Звонок. Движение за дверями. Какие-то возгласы. Шуршанье женских платьев. Точно тревога поднялась в осажденной крепости.

Странно живут здесь люди.

Дверь отворяется.

Красинский невольно давит в себе крик, готовый сорваться с уст.

Пред ним сестра? Или чужая?

Горячо и быстро мелькающая мысль мгновенно расценивает ту женщину, которая стоит перед ним. Нет, это не сестра.

И он решительно делает шаг вперед и говорит:

-- Здесь живут Кротовы?

Женщина остается неподвижной. Точно вылитая из бронзы статуя. Только руки, поднявшиеся было к лицу, замерли на груди и сложились, верно невольно, в молитвенный жест.

Красинский на мгновенье остановил свой взгляд на этих, так красиво и так набожно сложенных руках.

И в то же время почувствовал на себе жгучий ток...

И поднял свои глаза и встретил глаза странной женщины, скорбно, пытливо, страдальчески устремленные на него.

Жгучий ток усиливался. Претворялся в слова и думы. И говорил о близком, и родном.

-- Не может быть, не может быть! -- стремительно неслось в мыслях Красинского.

Углы рта странной женщины, -- она вся в черном, -- опустились. Задрожали старые, дряблые, желтые щеки. Скатилась крупная светлая слеза. И молившиеся руки опустились, упали, как мертвые.

-- Это ты, Воля?

И молящиеся руки обвили шею Красинского. А он в вихре спутанных мыслей и соображений все еще никак не мог отгадать, кто же обнимает его? Кто прильнул так крепко? Кто пред ним?

И чей-то голос просто и ясно шепнул его душе:

-- Да ведь это -- Таня...

Таня... Таня...

Это самая старшая сестра. Лет пятнадцать... нет больше, лет двадцать тому назад они виделись в последний раз. Красинский приезжал уже студентом. Из робкого, застенчивого гимназиста он обратился в яркого и красивого юношу. Начал ухаживать даже за своей племянницей Липочкой, дочерью Тани, красивой и легкомысленной болтушкой, с вишневыми губами, влекшими, как магнит.

Таня скоро уехала. Ее мужа, соборного дьякона, произвели в сан священника. И назначили ему деревенский приход.

Уехала и Липочка. Оставила на сердце след. Но след скоро истерся. Остались в памяти лишь Липочкины поцелуи. Долго-долго. Но жизнь и их замела, как юный след легких женских ножек по первой пороше заметает холодный вихрь.

А старшая сестра оставалась в памяти, как изящная, красивая дама, любившая жизнь, книги и театр.

И вот теперь...

Стоит старуха... Тонкие, когда-то такие красивые губы прильнули к губам Красинского. Он отвечает долгим поцелуем и чувствует беззубый рот. И на мгновенье ему становится неприятно. Но сейчас же, прогнав в то же мгновенье эту нечестивую мысль, он целует Таню, как целует он свою маленькую дочурку...

И потом, оторвавшись от поцелуя, они смотрят друг на друга. И холодное время считает за них все пройденные годы, все пережитые пределы. И шепчет жестоко:

-- Как мы стары, как мы постарели...