Кромѣ безчисленнаго множества всякихъ несправедливостей, порожденныхъ самими людьми въ угарѣ борьбы за существованіе, есть еще одна, самая жестокая и отъ воли человѣка независящая: не всѣ рождаются одинаково приспособленными къ жизни.
Умъ и глупость, красота и безобразіе, здоровье и болѣзненность, талантливость и тупость, сила и слабость ставятъ людей въ столь неравныя условія борьбы, что ихъ жизненные интересы подвергаются опасности съ перваго же момента ихъ существованія.
Устранить эту опасность можно только установленіемъ такого права, которое ограждало бы интересы всѣхъ.
Собственно, природа знаетъ только одно право -- право сильнаго. Согласно ея жестокимъ законамъ, каждый долженъ самъ завоевывать свою долю свѣта, тепла и счастія. Тотъ, кто не способенъ къ этому, обреченъ на гибель или на жалкое рабское существованіе.
Однако признаки силы и слабости распредѣляются случайно и пестро: красота часто соединена съ глупостью, умъ съ болѣзненностью, талантливость съ безобразіемъ, здоровье съ бездарностью... Кромѣ того, индивидуальная сила подвержена постояннымъ колебаніямъ въ зависимости отъ случайности, обстановки, возраста, болѣзней; она отнюдь не абсолютна, а лишь сравнительна: одинъ и тотъ же человѣкъ можетъ быть сильнымъ въ одномъ случаѣ и слабымъ въ другомъ.
Очевидно природное право сильнаго есть нѣчто колеблющееся, неустойчивое, требующее постоянной настороженности, равно изнурительной какъ для слабаго, такъ и для сильнаго. Никакое общество не можетъ спокойно существовать, опираясь на такое шаткое основаніе, а потому въ сознаніи людей давно возникла мысль о созданіи такого общественнаго строя, который покоился бы на болѣе прочномъ фундаментѣ.
Для осуществленія этой идеи нужно было найти неизмѣнную величину, которая могла бы служить постоянной и однообразной мѣрой права. Такая величина была найдена, и въ основу вошло понятіе объ абсолютномъ правѣ каждаго человѣка на жизнь.
Конечно, это право ошибочно признается естественнымъ и абсолютнымъ, ибо оно, несомнѣнно, зиждется на представленіяхъ нравственнаго порядка, а всякій нравственный законъ есть продуктъ человѣческаго, слишкомъ человѣческаго, творчества. Самое понятіе о правѣ не можетъ быть естественнымъ, ибо природа не знаетъ никакихъ правъ и вѣдаетъ только возможности.
Тѣмъ не менѣе, въ процессѣ общественнаго развитія право каждаго человѣка на жизнь настолько вошло въ сознаніе, что пріобрѣло дѣйствительно характеръ абсолюта и претворилось въ идею всеобщаго равенства.
Соціализмъ и есть воплощеніе этой идеи и ея завершеніе, ибо соціалистическое ученіе требуетъ не только равенства правъ, но и равенства обязанностей.
Ученіе, равно соблазнительное какъ для идеалистически настроенныхъ верховъ интеллигенціи, такъ и для грубо эгоистическихъ низовъ общества, не могло не завладѣть умами и не увлечь за собой массы. Какъ двуликій Янусъ, соціализмъ поворачивается къ однимъ -- свѣтлымъ ликомъ братства, равенства и свободы, къ другимъ -- свиной мордой всеобщей сытости.
Апологеты соціализма видятъ въ немъ единственное возможное рѣшеніе задачи объ устройствѣ такого общественнаго строя, въ которомъ, благодаря справедливому распредѣленію труда и его продуктовъ, въ человѣчествѣ изсякнутъ всѣ поводы къ враждѣ и насилію, а слѣдовательно жизнь станетъ прекрасной.
Къ сожалѣнію, эта жизнь сильнѣе всѣхъ человѣческихъ измышленій, и въ такомъ свѣтломъ представленіи о грядущемъ раѣ на землѣ кроется глубокое заблужденіе, обѣщающее человѣчеству лишь новое великое разочарованіе.
Человѣку, какъ и всякому живому существу, свойственно стремиться къ максимуму тѣхъ благъ, какія въ каждый моментъ вообще доступны на землѣ. Это естественное стремленіе является могучимъ двигателемъ всякой творческой дѣятельности, закономъ для всѣхъ живыхъ организмовъ, безъ котораго жизнь должна была бы остановиться. А между тѣмъ, человѣческій геній непрерывно извлекаетъ изъ нѣдръ природы все новыя богатства, и эти сокровища только черезъ значительный промежутокъ времени, да и то не всегда, могутъ быть размножены въ количествѣ, достаточномъ для всеобщаго пользованія. Какъ бы высоко ни стояла культура, какими бы совершенными орудіями производства ни обладало человѣчество и сколько бы доброй воли ни прикладывалось къ тому, чтобы справедливо и равномѣрно распредѣлить эти богатства между всѣми, это физически невозможно. Слѣдовательно объектовъ вожделѣнія всегда останется достаточно, для возбужденія чувствъ зависти и вражды.
Для того, чтобы этого избѣгнуть, пришлось бы всякую творческую дѣятельность ограничить производствомъ тѣхъ цѣнностей, которыя по техническимъ условіямъ могутъ быть производимы въ любомъ количествѣ. Это было бы равносильно кастрированію духа, полной остановкѣ всякаго прогресса. Это невозможно, а потому, въ своемъ естественномъ стремленіи къ улучшенію жизни, человѣкъ всегда будетъ стоять передъ великимъ соблазномъ: воспользоваться своими случайными индивидуальными преимуществами для захвата, внѣ очереди и права, тѣхъ или иныхъ цѣнностей.
Ясно, что для ограниченія своеволія есть только два пути: или принудить личность къ полному подчиненію интересамъ коллектива, или въ корнѣ измѣнить самую психологію личности, то есть создать совершенно новаго человѣка!
Первый путь ведетъ къ возстановленію того же, пылью вѣковъ покрытаго и кровью милліоновъ политаго и нынѣ существующаго, принудительно-карательнаго аппарата -- власти и закона.
Хотя бы этимъ закономъ было даже и "священное право большинства", это нисколько не умалитъ горечи тѣхъ, кто будетъ вынужденъ смирять подъ страхомъ наказанія. Въ результатѣ же и соціалистическій строй, созданный во имя братства, равенства и свободы, явится лишь новымъ видомъ тираніи, тираніи большинства. Эта тиранія будетъ тѣмъ болѣе ужасной, что въ роли деспота выступитъ всегда бездарное и отсталое большинство, толпа. Очевидно, что при этомъ совершенно неизбѣжно возникновеніе новыхъ кадровъ недовольныхъ, искренно чувствующихъ себя обиженными и эксплуатируемыми, готовыхъ на протестъ и бунтъ, вплоть до кровавыхъ революцій.
Что же касается возможности пересоздать самую психику человѣка, то надо признаться, что именно на этой утопіи и основаны всѣ надежды соціалистовъ. Они дѣйствительно полагаютъ, что къ моменту воцаренія соціалистическаго строя, подъ вліяніемъ измѣнившихся экономическихъ условій, душа человѣка совершенно переродится.
Съ точки зрѣнія узкаго матеріалиста, разсматривающаго человѣка, какъ производное экономическихъ отношеній, это упованіе, конечно, совершенно естественно. Но наука сурово противорѣчитъ такому упрощенному трактованію человѣческой личности цѣлымъ рядомъ неопровержимыхъ данныхъ, доказывая, что психика есть продуктъ многочисленныхъ, разнообразныхъ и почти неучитываемыхъ воздѣйствій.
Поэтому болѣе чѣмъ произвольно -- думать, будто въ ходѣ экономическаго прогресса человѣческая душа окрасится именно въ духѣ коллективизма и застынетъ въ этой формѣ навсегда. Съ гораздо большимъ основаніемъ можно предполагать, что будетъ нѣчто иное: очень возможно, что съ пріобрѣтеніемъ новыхъ знаній въ области законовъ міра и природы человѣка, съ уничтоженіемъ отживающей идеалистической морали и сведеніемъ всѣхъ помысловъ человѣка къ матеріально84
му благоустройству, человѣчество ожидаетъ радъ катастрофическихъ неожиданностей, вплоть, хотя бы, до захвата власти умственной аристократіей, вплоть до окончательнаго раздѣленія людей на господъ и рабовъ, на Элоевъ и Морлоковъ Уэльса.
Это тѣмъ болѣе возможно, что въ самой идеѣ соціальнаго равенства есть нѣчто, глубоко противное человѣческой природѣ и враждебное жизни, какъ вѣчной борьбѣ и вѣчному движенію.
Поглощеніе личности коллективомъ есть ничто иное, какъ самое тяжкое духовное рабство. Личность, являющаяся на свѣтъ съ задатками самыхъ разнообразныхъ и неожиданныхъ возможностей, неминуемо должна нивеллироваться, ограничивая свои способности и стремленія узкимъ кругомъ общественныхъ нуждъ.
Соціализмъ налагаетъ страшныя оковы на всѣ творческія способности человѣка. Даже въ томъ случаѣ, если этотъ человѣкъ будетъ вождемъ и организаторомъ, онъ долженъ быть только слугой массы. Онъ обязанъ лишь предупреждать ея инстинктивныя стремленія, предугадывая и формулируя ея уже назрѣвшія потребности. Онъ можетъ выражать въ лучшемъ случаѣ то, что только смутно, но все же уже осознано массой. Если же движимый своимъ личнымъ творческимъ прозрѣніемъ онъ слишкомъ опередитъ толпу, то неминуемо оторвется отъ нея, станетъ ей непонятнымъ и чуждымъ, а, въ концѣ концовъ, неминуемо будетъ признанъ врагомъ и свергнутъ. Чѣмъ выше взлетъ генія, тѣмъ больше разстояніе между нимъ и пониманіемъ толпы. Вождь соціалистическаго общества, если оно вообще потерпитъ вождя, можетъ превосходить толпу способностями, но не имѣетъ права превосходить ее понятіями. Онъ обязанъ или мыслить вульгарно, или вульгаризировать свои мысли, примѣнись къ духовному уровню массъ. Все это несовмѣстимо съ самой природой генія, а потому въ идеальномъ соціалистическомъ строѣ геніальность нетерпима. Она являлась бы тамъ какимъ-то смерчемъ въ застывшемъ болотѣ.
Самая идея всеобщаго уравненія, проистекающая, яко* бы, изъ справедливаго права каждаго человѣка на жизнь, если вдуматься въ нее, является глубокой несправедливостью и нарушеніемъ именно того самаго права, которое заложено въ ея основу.
Конечно, жизнь -- лотерея, въ которой умъ, красота, талантъ, здоровье и сила -- не болѣе, какъ случайности. Но и будучи чистой случайностью, они являются неотъемлемой, въ буквальномъ смыслѣ этого слова, собственностью личности. Личность имѣетъ естественное и дѣйствительно-абсолютное право дорожить своими преимуществами и пользоваться ими.
Въ процессѣ жизни всѣ положительныя качества личности даютъ ей рядъ цѣнныхъ преимуществъ. При торжествѣ же принципа уравненія правъ и обязанностей, всѣ эти преимущества отпадаютъ, ибо они ничего не даютъ. Нѣтъ никакой надобности обладать крыльями Пегаса, чтобы пахать землю подъ однимъ ярмомъ съ самымъ обыкновеннымъ осломъ. Поставить генія въ одинаковыя условія съ жалкой посредственностью, не есть ли это величайшее насиліе? Не есть ли это величайшая несправедливость?
Едва ли можно опредѣлить понятіе о справедливости точнѣе, чѣмъ какъ равноцѣнность даваемаго и получаемаго. Объективно творческая личность имѣетъ право на ту сумму благъ, которая равна пользѣ, приносимой ею.
Не надо никогда забывать, что ходячая фраза о "наслажденіи творчества" есть простая глупость. Творчество -- гораздо болѣе страданіе, чѣмъ наслажденіе, ибо требуетъ огромной затраты духовной энергіи. То пресловутое "наслажденіе", о которомъ мы знаемъ, есть ничто иное, какъ экстазъ, крайняя степень нервнаго возбужденія, неминуемо ведущая къ тяжкой и болѣзненной реакціи.
Врядъ ли поэтому возможно говорить о справедливости такого общественнаго строя, въ которомъ трудъ самой исключительной личности оцѣнивается наравнѣ съ трудомъ жалкаго ремесленника, а умъ, по выраженію Минца, "цѣнится наравнѣ съ лопатой".
Отсюда -- или утрата всякаго импульса въ творческой дѣятельности и, слѣдовательно, жалкій конецъ человѣческаго прогресса, или постоянная мучительная борьба самодовлѣющей личности съ коллективомъ за свои, попранныя идеей равенства, естественныя права.
Примиреніе логически невозможно. Какъ бы ни былъ гибокъ и растяжимъ общественный строй, личность, поскольку она личность, а не штампъ, всегда будетъ чувствовать себя угнетенной.
Поэтому соціалистическій рай, это пресловутое царство братства, равенства и свободы, не болѣе, какъ одна изъ тѣхъ иллюзій, которыми уже не разъ тѣшилось человѣчество въ своей страстной тоскѣ по лучшемъ будущемъ.
Но вожди соціалистической мысли не видятъ и не желаютъ видѣть иллюзорности своей идеи. Они не допускаютъ даже и мысли объ ошибкѣ въ своихъ расчетахъ, ибо путь безпристрастнаго анализа для нихъ закрытъ: они руководятся не чистымъ разумомъ, а своеобразнымъ религіознымъ чувствомъ.