Было уже пять часов утра. Взяв ванну, Беженцев бросился в кровать с твердым намерением немедленно заснуть. Позвал к себе свои обычные видения, которые успокаивали его -- воспоминания детства. Такие чистые, нарядные. Много света в них и любви. Не такой, как теперь. И всегда эти воспоминания согревали его душу теплом и негой. И, отдаваясь им, как вечному сну своему, обыкновенно отдавался он крепкому реальному сну.

Но сейчас тревога в душе прогоняет все призраки, кроме одного.

Стоит Ольга и мучительно смотрит на него.

И говорит:

"Разгадай, и тогда я -- твоя..."

Сказала она это, или нет?.. Нет, не сказала... Но что она говорила?

И красными вспышками зажигаются в его мозгу ее слова:

"Потому что люблю... Теперь -- бездна... Он спасает меня от правды... Ненавижу правду..."

Мучительное уравнение. Все из неизвестных. И все-таки это -- самая лучшая загадка жизни, которую Беженцев когда либо встречал...

И беспомощно барахтаясь, как утопающий, в этих полусловах-полунамеках, Беженцев дождался позднего рассвета, не смыкая глаз.

К утру он стал забываться. Прилегли к подушке новые тени. Сделалось теплее на душе. Поплыли какие-то образы, мягкие и баюкающие. И голоса зазвучали, успокаивающие, как голос матери.

И вдруг резкий стук в дверь.

Беженцев открыл глаза и машинально посмотрел на часы. Без четверти девять. Кто это может стучать? Телеграмма? Не от кого. Давно он "в отпуску" из департамента любви. И некому посылать нелепые, истерические, угрожающие и молящие телеграммы.

Стук повторился.

-- Кто там? -- сердито и резко закричал Беженцев.

-- Барин, вас спрашивают.

Беженцев застыл. Кто? Она? Или глупый муж, только к утру понявший, в чем дело?

-- Пожалуйста, спросите фамилию.

-- Вот карточка.

В тревоге, точно сброшенный с большой высоты, Беженцев весь в туманных предчувствиях соскочил с кровати и быстро стал одеваться. Захлопнул чемодан, из которого неряшливо торчали небрежно брошенные туалетные принадлежности, осмотрел всю комнату и, наскоро освежив лицо и руки одеколоном, открыл дверь.

В дверях стояла Ольга.

В той же ротонде. Такая же спокойная, с тем же ласковым светом своих ясных глаз.

Беженцев отступил. Ольга вошла и закрыла за собой дверь.

И, когда он протянул свои руки, Ольга, гибко уклонившись, прошла вперед и, сбросив ротонду, опустилась в кресло.

Голос Ольги звучал ясно и твердо.

-- Когда мы приехали, у мужа на столе лежала срочная телеграмма. Его вызывают в Клин по неотложному делу. Он уехал с первым поездом. Я пришла к тебе проститься. Я не спала. Я думала о тебе. Я читала те главы из твоего романа "Грани сердца", в котором ты описываешь сцену последнего прощания влюбленных. Я плакала. Я хотела увидеть тебя еще раз. Потому, что раньше я любила тебя за твои произведения. А теперь люблю тебя за твою душу.

Беженцев сделал шаг и, склонившись, обнял ее, положив голову на ее колени.

-- Теперь ты молчишь. Это -- хорошо. Страдание никогда не кричит.

-- Кто ты? -- не подымая головы, спросил Беженцев.

-- Ты никогда не узнаешь.

-- Почему?

-- Потому, что я люблю.

-- Кого?

-- Тебя.

Беженцев поднял голову и не узнал лица Ольги.

Нет радости жизни. Нет ясности и безоблачности. Нет синих небесных глаз. Скорбью потемнело лицо. Страданием искривились губы. И эти прекрасные уста, которые так любовно лобзали, точно шепчут сейчас предсмертную молитву.

-- Что с тобой, Ольга?

-- Я люблю тебя.

-- Но сейчас... сейчас... мне страшно обнимать тебя... мне страшно видеть твои бледные губы... я боюсь тебя...

Ольга улыбнулась светлой улыбкой.

-- Сядь рядом со мной.

Ольга улыбнулась еще яснее. И вдруг зарозовели уста, и румянец, как предрассветная заря, коснулся белых щек, и к устам прилила алая кровь, и бог счастья зажег огни в небесных глазах, как Бог зажигает звезды в небесах.

И восторженный, сжал ее Беженцев в своих объятиях и восторженными поцелуями осыпал он ее лицо.

Осыпал своими поспешными, торопливыми поцелуями и пил ее ответные лобзания, более спокойные, но более глубокие, до боли страстные, блаженно-вкусные и похожие на вечность.

И в мгновенье, когда не стало дыханья, когда сердце разрывалось от счастья близкого взаимного обладанья и бесконечности пришедшей радости, Ольга вдруг встала и оттолкнула от себя Беженцева.

И опять страдание склонилось к ее прекрасному лицу. Опять тени, злые и, как могила, темные окружили ее ясный взор и сделали бледными, ее страстно-красные уста.

-- Что с тобой, Ольга?

-- Не надо, не надо... -- шептали ее бледные уста.

-- Ольга...

-- Молчи. Я -- проститутка... Продажная... Вся изгажена... Грязь на мне... Пауки холодные ползали по телу...

Беженцев потерял сознание...