Николай Ивановичъ Надеждинъ.-- Знакомство его съ моимъ отцомъ.-- Частыя его посѣщенія.-- Его совѣтъ относительно нашихъ уроковъ.-- Переводъ мною повѣсти Гофмана.-- Привязанность моя къ Надеждину.-- Впечатлѣніе, произведенное на меня его ссылкою въ Усть-Сысольскъ.-- Возобновленіе знакомства моего съ Надеждинымъ въ Петербургѣ.-- Необычайный даръ слова Надеждина.-- Поступленіе его на службу въ министерство внутреннихъ дѣлъ.-- Николай Филипповичъ Павловъ.-- Покровительство Павлова Кокошкинымъ.-- Павловъ на казенной сценѣ.-- Поступленіе его въ университетъ.-- Служебная его дѣятельность при московскомъ генералъ-губернаторѣ.-- Его литературная дѣятельность.-- Три повѣсти.-- Біографія Эванса.-- "Чиновникъ" Сологуба.-- Павловъ какъ журналистъ.-- Его кончина.
Въ 1833--1834 году, Чаадаевъ привезъ къ моему отцу Николая Ивановича Надеждина, который пришелся по душѣ старику и сталъ насъ посѣщать довольно часто, хотя видимо дичился общества.
Надеждинъ, заходившій иногда въ нашу классную комнату, во время уроковъ, обратилъ вниманіе отца на то, что, по его мнѣнію, мы слишкомъ много занимаемся иностранными языками, въ ущербъ языку русскому, и совѣтовалъ усилить для насъ уроки отечественной словесности. Отецъ поблагодарилъ Надеждина и сдѣлалъ распоряженіе по его совѣту.
Николаю Ивановичу я понравился какъ мальчикъ довольно прилежный и онъ особенно любовно относился къ моимъ успѣхамъ въ русскомъ языкѣ. Однажды, онъ мнѣ принесъ разсказы Гофмана и далъ мнѣ перевести "Выборъ невѣсты" съ нѣмецкаго подлинника. Я былъ въ восторгѣ отъ этого вниманія ко мнѣ Надеждина и принялся усердно за переводъ. Чрезъ нѣсколько времени, Николай Ивановичъ принесъ мнѣ книжку "52 повѣсти", имъ изданную, въ которой я нашелъ мой переводъ. Естественно, что онъ самъ исправилъ и проредактировалъ мою дѣскую работу, но я, одно время, то и дѣло, что любовался на свое твореніе и сталъ себя считать чѣмъ-то въ родѣ литератора.
Съ этой минуты я въ Надеждинѣ души не чаялъ и во время его посѣщенія не отходилъ отъ него. Странно сказать, что исторія съ Надеждинымъ и ссылка его въ Усть-Сысольскъ произвела на менѣе удручающее впечатлѣніе, не взирая на мои юныя лѣта. Я не спалъ нѣсколько ночей и возненавидѣлъ виновника несчастья, постигшаго Николая Ивановича, Петра Яковлевича Чаадаева, не скрывая моихъ чувствъ отъ послѣдняго.
Надеждина я увидѣлъ послѣ этого въ 1843 году, въ одинъ изъ пріѣздовъ моихъ въ Петербургъ, когда онъ былъ на службѣ въ министерствѣ внутреннихъ дѣлъ и занимался изученіемъ скопческой ереси и разработкой матеріаловъ, относящихся до этой секты. Я прислалъ изъ Москвы Николаю Ивановичу нѣсколько рукописныхъ варіантовъ на скопческія пѣсни, которыя пріобрѣлъ у Сухаревой башни, на толкучкѣ.
Даръ слова и даръ убѣжденія у Надеждина были необычайны: анализъ его можно было сравнить съ силою остраго ножа, безпощадно уничтожившаго гнилые наросты, не дающіе видѣть настоящую суть предмета, подлежащаго изслѣдованію и обсужденію.
Перовскій, какъ извѣстно, чрезвычайно цѣнилъ и уважалъ Надеждина, который, въ свое время, имѣлъ громадное вліяніе на измѣненіе долго существовавшаго фальшиваго взгляда на раскольническія секты въ Россіи,-- взгляда, много повредившаго уничтоженію раскола въ нашемъ отечествѣ.
Отъ Надеждина перехожу къ Николаю Филипповичу Павлову (тоже привезенному въ нашъ домъ Чаадаевымъ), съ которымъ я хорошо сошелся въ 1841--1842 году и остался въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ до самой кончины его.
Николай Филипповичъ Павловъ получилъ первоначальное воспитаніе въ театральномъ училищѣ. Бывшій въ то время директоромъ московскихъ театровъ, Кокошкинъ, особенно полюбилъ Павлова, отличавшагося какъ своей пріятной наружностію, такъ и рѣдкими способностями. Очень часто, по праздникамъ, Кокошкинъ бралъ Павлова къ себѣ въ домъ и, наконецъ (какъ разсказывалъ мнѣ самъ Николай Филипповичъ), требовалъ, чтобы молодой человѣкъ неотлучно находился въ гостинной, когда у Кокошкина были званые обѣды и вечера. Такимъ образомъ, Павловъ, съ юныхъ лѣтъ, усвоилъ себѣ тѣ изящныя, внѣшнія формы и ту художественную отдѣлку живаго слова, которою отличался всегда разговоръ его.
Первоначально, какъ доказываетъ и мѣсто воспитанія Павлова, онъ предназначалъ себя театральной карьерѣ; даже разъ, или два являлся на сценѣ, въ роли Сеида (въ Вольтеровскомъ "Магометѣ"); но страсть учиться и заниматься литературой, потребность и желаніе пріобрѣсти возможно полное образованіе, заставили его идти по иной дорогѣ, болѣе соотвѣтствующей его многостороннему, свѣтлому уму. Онъ поступилъ въ Московскій университетъ, гдѣ и окончилъ курсъ по юридическому факультету, называвшемуся въ то время этико-политическимъ.
Родные и знакомые уговаривали Николая Филипповича Павлова поступить непремѣнно на государственную службу, что онъ и сдѣлалъ; но однообразныя служебныя обязанности (въ надворномъ судѣ) скоро ему надоѣли, и онъ вышелъ въ отставку съ намѣреніемъ никогда больше не служить.
Вѣроятно, Павловъ никогда бы и не поступилъ вновь на службу, если бы въ 1841--1842 годахъ, бывшему въ то время въ Москвѣ военному генералъ-губернатору, князю Дмитрію Владиміровичу Голицыну, не пришла мысль учредить родъ адвокатуры, или ходатайства по дѣламъ арестантовъ, содержащихся при полицейскихъ частяхъ города, во временной (долговой) тюрьмѣ, въ тюремномъ и пересыльномъ замкахъ.
Обязанность эту князь Голицынъ пожелалъ возложить на людей образованныхъ, не зараженныхъ рутиннымъ бюрократизмомъ и, вмѣстѣ съ тѣмъ, на столько понимающихъ дѣло, что мнѣніе ихъ можно было принять основаніемъ для освобожденія арестантовъ, или отдачи ихъ на поруки, если, по разсмотрѣніи слѣдствія и даже, въ крайнихъ случаяхъ, представленнаго въ присутственное мѣсто (кромѣ правительствующаго сената) дѣла, находилась къ тому законная возможность.
Чрезъ посредство Александра Ивановича Тургенева, Николаю Филипповичу предложено было княземъ Голицынымъ принять на себя ходатайства по дѣламъ арестантовъ, содержащихся въ тюремномъ замкѣ, временной тюрьмѣ и при частяхъ города.
Съ свойственною ему пылкостью юноши, Павловъ принялъ на себя безвозмездно исправленіе этой должности и поступилъ въ число чиновниковъ особыхъ порученій при военномъ генералъ-губернаторѣ.
Всѣ доклады, которые были составляемы Павловымъ на защиту арестантовъ, съ цѣлью облегчить ихъ участь, или вовсе освободить, кромѣ того, что выходили всецѣло изъ общей колеи казенныхъ, форменныхъ бумагъ, доказывали такое основательное знаніе законовъ, такое свѣтлое пониманіе существа дѣлъ, такую логическую послѣдовательность въ заключеніяхъ, что записки Николая Филипповича на расхватъ читались, какъ образцовыя юридическія произведенія.
Въ это время я коротко ознакомился съ дѣятельностью Павлова, потому что, въ свою очередь, какъ служившему при московскомъ военномъ генералъ-губернаторѣ, мнѣ досталась въ удѣлъ обязанность ходатайства по дѣламъ арестантовъ.
По смерти князя Д. В. Голицына, Павловъ недолго оставался на службѣ, вышелъ въ отставку и болѣе уже не служилъ до самой кончины своей.
Я упомянулъ здѣсь о кратковременной служебной дѣятельности Павлова для того только, чтобы указать, что дѣятельность его, въ какой бы сферѣ она ни проявлялась, всегда носила на себѣ тотъ отпечатокъ даровитости, который составлялъ исключительную принадлежность его замѣчательныхъ способностей.
Николай Филипповичъ, будучи еще юношей, сильно пристрастился къ поэзіи; онъ былъ поэтъ по призванію. Поэтическая натура его отразилась во всѣхъ его литературныхъ произведеніяхъ. Слогъ его отличается той изящной, художественной отдѣлкой, которая, къ сожалѣнію, въ настоящее время вовсе исчезаетъ и составляетъ принадлежность очень немногихъ современныхъ русскихъ писателей, даже беллетристовъ. Но, кромѣ этого, во всемъ, что написалъ Павловъ, вы видите или самую тонкую, язвительную (но всегда благородную) сатиру, или облеченный въ поэтическую, изящную форму разсказъ, или глубокое, логическое изслѣдованіе предмета, подлежавшаго его разсмотрѣнію. Ни въ одной статьѣ Павлова вы не встрѣтите и тѣни неприличныхъ выраженій.
Въ первый періодъ своей литературной дѣятельности, Павловъ, читая произведенія иностранныхъ драматическихъ писателей, вздумалъ переводить ихъ для нашей сцены. Въ числѣ удачныхъ его переводовъ можно указать на трагедію Лемерсье "Марія Стюартъ" и на "Венеціанскаго купца" Шекспира. Но дѣятельность переводчика не удовлетворяла его, и онъ написалъ нѣсколько оригинальныхъ пьесъ, которыя въ свое время имѣли большой успѣхъ. Его водевили производили положительный фуроръ въ 30-хъ годахъ какъ въ Москвѣ, такъ и въ Петербургѣ, и Павловъ пріобрѣлъ искреннее уваженіе и сочувствіе въ тѣсномъ кружкѣ тогдашнихъ литераторовъ, въ числѣ которыхъ былъ князь П. А. Вяземскій, съ которымъ Павловъ оставался въ тѣсной дружбѣ до конца жизни.
Стихи, эпиграммы, романсы Павлова знали всѣ наизусть, они служили въ свое время предметомъ общихъ разговоровъ; но имя его сдѣлалось извѣстнымъ во всей Россіи въ 1835 году, когда вышли въ свѣтъ его первыя "Три повѣсти" (Балъ, Именины и Ятаганъ). Въ нихъ талантъ Павлова и своеобразность его слога не могли не обратить вниманія всѣхъ, кто сколько нибудь слѣдилъ за русской литературой. Повѣсти эти вскорѣ сдѣлались даже извѣстны за границей и были переведены на французскій и нѣмецкій языки.
Въ то же время, Николай Филипповичъ принималъ участіе въ издававшемся въ Москвѣ (Андросовымъ и Шевыревымъ) "Наблюдателѣ" Въ 1839 году, онъ написалъ еще три повѣсти "Маскарадъ", "Демонъ" и "Милліонъ", которыя, какъ и первыя, были умно задуманы и заключали въ себѣ неотъемлемыя литературныя достоинства. Лучшимъ доказательствомъ тому служитъ быстрая распродажа этихъ двухъ изданій, составляющихъ нынѣ библіографическую рѣдкость.
Въ томъ же 1839 году, Павловъ помѣстилъ въ "Москвитянинѣ" біографическую замѣтку объ Эвансѣ, съ цѣлью, какъ онъ говоритъ, "почтить память человѣка, который принадлежалъ къ числу иностранцевъ-воспитателей, но котораго уже, конечно, нельзя было обвинить ни въ недостаткѣ любви къ Россіи, его второму отечеству, ни въ недостаткѣ обширнаго просвѣщенія, составляющаго нашу вторую, благороднѣйшую природу". Эти строки послужили Павлову тэмой для всей статьи, и краткій біографическій очеркъ, подъ перомъ даровитаго художника, представилъ нѣчто оконченное, изящное и въ высшей степени интересное.
Разныя цензурныя придирки заставили Павлова, втеченіе почти десяти лѣтъ, ничего не печатать и только въ 1856, или 1857 году, имя его вновь появляется въ журналахъ. Комедія графа Сологуба "Чиновникъ" послужила тэмой для замѣчательной критической статьи, гдѣ талантъ Павлова облекъ сатиру въ самую изящную, въ самую увлекательную форму. Перо критика мѣстами превращалось въ анатомическій ножъ, безъ пощады уничтожающій все препятствующее видѣть настоящее положеніе изслѣдуемаго предмета. Силою мощнаго логическаго анализа софизмы теряютъ свою призрачность и изъ драматическаго произведенія, имѣвшаго случайный, раздутый успѣхъ, остался гнилой, негодный остовъ.
Другая критическая статья Павлова: "Біографъ-оріенталистъ", была напечатана въ томъ же году и, какъ всѣ статьи Николая Филипповича, произвела впечатлѣніе въ мірѣ журналистики.
Павловъ, до основанія имъ газеты "Наше Время", исключительно почти помѣщалъ статьи свои въ "Русскомъ Вѣстникѣ" Каткова и Леонтьева, но съ 1861 года посвятилъ всю свою литературную дѣятельность собственному журналу, который изъ еженедѣльнаго изданія превратился въ ежедневную газету, подъ названіемъ "Русскихъ Вѣдомостей", понынѣ существующихъ.
Н. Ф. Павловъ, какъ публицистъ, крайне не нравился quasi-либераламъ. Они, однако же, никогда не рѣшались вступать съ нимъ въ полемику, потому что онъ былъ имъ далеко не по плечу; но за то, изъ-за угла, при малѣйшей возможности, они не упускали случая бросать въ него комки грязи, считая это, съ своей стороны, великимъ подвигомъ. На подобные подвиги Павловъ не обращалъ рѣшительно никакого вниманія, но когда случайно попадались между ругательствами какая либо острота или удачное сравненіе, онъ первый указывалъ на нихъ, говоря: "Вотъ бы автору довоспитать себя и доучиться, и вышло бы изъ него что добудь путное".
Н. Ф., образовавшій самъ себя вслѣдствіе присущей натурѣ его потребности въ образованіи, никакъ не могъ понять того отсутствія гуманитарныхъ познаній, того глубокаго невѣжества, которымъ въ наше время отличается пресса извѣстнаго пошиба. Ему были непонятны ни независимость относительно грамотности, приличій и логики, ни quasi-передовое движеніе, часто напоминающее дѣтскія забавы и страсть ломать все, что попадется подъ руку, съ поврежденіемъ иногда и собственныхъ своихъ пальцевъ. Онъ не вѣрилъ въ возможность говорить о предметѣ, не изучивъ его всесторонне; онъ не допускалъ въ литературѣ, въ печатномъ словѣ, отсутствіе художественной формы, дубоватости выраженій, расклейки мыслей, а тѣмъ менѣе лубочности и площаднаго разгула.
Павловъ не былъ, однако же, педантомъ и рабомъ отжившихъ формъ и понятій; онъ всегда непритворно радовался появленію новыхъ, свѣжихъ силъ, новыхъ талантливыхъ дѣятелей въ нашей журналистикѣ и до послѣдней минуты своей далеко не безоблачной жизни слѣдилъ за всѣмъ современнымъ, сочувствовалъ всякому истинно благородному, истинно полезному начинанію и, слѣдовательно, не былъ пессимистомъ. Пылкое воображеніе Павлова, всегда юное, всегда полное иниціативы, часто служило причиною многихъ его ошибокъ въ жизни; но въ Николаѣ Филипповичѣ никогда не угасала та божественная искра добра, которая въ самыхъ крутыхъ, тяжкихъ обстоятельствахъ жизни не оставляетъ людей истинно талантливыхъ, воистинну даровитыхъ.
Были, къ сожалѣнію, лица, которыя рѣшались оскорблять Павлова печатно, дѣлая грязные, ни на чемъ не основанные намеки на его частную жизнь,-- эту святыню, на которую не дерзнетъ посягнуть ни одинъ порядочный человѣкъ,-- но пасквили не могли уронить, въ глазахъ публики, неотъемлемыхъ достоинствъ Павлова какъ писателя, и онъ, все-таки, останется въ нашей отечественной литературѣ на томъ почетномъ мѣстѣ, которое было пріобрѣтено имъ не пріятельскими журнальными рекламами, не неистовой поблажкой временнымъ капризамъ публики, а блестящими способностями и глубокимъ, многостороннимъ образованіемъ, пріобрѣтеннымъ единственно помощію твердой, непреклонной потребности въ нравственномъ развитіи и пріисканіи художественной отдѣлки своей ныслги.
Да, въ Павловѣ была эта мысль, въ которой многіе изъ нашихъ современныхъ журналистовъ такъ нуждаются; ему, вслѣдствіе богатства этой мысли, необходима была и достойная форма, въ которую онъ могъ бы облекать ее. Онъ нашелъ, выработалъ такую форму, далъ ей оригинальную, изящную своеобразность -- и вотъ причина, по которой имя Н. Ф. Павлова въ русской литературѣ останется всегда почетнымъ и безукоризненно свѣтлымъ именемъ.
Павловъ скончался въ Москвѣ, отъ жестокаго, продолжительнаго недуга сердца, въ 1864 году.
Павловъ былъ женатъ на извѣстной поэтессѣ Каролинѣ Карловнѣ, рожденной Янишъ, обратившей когда-то на себя вниманіе Гумбольдта, который долго былъ съ нею въ ученой перепискѣ. Если я не ошибаюсь, 80-ти лѣтняя Каролина Карловна Павлова до сихъ поръ жива и постоянно живетъ за границей.