Въ неустанномъ стремленіи къ созданію лучшаго будущаго, издавна намѣтилось два пути: одинъ -- черезъ устроеніе такихъ условій существованія, которыя непосредственно устранили бы изъ жизни всѣ причины страданій и недовольства, другой -- черезъ устроеніе внутренней гармоніи, путемъ поисковъ такого смысла бытія, который былъ бы способенъ примирить человѣка со всѣми горестями его личной жизни.
Человѣкъ, продѣлавшій огромный путь эволюціоннаго развитія отъ обезьяноподобнаго существа до европейца нашего времени, но все еще недалеко ушедшій отъ своего четверорукаго предка, не обладаетъ достаточными средствами, знаніями и волей, чтобы неуклонно идти по первому пути, какимъ бы онъ прямымъ ни казался. Въ сравненіи съ громадностью и сложностью причинъ, дѣлающихъ человѣческую жизнь неудовлетворительной во всѣхъ смыслахъ, результаты, до сихъ поръ добытые точнымъ знаніемъ, все еще слишкомъ ничтожны.
Поэтому большинству людей представляется, что гораздо легче найти себѣ опредѣленную цѣль въ жизни и, посвятивъ себя этой цѣли, не только примириться съ неизбѣжными жертвами и страданіями, но даже извлечь изъ нихъ радость и счастье"
Именно на этотъ путь, въ теченіе многихъ тысячелѣтій" были главнымъ образомъ направлены силы человѣческой мысли.
И, не анализируя причинъ этого явленія, человѣчество долго и упорно вѣрило, что исканіе смысла и цѣли бытія проистекаетъ изъ какихъ-то особыхъ и притомъ, высшихъ, свойствъ человѣческаго духа, свойствъ, вложенныхъ въ человѣка, если не божественной силой, то, по крайней мѣрѣ, счастливымъ случаемъ.
Даже такой апостолъ раціональнаго мышленія, какъ Мечниковъ, говоритъ:
"Изъ всѣхъ извѣстныхъ данныхъ мы имѣемъ право заключить, что человѣкъ является чѣмъ-то вродѣ обезьяньяго урода" и его можно разсматривать, "какъ необыкновенное дитя человѣкообразной обезьяны, родившееся съ болѣе развитымъ мозгомъ и умомъ, чѣмъ его животные предки".
Было бы, конечно, весьма затруднительно объяснить, какимъ образомъ въ той цѣпи естественнаго развитія, которою является вся органическая жизнь, могъ случиться такой казусъ, какъ появленіе существа, одареннаго совершенно новыми свойствами. Такая случайность и вмѣшательство божественной воли стоятъ другъ друга.
Гораздо естественнѣе предположить, что всѣ свойства человѣческаго духа есть прямой результатъ причинъ, лежавшихъ въ самой сущности жизни.
Настойчивое исканіе смысла бытія, красной нитью проходящее черезъ всю исторію человѣческой мысли, является естественнымъ послѣдствіемъ тѣхъ условій жизни, благодаря которымъ страданія, нравственныя и физическія, подавляюще превалируютъ надъ свѣтлыми ея сторонами.
Едва ли бы человѣчество, хотя бы и одаренное развитымъ мозгомъ, когда либо задумалось надъ смысломъ и цѣлью своего существованія, если бы оно было удовлетворено жизнью, какъ таковой.
Желаніе найти смыслъ и цѣль чего бы то ни было возможно, естественно и необходимо только тогда, когда данное переживаніе само по себѣ не удовлетворяетъ насъ. Человѣкъ никогда не ищетъ смысла въ прямомъ наслажденіи -- напримѣръ, въ половомъ актѣ, вкусной ѣдѣ или созерцаніи красоты -- ибо то, что удовлетворяетъ само по себѣ, является самоцѣлью и ни въ какихъ обоснованіяхъ не нуждается.
Мы ищемъ пищи, подчиняясь чувству голода. Если бы голодъ не былъ мучителенъ, то ничто не заставило бы человѣка задуматься надъ вопросомъ о пищѣ.
Только тогда, когда переживаніе не только не приноситъ удовлетворенія, но даже вызываетъ страданія, человѣкъ вынужденъ искать смысла и цѣли, которые оправдывали бы затрату силъ и переносимыя мученія.
И если человѣчество, съ незапамятныхъ временъ, такъ настойчиво и страстно ищетъ смысла своего существованія, то это значитъ, что жизнь такая, какова она есть, не въ состояніи удовлетворить его.
Но, однако, изъ этого вовсе не слѣдуетъ, что человѣкъ -- существо такого высшаго порядка, для котораго земная дѣйствительность слишкомъ ничтожна и бѣдна.
Такое лестное для человѣка предположеніе могло бы имѣть оправданіе только въ томъ случаѣ, если бы жизнь, сама по себѣ, была прекрасна. Конечно, скучать въ раю, не удовлетворяться даже истинно-прекраснымъ и стремиться къ чему-то еще болѣе прекрасному и высокому,-- на это было бы способно только существо высшее, слишкомъ прекрасное, небесно-восхитительное.
Но для того, чтобы рваться на волю изъ тюрьмы, страдать отъ зубной боли, бояться смерти, тосковать въ пустынѣ и вообще мечтать о лучшемъ, находясь въ отвратительныхъ условіяхъ, для этого вовсе не нужно быть существомъ высшимъ, а достаточно быть тѣмъ, что и есть человѣкъ: чувствующимъ животнымъ.
Ибо даже свинья, когда ее рѣжутъ, визжитъ и рвется, а голодный баранъ, конечно, по-своему мечтаетъ о лучшей долѣ.
Жизнь же человѣка ничуть не лучше жизни недорѣзанной свиньи и голоднаго барана. Она вся -- одна непрестанная и мучительная борьба со страданіемъ, осложненнымъ сознаніемъ страданія. Въ короткій промежутокъ времени между первымъ и послѣднимъ вздохомъ, промежутокъ настолько короткій, что его не хватаетъ даже на то, чтобы въ полной мѣрѣ использовать свои силы и возможности, каждое сознательное мгновеніе жизни человѣка полно болѣе или менѣе мучительныхъ ощущеній.
Опасность и голодъ, холодъ, усталость, разочарованія, необходимость подчиняться чужой волѣ, сознаніе своего безсилія, разлука, старость и смерть слѣдуютъ за человѣкомъ неотвязной и безконечной чередой. Моменты удовлетворенія, наслажденій и радости -- крайне рѣдки, мимолетны и непрочны.
"Сочтите часы счастія, пережитые вами, сочтите дни страданій, и знайте, кто бы вы ни были, что лучше бы вамъ не родиться совсѣмъ!" -- говоритъ Байронъ.
Человѣкъ буквально дышетъ страданіями. Они окружаютъ его, какъ ядовитый туманъ, закрывающій солнце. Если въ какой либо моментъ человѣкъ и находится въ состояніи покоя, то вокругъ него ни на мгновеніе не прекращается все та же смертельная, полная тоски, ужаса и гнѣва, борьба другихъ существъ. И чѣмъ человѣкъ умнѣе, чѣмъ онъ чувствительнѣе, тѣмъ труднѣе для него не видѣть ужасовъ, творящихся вокругъ и не принимать въ нихъ участія.
"Если представить себѣ все то множество бѣдъ, страданій и мученій, которыя солнце освѣщаетъ на пути своемъ, то станетъ ясно, что лучше бы ему производить на землѣ такъ же мало жизненныхъ явленій, какъ и на лунѣ!" -- писалъ Шопенгауэръ.
"Болѣзни, страсть, зависимость отъ воли и власти другихъ -- неустранимы" -- говоритъ Гартманъ,-- "и сколько бы ни изобрѣтали лѣкарствъ отъ страданій, число ихъ будетъ расти скорѣе. Веселая, безпечная молодость всегда будетъ малой частицей жизни, а большая часть ея всегда будетъ погружена въ угрюмую старость." Жизнь человѣческая, какъ и жизнь всякаго иного живого существа, буквально построена на страданіи. Страданіе положено въ основу каждаго чувства, дѣйствія и мысли. Въ сущности говоря, только страданіе и является настоящимъ двигателемъ жизни, и жизнь застыла бы въ мертвенномъ бездѣйствіи, если бы страданіе и страхъ страданія не толкали ее на поиски спасенія. Всякое сознательное творчество и всякое безсознательное влеченіе равно возбуждаются или прямой необходимостью бороться со страданіемъ, или желаніемъ предохранить себя отъ страданія въ будущемъ.
Только безсиліе личности и страхъ одиночества создало общеніе между людьми, легло въ основу общественнаго строительства, создавая семью, государство, всѣ виды ассоціацій. Только борьба съ голодомъ, болѣзнью, смертью и смутнымъ страхомъ передъ тайнами окружающей насъ природы двигаетъ наукой. Тотъ же страхъ создаетъ религіи. Безобразіе творитъ искусство... Мы любимъ, спимъ, творимъ, ѣдимъ, испражняемся, мыслимъ,-- только потому, что неудовлетворенность вызываетъ страданіе или угрожаетъ имъ.
Глубоко вдумавшись въ любое духовное проявленіе человѣческой личности, мы всегда въ корнѣ его увидимъ скрытое страданіе.
"Рожденіе -- страданіе, старость -- страданіе, смерть -- страданіе, любовь -- страданіе, желаніе -- страданіе, всякая сильная привязанность къ земному -- страданіе! "
Такъ сказалъ Будда.
И всѣ наши попытки измѣнить этотъ извѣчный законъ жизни до сихъ поръ только приводили къ разочарованію, доходящему до отчаянія.
"Все, что съ такимъ страданіемъ и стараніемъ устраиваютъ люди, если и стоитъ чего либо, то развѣ только того, чтобы все это съ наслажденіемъ бросить!" -- говоритъ Толстой.
По опредѣленію Шопенгауэра, жизнь человѣческая "подобна маятнику, который качается между страданіемъ и скукой!"
Эти свидѣтельства мудрыхъ о характерѣ человѣческой жизни можно было бы продолжить до безконечности, но едва ли нужно тратить много словъ для доказательства очевидности.
Если бы обладать такимъ нечеловѣческимъ слухомъ, чтобы сразу слышать всѣ звуки земли,-- сквозь шумъ лѣсовъ и водопадовъ, сквозь шорохъ милліардовъ движеній, стукъ машинъ, шопотъ любовниковъ, смѣхъ играющихъ дѣтей, выстрѣлы, крикъ, смѣхъ, аплодисменты, свистъ и брань міровой толпы,-- можно было бы различить одинъ непрерывный, ни днемъ, ни ночью не смолкающій, вѣчный голосъ страданія. Стонутъ и хрипятъ умирающіе, визжатъ рождающія, дико вскрикиваютъ убиваемые, плачутъ обездоленные, жалуются обиженные, вопятъ о помощи погибающіе, и все это -- крики, стоны, плачъ и проклятія -- сливаются въ одну ноту -- основную ноту жизни.
Природа не дала человѣку возможности слышать все, и въ этомъ большое счастье, ибо среди этой адской какофоніи наше существованіе обратилось бы въ сплошную пытку.
Изо всѣхъ золъ, существующихъ въ мірѣ, самое великое зло -- жизнь, ибо она заключаетъ въ себѣ все остальное!..