Первая холера въ Москвѣ.-- Оффиціальная о ней вѣсть въ нашемъ домѣ.-- Консиліумъ докторовъ Эвеніуса, Маркуса, Пфеллера и Гааза.-- Дядя мой Коваленскій.-- Мѣры противъ холеры.-- Предсказанія цыганки и ихъ послѣдствія.-- Настойка дѣвицы изъ дворянъ.-- Опрыскиваніе и омываніе нашихъ учителей.-- Обычные посѣтители отца.-- Графъ Н. И. Зотовъ.-- Прекращеніе холеры.
Одно изъ самыхъ сильныхъ воспоминаній, рѣзво запечатлѣвшихся въ моей памяти, было, безъ сомнѣнія, воспоминаніе о первой холерѣ въ Москвѣ, въ 1832 году, когда мнѣ было не болѣе двѣнадцати лѣтъ. Вѣсть объ оффиціальной холерѣ привезъ домой отецъ мой, отъ московскаго военнаго генералъ-губернатора, князя Дмитрія Владиміровича Голицына, у котораго онъ обѣдалъ въ этотъ день. Такъ какъ мы, дѣти, ложились спать очень рано, а отецъ прямо отъ князя Голицына отправился въ англійскій клубъ, то мы узнали о холерѣ только на другой день, когда пришли, по обыкновенію, здороваться къ отцу, во время его утренняго кофе въ 9 часовъ.
Меня, какъ я твердо помню, удивило крайне, что отецъ былъ не одинъ: въ его кабинетѣ сидѣли, только-что пріѣхавшій наканунѣ, дядя мой Илія Михайловичъ Коваленскій (родной братъ моей матери) и доктора Эвеніусъ, Маркусъ, Пфеллеръ и Гаазъ. Мы, по обыкновенію, подошли въ отцу и поцѣловали у него руку. Гувернеръ нашъ, Фесшотъ, отвѣсилъ общій поклонъ присутствующимъ и хотѣлъ уже уходить съ нами въ классную комнату, когда отецъ сказалъ ему: "restez, mon cher, car il faut prendre, par rapport aux enfants, des mesures qui vous regardent".
Фесшотъ тотчасъ сѣлъ, посадивъ меня и брата возлѣ себя.
Какъ теперь помню лицо моего дяди Коваленскаго (человѣка страшно мнительнаго, вѣчно принимавшаго "ассафетиду", въ предупрежденіе какой-то не имѣвшейся у него болѣзни): оно было совсѣмъ желто-синяго цвѣта; его же самого сильно подергивало.
Отецъ мой обратился ко всѣмъ съ слѣдующею рѣчью: "Мнѣ самъ князь Дмитрій Владиміровичъ объявилъ, что холера въ городѣ и что нужно принимать мѣры противъ нея. Нѣкоторые полагаютъ, что холера прилипчива, въ родѣ чумы, а князь не того мнѣнія, но, все-таки убѣжденъ, что слѣдуетъ очень остерегаться. Вы, доктора, и притомъ мои друзья, посовѣтуйте, что нужно дѣлать"?
Гаазъ первый отвѣчалъ на вопросъ отца совѣтомъ: "обратиться прежде всего въ Богу".
Пфеллеръ, Маркусъ и Эвеніусъ предписали поставить во всѣхъ комнатахъ блюдечки съ хлоромъ, курить нѣсколько разъ въ день пивнымъ уксусомъ съ мятой, пить по рюмкѣ водки передъ обѣдомъ и не ѣсть никакихъ сырыхъ овощей и фруктовъ.
Затѣмъ Пфеллеръ (какъ старшій) пощупалъ пульсъ у всѣхъ присутствовавшихъ и объявилъ, что мы всѣ здоровы, за исключеніемъ дяди моего, которому посовѣтовалъ не трусить и придерживаться постоянному своему режиму.
Этотъ совѣтъ произвелъ на дядю крайне неблагопріятное впечатлѣніе, и онъ, вышедши изъ комнаты, тотчасъ же нашелъ нужнымъ слечь въ постель.
Дабы подобный образъ дѣйствія со стороны дяди не показался страннымъ тѣмъ, которые его не знали, скажу нѣсколько словъ объ этомъ чудакѣ.
Отецъ его, а мой дѣдъ по матери, Михаилъ Ивановичъ Коваленскій, былъ замѣчательно умный и ученый человѣкъ, переписывавшійся съ Вольтеромъ и занимавшій, въ послѣдніе годы своей жизни, постъ куратора Московскаго университета (должность, соотвѣтствующая должности нынѣшнихъ университетскихъ попечителей).
Дѣдъ мой заботился очень объ образованіи своего единственнаго сына, и дѣйствительно Илія Михайловичъ получилъ чрезвычайно основательное образованіе, съ рѣдкимъ знаніемъ живыхъ языковъ -- англійскаго, французскаго, нѣмецкаго и итальянскаго. По кончинѣ отца своего, оставившаго ему въ наслѣдство около трехъ тысячъ душъ въ Рязанской губерніи, молодой ученый нашелъ нужнымъ поселиться въ своемъ имѣніи и заняться, какъ онъ утверждалъ, науками.
Науки эти такъ поглотили его {Онъ втеченіе 60 лѣтъ писалъ исторію Индіи, которая пропала бееслѣдно, но за то написалъ очень популярную пѣсню "За долами, за горами, Бонапарте съ плясунами", и т. д.}, что онъ только изрѣдка являлся въ Москву, и мы узнали по прошествіи уже нѣсколькихъ лѣтъ, что Илія Михайловичъ женился на своей крѣпостной крестьянкѣ, приживши съ нею безчисленное множество дѣтей.
Послѣ продолжительныхъ переписокъ съ своею сестрою (моею матерью), Илія Михайловичъ явился однажды къ намъ съ своей семьей, былъ принятъ какъ родной, и за симъ изъ году въ годъ пріѣзжалъ къ намъ одинъ, останавливаясь всегда у насъ въ домѣ.
Встрѣтивъ однажды на улицѣ цыганку, Коваленскій, по ея предложенію, подалъ ей руку для гаданія, и та сказала ему, что онъ долженъ заботиться о своемъ здоровьѣ, иначе умретъ внезапно. Съ этой минуты, дядя мой сталъ ежедневно смотрѣть въ зеркалѣ свой языкъ, принимать ассафетиду и совѣтоваться со всѣми докторами, которыхъ онъ встрѣчалъ.
Сказаннаго, кажется, достаточно, для того, чтобы понять, въ какой мѣрѣ слова доктора Пфеллера подѣйствовали на него, и притомъ во время оффиціальнаго объявленія о холерѣ въ Москвѣ.
Въ тотъ же день, во всѣхъ комнатахъ нашего дома, были поставлены тарелки съ хлоромъ, гувернеръ Фесшотъ, передъ обѣдомъ, сталъ пить приготовленный дѣвицею изъ дворянъ, Ольгою Алексѣевною Борисовой, ерофеичъ (настойку изъ безчисленнаго множества травъ), а намъ тоже передъ обѣдомъ давали по чайной ложкѣ кюммелю, пополамъ съ водою, что было намъ по вкусу.
Являвшіеся къ намъ на урокъ ежедневно, учители: Куртеноръ (французскаго языка), Зерновъ (математики -- онъ былъ впослѣдствіи профессоромъ Московскаго университета), Герингъ (нѣмецкаго языка), Кобрановъ (исторіи и географіи), священникъ Воскресенскій (Закона Божія) и Голицынскій (русскаго языка), прежде чѣмъ входили въ классную комнату, должны были прыскаться уксусомъ и обтирать себѣ руки о-де-колономъ.
Картины, которыя мы ежедневно видѣли изъ оконъ столовой, около часу по полудни, не могли не дѣйствовать на наше дѣтское воображеніе: по улицѣ (Мясницкой) то и дѣло проѣзжали дровни съ гробами, вмѣщавшими умершихъ холерою; на передкѣ сидѣлъ мужикъ, обернутый въ клеенку, обмазанную дегтемъ; позади дровенъ шли всегда два будочника, тоже въ клеенкахъ. Такова была ежедневная панорама, на которую мы смотрѣли передъ обѣдомъ. Мнѣ было тогда двѣнадцать лѣтъ, и я никогда не забуду того сильнаго унынія, которое царило въ нашемъ домѣ, отличавшемся всегда веселымъ настроеніемъ духа.
Хотя обычные посѣтители отца и продолжали ѣвдить къ намъ, хотя кн. Волконскій, заикаясь, и старался трунить надъ Солнцевымъ, хотя графъ Николай Ивановичъ Зотовъ {Графъ Николай Ивановичъ Зотовъ, послѣдній представитель аристократическаго дома Зотовыхъ, былъ тесть бывшаго любимца государя Николая Павловича, графа (а засимъ князя) Александра Ивановича Чернышева.
Графъ Зотовъ принадлежалъ къ нынѣ выродившейси плеядѣ русско-французскихъ баръ, получавшихъ не только многостороннее образованіе, но и рѣдкое воспитаніе, дававшее имъ возможность понимать людей не только помощію ума, но и помощію сердца. Гр. Николай Ивановичъ нанималъ флигель нашего дома, находившійся на первомъ дворѣ и окруженный великолѣпнымъ садомъ, Зотовъ, какъ и отецъ мой, былъ большой хлѣбосолъ, и старики часто обмѣнивались обѣдами, составлявшими для нихъ весьма серьёзную статью жизни.
Графъ Зотовъ, по смерти отца моего, не взирая на огромную разницу лѣтъ, существовавшую между имъ и мною, обращался со мной какъ съ своимъ пріятелемъ, и у меня до сихъ поръ сохранились его записки ко мнѣ, въ которыхъ обрисовывается его доброе, любящее сердце.
Зотовъ былъ женатъ на княжнѣ Куракиной, дочери единственнаго министра полиціи, который существовалъ въ Россіи. Онъ умеръ въ 1849 году, на границей, отъ окаменѣлости сердца (!!).} и проповѣдовалъ, что холера болѣзнь не заразительная и прививается только къ тѣмъ, которые вѣруютъ въ нее,-- меланхолія царила въ нашемъ домѣ довольно долго. Письма, получаемыя отцомъ и матерью, были всѣ проткнуты иглой и пахли хлоромъ; бюллетени о заболѣвшихъ и умершихъ холерою приносились акуратно два раза въ день и всѣ какъ-то осовѣли. Наконецъ, въ довершеніе холерной паники, въ Ольгѣ Алексѣевнѣ Борисовой пришла въ гости ея сестра, которая умерла скоропостижно въ нашемъ домѣ. Хотя почтенная, 70-ти-лѣтняя дѣвица умерла не отъ холеры, а апоплексическимъ ударомъ, но, все-таки, смерть эта поразила всѣхъ, и даже кн. Волконскій сильно призадумался.
Не помню, сколько времени Москва находилась, по милости холеры, въ осадномъ положеніи; помню только, что въ одно солнечное, веселое утро насъ привели въ обширную нашу столовую, и мы нашли тамъ отца, мать и множество гостей, которые, какъ оказалось, пріѣхали къ намъ на благодарственный молебенъ съ водосвятіемъ, по случаю прекращенія въ Москвѣ холеры.
Служили молебенъ приходскій священникъ Иванъ Ѳедоровичъ Лебедевъ и нашъ законоучитель Александръ Ильичъ Воскресенскій, которые, послѣ молебна, благословили трапезу, т. е. роскошный завтракъ, приготовленный въ другой комнатѣ для гостей, а съ этимъ вмѣстѣ очень долго толковали о томъ, что Богъ былъ милосердъ для нашего дома, избавивъ насъ отъ "моровой язвы", постигшей Москву.