Собственно говоря, критика, удѣлявшая всегда много вниманія Короленкѣ, не разъ оказывалась въ затрудненіи. Какъ провести демаркаціонную линію между нимъ, какъ художникомъ и какъ публицистомъ, и какъ разграничить въ этомъ направленіи его произведенія? Короленко называли истиннымъ первокласснымъ художникомъ, а въ то же время ясно видѣли въ цѣломъ рядѣ его произведеній какой-то переходъ въ публицистику, иногда тонкій, а иногда просто дѣлаемый съ конкретною очевидностью. Это обстоятельство, однако, не заставляло остановиться на любопытномъ вопросѣ, представляется-ли зачисленіе Короленко исключительно по разряду изящной словесности абсолютно безспорнымъ?
И уже одно затрудненіе критики, хотя бы, напримѣръ, относительно "Павловскихъ очерковъ", "На затменіи", "За иконой", указываетъ ясно, что въ первоначальномъ анализѣ сдѣлана какая-то ошибка, опущена какая-то величина или установлена несуществующая цѣнность.
Дѣло, однако, въ томъ, что причислить Короленко къ художникамъ въ настоящемъ, тѣсномъ значеніи этого слова, и невозможно.
Трудно, конечно, установить формулой, точной, какъ алгебраическая, конструкцію творчества. Но ясно, что оно, будучи творчествомъ, должно выражаться въ созданіи новыхъ духовныхъ цѣнностей, въ претвореніи жизненныхъ впечатлѣній или внутренняго малозависимаго отъ жизни экстаза въ изящную видимость, отошедшую уже отъ реальной земли. Гдѣ нѣтъ претворенія жизни въ творческомъ горнилѣ, гдѣ нѣтъ этого таинственнаго процесса работы вымысла, воображенія, работы высшаго мышленія и высшаго чувствованія, аналитическаго или синтетическаго, тамъ не можетъ быть художественнаго творчества въ точномъ и тѣсномъ смыслѣ этого слова. Тамъ можетъ быть, даже при литературной красивой формѣ, только воспріятіе жизненныхъ явленій. красиво передать жизненное впечатлѣніе это не значитъ создать, сотворить. Это значитъ только повторить. Значить, сдѣлать второе изданіе природы, реальнаго, въ улучшенной формѣ литературной рѣчи. И есть у насъ красивыя фотографическія дарованія въ литературѣ, дарованія, которыя въ предѣлахъ фотографіи такъ и остаются.
Толстой является высшимъ жрецомъ искусства, потому что жизнь, отъ которой никогда онъ не отрывался, онъ претворялъ въ синтетическіе образы изумительной правды, высшей синтетической правды. Это отъ духа Святаго. Отъ Его прикосновенія къ мышленію, отъ его сошествія. Здѣсь и есть вдохновеніе.
И самъ Короленко, въ сущности, провелъ отчетливо линію между собою, какъ писателемъ и настоящимъ творцомъ-созидателемъ.
Въ "Отошедшихъ", вспоминая А. П. Чехова, Короленко, между прочимъ, пишетъ:
"Среди его разсказовъ былъ одинъ (кажется, озаглавленный "Встрѣча"): гдѣ-то на почтовой станціи встрѣчается неудовлетворенная молодая женщина и скитающійся по свѣту, тоже неудовлетворенный, сильно избитый жизнью русскій искатель лучшаго. Типъ былъ только намѣченъ. Но онъ изумительно напомнилъ мнѣ одного изъ значительныхъ людей, съ которымъ меня сталкивала судьба. И я былъ пораженъ, какъ этотъ беззаботный молодой писатель сумѣлъ мимоходомъ, безъ опыта, какой-то отгадкой непосредственнаго таланта такъ вѣрно и такъ мѣтко затронуть самыя интимныя струны этого, все еще не умершаго у насъ долговѣчнаго рудинскаго типа"...
В. Г. Короленко здѣсь пріоткрываетъ секретныя двери въ лабораторію своей работы. Онъ искренно удивленъ, какъ можно при беззаботности и при отсутствіи опыта, не зная, значитъ, жизни, мало вѣдая людей, всe же вѣрно и талантливо наитіемъ схватить интимныя черты типовъ и явленій? Да вѣдь у Чехова творчество было силы большой, мощной. Именно у него переработка жизни шла смѣлымъ, вдохновеннымъ образомъ. Ему не нужно было видѣть всего, чтобы возсоздать цѣльный образъ. Онъ наитіемъ, прикосновеніемъ святаго Духа оживлялъ, давалъ плоть и кровь тому, что реально представлялось только слабымъ очертаніемъ. Это-то и есть секретъ творчества. Это-то и дѣлаетъ художника.