣ долго отпаивали холодной водой съ сахаромъ и флёръ-д'оранжемъ. Пушкинъ въ это время улетучился, очень довольный придуманнымъ имъ фарсомъ, чуть было не розыгравшимся крайне печально, потому что Солнцевъ долго хворалъ послѣ этого.
Напыщенный и чванный Солнцевъ былъ, сверхъ того, очень скупъ. Однажды онъ пригласилъ къ себѣ обѣдать обычныхъ пріятелей и въ томъ числѣ князя Волконскаго, случайно завтракавшаго у него наканунѣ. Во время обѣда подали какой-то соусъ изъ индѣйки. Волконскій всталъ и началъ кланяться блюду, говоря: "ахъ, старая, вчерашняя знакомая! Мое нижайшее почтеніе"!
Въ другой разъ Волконскій, у того же Солнцева, подозвалъ къ себѣ служащаго за обѣдомъ слугу, передалъ ему кусокъ хлѣба и сказалъ: "Послушай, любезный, подай мнѣ настоящій кусокъ хлѣба по этому образцу"! Но Солнцевъ не смѣлъ сердиться на Волконскаго, потому что тотъ былъ, въ свою очередь, очень зубастъ.
Солнцевъ привезъ къ намъ въ домъ и рекомендовалъ, "какъ замѣчательнаго по независимому уму человѣка", Петра Яковлевича Чаадаева, извѣстнаго сочинителя письма о Россіи, познакомившагося у насъ съ Николаемъ Ивановичемъ Надеждинымъ, который бывалъ у насъ очень часто и котораго отецъ мой очень любилъ. Письмо Чаадаева, какъ извѣстно, было напечатано Надеждинымъ, послѣ цензурнаго пропуска Болдыревымъ, бывшимъ ректоромъ Московскаго университета. По напечатаніи письма, Надеждинъ былъ сосланъ въ Усть-Сысольскъ, Болдыревъ отрѣшенъ отъ должности, а къ Чаадаеву, по приказанію государя Николая Павловича, пріѣзжалъ, втеченіе цѣлаго года, полицейскій врачъ, справлявшійся о состояніи его умственныхъ способностей, щупая ему пульсъ и заставляя высовывать языкъ, такъ какъ Чаадаева велѣно было признавать временно-сумасшедшимъ.
Чаадаевъ имѣлъ чрезвычайно пріятную наружность; манеры у него были французскаго аристократа старыхъ временъ. Онъ (говорю о времени, предшествовавшемъ его писательству) причислялъ себя къ числу недовольныхъ (въ сущности весьма невинныхъ въ ту эпоху). Недовольнымъ Чаадаевъ сдѣлался послѣ того, когда его исключили изъ офицеровъ Семеновскаго полка за то, что, ѣхавши изъ Петербурга въ Вѣну, гдѣ тогда находился государь Александръ Павловичъ, онъ опоздалъ и о волненіи Семеновскаго полка привезъ извѣстіе уже послѣ того, что Меттернихъ сообщилъ императору, на балѣ, самыя подробныя свѣдѣнія объ этомъ событіи.
Чаадаевъ постоянно и очень громко критиковалъ всѣ административныя распоряженія въ Россіи, считалъ себя непонятымъ правительствомъ и обществомъ, и на его вечера (послѣ понесенной имъ кары) собирались съ большою охотою пріятели его изъ англійскаго клуба, рѣшавшіе въ то время самые запутанные политическіе вопросы.
Чаадаевъ былъ отличнымъ діалектикомъ и говоря кусалъ себѣ постоянно губы, вслѣдствіе чего онѣ у него, отъ времени до времени, распухали такъ, что ему нерѣдко приходилось (будучи уже офиціально несумасшедшимъ) обращаться къ доктору. Единственнымъ достойнымъ опонентомъ Чаадаеву являлся Н. Ф. Павловъ (авторъ въ свое время производившихъ фуроръ "Трехъ повѣстей", впослѣдствіи редакторъ-издатель журнала "Наше Время" и "Русскихъ Вѣдомостей"), который постоянно разбивалъ всѣ доводы Чаадаева и заставлялъ присутствующихъ соглашаться съ своимъ мнѣніемъ {О Павловѣ я буду говорить ниже.}.
Петръ Яковлевичъ наружно дружилъ съ славянофилами, но когда таковыхъ на лицо не было, всласть насмѣхался надъ ними, называя ихъ "закорузлыми тирольцами въ зипунахъ". Чаадаевъ былъ человѣкъ очень добрый и мягкосердечный, очень любилъ Грановскаго, которому, въ минуты жизни трудныя послѣдняго, какъ мнѣ достовѣрно извѣстно, помогалъ чрезвычайно щедро. Вся злость Чаадаева ограничивалась собственно словами, которыя онъ расточалъ всегда безъ мѣры. Петръ Яковлевичъ умеръ въ Москвѣ, оставивъ по себѣ самую добрую, сердечную память.