Однако, существуютъ люди, которые утверждаютъ, что они любятъ жизнь, что жизнь есть радость и величайшее благо.
Въ большинствѣ случаевъ это -- люди ограниченнаго сознанія, недалеко ушедшіе отъ своего четверорукаго предка, вѣчно поглощенные удовлетвореніемъ самыхъ грубыхъ потребностей своего организма. Для прославленія жизни имъ совершенно достаточно матеріальнаго благополучія, дающаго вкусную и обильную пищу, красивую обстановку, развлеченія и половое наслажденіе. Если они стоятъ ступенькой выше, они извлекаютъ тѣ же наслажденія изъ области искусствъ, изъ общенія съ интересными людьми, изъ легкой игры ума и даже игры въ науку. Но это уже предѣлъ, и они рѣзвятся въ мірѣ, какъ рѣзвилась обезьяна въ тропическомъ лѣсу: чѣмъ гуще, запутаннѣе и непроницаемѣе его листва, тѣмъ больше простора для игры -- и только.
Другая группа "утверждающихъ жизнь* состоитъ изъ людей, охваченныхъ какой нибудь навязчивой идеей. Это люди или религіозно настроенные, или фанатики соціальной борьбы. Первые настолько подчиняютъ свою жизнь грезящейся имъ волѣ какого-то божества" что совершенно не способны критически относиться къ ней, и если не могутъ отрицать наличности страданій, то стараются оправдать ихъ какой-то мистической необходимостью. Они рабы по природѣ. Для нихъ жизнь мудра и прекрасна уже потому, что она послана по волѣ ихъ Господина. Ихъ счастье въ томъ, чтобы творить волю Пославшаго. Гдѣ кончается здѣсь бредъ, вызванный причинами, лежащими въ основахъ жизни, и гдѣ начинается простая глупость -- сказать мудрено.
Что касается людей, охваченныхъ политической борьбой, то въ духовной узости ихъ и въ ихъ умственномъ убожествѣ не можетъ быть сомнѣній. Какъ лошадь въ шорахъ, они видятъ только въ одну сторону, и не въ состояніи вывести свою мысль изъ круга одной политической программы.
Если бы они были въ состояніи вдуматься въ сущность своихъ идей и стремленій, они должны были бы увидѣть, что жизнь, заключенная въ рамки исключительно соціальнаго благоустройства, до того убого сама по себѣ, что не заслуживаетъ никакого интереса. Но борьба увлекаетъ ихъ до такой степени, что они уже не въ состояніи разсуждать. Въ самомъ характерѣ ихъ дѣятельности есть уже отрицаніе жизни, ибо они ставятъ надъ жизнью идею, во имя которой допускаютъ всякое насиліе надъ чувствомъ, волею и жизнью того же человѣка, за котораго они борются.
Утвержденіе жизни въ устахъ человѣка болѣе высокаго порядка вызываетъ только сомнѣніе въ его искренности, ибо, желая быть послѣдовательнымъ, онъ неизбѣжно вынуждается на абсурдное утвержденіе, что и въ самомъ страданіи есть наслажденіе, въ безобразіи -- красота, въ нелѣпости -- мудрость, въ смерти -- жизнь.
Такъ Фино, одинъ изъ немногихъ, имѣвшихъ смѣлость дойти до логическаго конца, увѣрялъ въ чарующей прелести даже трупнаго разложенія:
-- Жизнь продолжается даже въ могилѣ! Жизнь шумная, вѣчно обновляющаяся! Здѣсь также любятъ, рождаются, размножаются, живутъ, и могильный покой ничто иное, какъ обманъ!.
Трудно убѣдить живого человѣка въ прелести жизни, ссылаясь на веселіе могильныхъ червей, творящихъ тризну на трупѣ еще такъ недавно чувствовавшаго мыслящаго существа, обращеннаго въ кучку зловонной слизи. И такъ же трудно увѣрить страдающаго въ томъ, что онъ долженъ наслаждаться своимъ страданіемъ.
"Если все въ мірѣ чудо, то чуда нѣтъ вовсе!"... Если все въ мірѣ радость и наслажденіе, то ни радости, ни наслажденія вовсе нѣтъ. Огульное утвержденіе жизни есть простое признаніе факта и отказъ отъ всякой критики, а въ томъ числѣ, значитъ, и отъ критики благожелательной, оправдательной. Для того же, чтобы дѣйствительно оправдать жизнь, надо доказать или, что въ ней нѣтъ страданія, или, что они играютъ ничтожную роль. Но это сдѣлать невозможно, ибо этого не позволитъ очевидность, и всѣ попытки въ томъ направленіи, повторяю, только вызываютъ сомнѣніе въ искренности или въ здравомъ разсудкѣ.
Правда, остается лазейка, въ которой логика противоестественно сочетается съ мистическимъ бредомъ: можно утверждать, что жизнь прекрасна потому, что въ ней все сущее необычайно мудро, а такъ какъ страданіе и смерть входятъ въ кругъ жизни, то они также мудры, а слѣдовательно и такъ же прекрасны.
Но это передержка, ибо мудрость и красота не сино* нимы. Сказать: это мудро, это естественно, это нужно, не значитъ сказать, это прекрасно! Если колеса паровоза, которыя давятъ человѣка, и человѣкъ, который подъ давленіемъ колесъ превращается въ груду мяса и костей, иллюстрируютъ мудрость и непреложность законовъ природы, то это нисколько не мѣшаетъ жертвѣ этихъ законовъ испытывать величайшія мученія. Утѣшать человѣка тѣмъ, что, страдая, онъ подчиняется хотя бы и самымъ мудрымъ законамъ необходимости, это значитъ, отнять у человѣка всякое право сознавать себя, превратить его въ ничто.
Всякая цѣпь имѣетъ два конца. Кухарка, которая жаритъ карася на сковородкѣ, и карась, который любитъ жариться въ сметанѣ, несомнѣнно является двумя звеньями одной и той же цѣпи, но законы природы, исполняющей должность кухарки, и человѣкъ, играющій роль карася, имѣютъ право оцѣнивать событія каждый съ своей точки зрѣнія. Отнять это право, значитъ, отнять право мыслить, чувствовать и жить.
Всѣ попытки оправдать страданіе путемъ логическихъ построеній ничто иное, какъ простое словоблудіе. Правда, фальшь въ такомъ вопросѣ, который, казалось бы, исключаетъ всякую возможность фальшивить, болѣе чѣмъ странна и неожиданна, но не надо забывать, что трусость человѣческая велика и она хорошо оплачиваетъ услуги тѣхъ, кто "возвышающимъ обманомъ* скрываетъ отъ нихъ "тьму низкихъ истинъ". Поэтому нѣтъ ничего удивительнаго въ томъ, что спросъ рождаетъ предложеніе, и многіе, даже и большіе умы, сознательно или безсознательно берутся за эту задачу.
Впрочемъ, иногда обманываютъ сами себя, и тогда остается только съ жалостью отнестись къ ихъ слабости.
Совершенно единичны примѣры истинно мудрыхъ и смѣлыхъ людей, которые, пройдя черезъ горнило отрицанія, приходили къ оптимистическому утвержденію жизни. Ни въ ихъ умѣ, ни въ ихъ искренности мы не имѣемъ права сомнѣваться, но никогда не надо забывать завѣта Шопенгауэра:
-- Не придавайте значенія тому, что я буду говорить умирая, ибо это будетъ говорить уже не Шопенгауэръ, а только его трупъ!..
Какъ общее правило -- оптимистическое міросозерцаніе формируется у великихъ отрицателей вмѣстѣ со старостью. Быть можетъ, тутъ играетъ роль естественное ослабленіе умственныхъ способностей, но вѣроятнѣе, что, когда организмъ явно начинаетъ разрушаться и призракъ смерти встаетъ въ непосредственной близости, тогда падаетъ силами и великій духъ.
Инстинктъ жизни и страхъ смерти не только не угасаютъ съ лѣтами, но, напротивъ -- развиваются до крайней степени. Молодость не цѣнитъ жизни, не боится смерти, которую даже и представить себѣ не можетъ, до того она переполнена жизненными соками. Старость же обѣими руками цѣпляется за остатокъ дней своихъ и въ ужасѣ передъ черной дырой могилы готова отказаться отъ опыта всей своей долгой и славной жизни. Поэтому нѣтъ ничего удивительнаго въ томъ, что великіе умы, доживъ до глубокой старости и почувствовавъ въ костяхъ холодъ могилы, пали духомъ и старались набросить хоть какой нибудь покровъ на свой собственный неизбѣжный и страшный конецъ.
Эти послѣдніе потуги умирающаго духа бываютъ страшны до смѣшного. Соломонъ дошелъ до бреда о царствѣ сорока тысячъ праведниковъ, Левъ Толстой впалъ въ ханжество.