Все произошло как-то быстро и Беженцев сообразил случившееся лишь в автомобиле.
Автомобиль был четырехместный, и, конечно, Курченинов мог совершенно свободно занять там хоть два места. Но Ольга сказала мужу, чтобы он домой возвращался один. Ей хочется устроить по шоссе гонку автомобиля и тройки. И Курченинов, все еще виноватый и смущенный, тихо покорился этому приказанию, сказанному мягко и нежно...
И вот они быстро мчатся вдвоем.
Ольга сидит далеко. Прижалась в углу и молчит.
Беженцев тщетно пытается взять ее за руки. Молча, но сильным движением, она вырывается и молча сидит далеко и так близко, такая прекрасная и снова такая загадочная.
-- Ольга!
Молчание.
-- Если ты будешь молчать, автомобиль привезет тебя ко мне и ты у меня останешься... навсегда.
Молчание.
-- Еще одна секунда, и я сорву с тебя ротонду и буду целовать тебя, как грубый апаш.
Молчание.
-- Ольга, самый тонкий человек может быть зверем. Отчего ты молчишь?
Ольга медленно повертывает к нему свое ясное лицо и медленно говорит:
-- Кто, какой поэт только что просил меня молчать? Я молчу. А ты не сделаешь того, чем грозишь...
И спокойный голос звучал в то же время властно. И Беженцев понял существом своим, что его угрозы пустее шутки.
-- Тогда позволь говорить мне. Отвечай только.
-- Я буду молчать. Ты сам просил... Так сладко слушать, слушать, верить, грезить и молчать... Как хорошо ты просил меня об этом.
-- Молчи, молчи. Но все-таки я спрошу тебя: ты счастлива?
Ответа нет.
-- Скажи, в твоей душе большая боль?
Точно всплеск волны, шевельнулась Ольга. Но ответа не было.
-- Я хотел разгадать тебя. Как материал...
-- Да, да, -- прошептала Ольга, -- и это было чудовищно. Так делают палачи.
-- А теперь я люблю тебя, потому что чую твои страдания.
Ольга молчит.
-- Скажи одно слово и я...
Ольга распахивает ротонду и, наклоняясь к Беженцеву и опять сияя своими глазами, говорит:
-- Ну, теперь помолчи ты. Дай, я полюбуюсь твоими устами. Они слишком красиво говорят, чтобы не лгать. Слишком красивы они, чтобы не лгать. Помолчи!
И они молчали. Ольга склонилась к нему и, опустив руки на плечи, прижалась своей высокой, красивой грудью. И смотрела долго-долго.
И бегали тени. То приближаясь, то отдаляясь от светлых точек фонарей, автомобиль бежал, точно догоняя тени. Вот вспыхнул свет, и Ольга видит, как загоревшийся в темных глазах Беженцева огонь брызжет искрами страсти, сдерживаемой и вовремя захваченной волей. Тени скользят, темнеет лицо, и милые черты, смягченные мраком, становятся милее и нежнее.
А свет уже упал на синие глаза, и Беженцев, видя их близко пред собою, любуется милым, в розах румянца, лицом и алыми устами, ароматными и зовущими.
И так бежали тени и ласкали они то одно, то другое лицо молчавших людей.
И когда промелькнули Триумфальные ворота мгновенной, но слишком черной и густой тенью, Ольга, медленно-медленно приближая свои уста к его устам, прошептала:
-- Теперь -- бездна!
И как бешеные магниты целовали они друг друга, задыхаясь, с судорожно бьющимся сердцем, готовые кричать от счастья и неудовлетворенной, голодной страсти.
Ольга откинулась опять и снова забилась в угол.
А Беженцев протянул опять к ней руки и прошептал:
-- Не мучь, скажи, скажи... Хоть каплю любви мне в сердце...
Молчит.
-- Скажи...
-- Слишком много красивых слов, а еще больше страданий. Не могу. Сейчас мы приедем.
Беженцев приподнялся, но в этой проклятой, узкой клетке, где и выпрямиться невозможно, нельзя было сделать ни одного резкого движения.
А Ольга радостным тоном шептала:
-- Сейчас дома... дома... Какое счастье... счастье...
Автомобиль остановился.
Вышли. Тройки еще не было.
-- Придется долго ждать, -- иронически говорит шофер, выглядывая из своего необъятного мехового одеяния.
-- Прокатимся еще немного, -- тихо молит Беженцев.
Ольга кивает отрицательно головой.
-- Пойдем к нему навстречу, -- говорит она.
-- Но неужели тебе он нужен теперь, теперь в этот момент?
-- Больше чем нужен. Он меня спасет.
-- От чего?
-- От правды.
Автомобиль, сделав крутой и резкий оборот, точно кокетничая смелостью своих движений, быстро скрылся.
Они стояли молча, у подъезда.
-- Тогда позволь мне зайти к тебе на одну секунду.
-- Никогда.
-- Но отчего?
-- Опять тоже слово: не хочу правды... Не люблю правды... Ненавижу правду.
-- Я был счастлив. Я думал, что подошел к твоей душе близко. Твой поцелуй...
-- Тройка! Слава Богу! Петруша!
И звонкий голосок быстро полетел по тихим улицам навстречу тройке.
Звенели бубенцы. Грубо ухали сани, неуклюжие и нелепые после автомобиля. И дико кричал извозчик пьяным, сиплым голосом.
А Курченинов стоял на тройке во весь рост и издали кричал:
-- Не обогнал! А ведь десять рублей на чай обещал.
Ольга побежала веселыми, как девочка, шажками к нему навстречу и обняла его.
-- Я боялась. Я думала, не случилось ли чего с тобой.
Расцветая от этой неожиданной ласки, смеялся и шутил Курченинов и, не стесняясь, прижимал к себе Ольгу. А она хохотала беззаботно и серебряно-чисто.
В бешенстве, едва скрывая его, Беженцев утрированно почтительно снял шапку.
-- Прощайте.
-- Так ты завтра к нам обедать, Эдвард? -- говорит Курченинов.
-- Не знаю, -- лениво ответил тот. -- Может быть, вот на этой тройке прямо на вокзал и проеду.
-- Очень просто, -- громко сказал ямщик.
-- Очень просто, -- засмеялась Ольга и протянула с той же преувеличенной важностью руку Беженцеву.
Он задержал эту мягкую руку в своей и молниями пронеслись у него желание сжать эти нежные пальчики так, чтобы они захрустели, чтобы брызнула кровь и чтобы эта лживая красавица застонала бы от боли и на коленях попросила бы пощады.
Но мелькнули в глазах Ольги добрые огоньки, и Беженцев, целуя руку, слегка к ней прикоснувшись холодными губами, почтительно сказал:
-- Надеюсь завтра откланяться. Вечером я еду непременно.
-- Если будете еще раз в Москве, непременно заходите к нам, -- говорит Ольга, стоя в полуоборот и нажимая кнопку звонка к швейцару. И так равнодушно и таким ледяным голосом говорит она, что Беженцеву хотелось расплакаться...
Дверь открыта. И плавно, и медленно скрывается за ней Ольга. Едва пожав руку Курченинову, Беженцев бросился к тройке и крикнул:
-- Ну, сломя голову! Дави всех по пути!
Тройка помчалась, тяжелая и грузная. Лошади хрипели и вздрагивали под кнутом. Но не было все же впечатления быстрой езды, и со скрежетом Беженцев тосковал об автомобиле, который так идеально быстро мчал вперед и в котором она, Ольга, была так прекрасна и так близка. Неужели все это сон о прекрасной Аннабель Ли, сон, который никогда, как все сны, не повторится?