Иванъ Иванычъ Мухинъ, отставной поручикъ, мелкій землевладѣлецъ, имѣющій домъ въ вашемъ селѣ, вернулся утромъ изъ города, получивъ пенсію въ уѣздномъ казначействѣ. За обѣдомъ Иванъ Иванычъ выпилъ, какъ слѣдуетъ быть, потомъ выспался, какъ высыпаются только люди, у которыхъ нѣтъ ни особенныхъ заботъ, ни экстренныхъ дѣлъ, и въ настоящее время сидѣлъ за чаемъ, позѣвывая и раздумывая, что предпринять, дабы скоротать вечеръ. Внезапно Иванъ Иванычъ вспомнилъ; что изъ города онъ привезъ четверть столовой водки, далеко лучше той бурды, которую продаетъ нашъ трактирщикъ, Осипъ Никитичъ, подъ названіемъ "двойной очищенной". Хотя Осипъ Никитичъ и пріятель Ивана Иваныча,-- что неоднократно доказывалъ, отпуская ему въ кредитъ водку и пиво,-- но поручикъ, въ пылу благороднаго негодованія, частенько заявлялъ даже въ глаза Осипу Никитичу, что онъ черезъ-чуръ широко пользуется правомъ, предоставленнымъ деревенскимъ трактирщикамъ снисходительнымъ акцизнымъ надзоромъ, разбавлять водку водой до крѣпости 30°, а то и ниже. Вспомнилъ Иванъ Иванычъ послѣдній споръ свой съ Осипомъ Никитичемъ, имѣвшимъ нахальство утверждать, что въ городѣ водка нисколько не лучше продаваемой имъ въ нашемъ селѣ; вспомнилъ еще Иванъ Иванычъ, что между разными припасами, которые онъ привезъ для своего продовольствія изъ города, есть банка килекъ и коробка сардинокъ,-- вещи, какъ извѣстно, очень вкусныя въ качествѣ закусокъ къ водкѣ. И результатомъ всѣхъ этихъ соображеній было то, что Иванъ Иванычъ рѣшилъ пригласить къ себѣ цвѣтъ и сливки мѣстнаго общества, чтобы, во-первыхъ, угостить ихъ хорошей водкой и закуской, во-вторыхъ, доказать Осипу Никитичу, что онъ безбожный лгунъ, и, въ-третьихъ, скоротать время за пулечкой или стуколочкой.
Иванъ Иванычъ велѣлъ работнику заложить лошадь и сѣлъ писать приглашенія. Въ деревнѣ это дѣлается просто: "пріѣзжай, пулька будетъ" (варіаціи: "стуколка будетъ", "винтъ будетъ"),-- пишетъ одинъ партнеръ другому и, въ экстренно-важныхъ случаяхъ, посылаетъ за нимъ лошадь. Получившій записку тотчасъ садится въ присланную телѣгу или сани, заѣзжаетъ къ другому приглашаемому и, захвативъ его, къ третьему: вотъ и всѣ налицо. Такъ было и въ этотъ разъ. Отецъ Петръ,священникъ нашего села, молча пилъ шестой стаканъ чаю съ лимономъ и неистово зѣвалъ въ ожиданіи скучнаго, бездѣльнаго вечера; его любимый котъ прыгнулъ къ нему на колѣна.
-- Брысь, подлый!... И безъ тебя жарко!-- крикнулъ отецъ Петръ и могучею десницей отшвырнулъ отъ себя кота.
-- Ахъ, Петя, ты всегда такъ!... Чѣмъ онъ виноватъ, бѣдный?-- придралась въ случаю поговорить хоть на какую-нибудь тему томная супруга отца Петра.
-- Ну, матушка, а я-то чѣмъ виноватъ? Мнѣ и безъ него не въ мочь жарко, а онъ тутъ лѣзетъ!... Тошно даже, право!...
-- Можно бы потише, кажется.
-- И то не громко, кажется!... Да ты-то чего пристала, скажи-ка пожалуйста?
-- Не могу я видѣть твоего варварства!... Злодѣй ты, и больше ничего.
-- Вона!... Распустила язычекъ... Дай хоть чаю напиться, какъ слѣдуетъ, Христомъ-Богомъ прошу тебя!
Отцу Петру предстояло, очевидно, не совсѣмъ интересное времяпрепровожденіе; и какъ же радъ онъ былъ, когда получилъ записку отъ Иврна Иваныча.
-- Катай живѣй къ прочимъ,-- говорилъ онъ посланцу, -- а а на своей лошади доѣду... Эй, Сенька, запрягай жеребца!
-- Опять ты, Петя, въ гости ѣдешь?-- спрашивала матушка, раздраженная, перспективой одиночнаго сидѣнія.-- Ты ужь лучше на глаза мнѣ не показывайся, когда вернешься.
-- И не покажусь!... И не безпокойтесь о насъ, никто васъ не проситъ!...
Злосчастный котъ вновь верещитъ, на этотъ разъ отъ не совсѣмъ нѣжнаго прикосновенія къ нему остраго носка модной ботинки матушки-попадьи; затѣмъ слышится трескъ съ сердцемъ захлопнутой двери, и о. Петръ остается одинъ; онъ благодушно ухмыляется, расчесывая свои густые волосы, и мурлычитъ какую-то пѣсенку.
На мою долю также выпало приглашеніе ѣхать въ Ивану Иванычу. Я уже успѣлъ прочесть, взятые изъ волости, и Сельскій Вѣстникъ, и Губернскія Вѣдомости, и плохонькій мѣстный "органъ нуждъ и стремленій", и также, какъ и прочая "интеллигенція" села ***, задавалъ себѣ мучительный вопросъ: что же теперь дѣлать?-- какъ вдругъ хорошо знакомый мнѣ голосъ раздался въ открытомъ окнѣ:
-- Дома, что-ль?
-- А, а, Иванъ Дмитріевичъ! Заходи!
-- Какого тамъ чорта заходить? Бери шапку, ѣдемъ къ Ивану Иванычу!
Это быкъ нашъ учитель; онъ подъѣхалъ къ моему дому уже на телѣгѣ. Я съ минуту колебался, принимать или нѣтъ приглашеніе; но, рѣшивъ, что на людяхъ, все-таки, скорѣе убьешь этотъ скучный и душный вечеръ, взялъ фуражку.
Мы застали у Ивана Иваныча уже двухъ гостей, фельдшера и трактирщика Осипа Никитича. Фельдшеръ былъ именно таковъ, каковы вообще фельдшера въ девяти случаяхъ изъ десяти, но трактирщикъ Осипъ Никитичъ... пожалуйста, недумайте, что это какой-нибудь деревенскій кулакъ или чумазый мѣщанінишко; нѣтъ, это господинъ въ тонкомъ голландскомъ бѣльѣ, въ костюмѣ изъ чи-чун-ча и съ золотыми часами на таковой же цѣпочкѣ, -- словомъ, это совсѣмъ культурный человѣкъ, нашей компаніи не портившій; даже въ мѣстномъ "органѣ" корреспондентомъ состоялъ, чѣмъ немало гордились и мы, и онъ.
-- Какого чорта даромъ время терять?-- грохоталъ учитель черезъ пять минутъ послѣ того, какъ мы ввалились въ Ивану Иванычу.-- Разставляй столы, друже!
-- Нельзя, Иванъ Дмитричъ; надо, вѣдь, отца Петра подождать; чтой-то онъ запоздалъ; вѣрно, задержали... А вотъ что, господа, хоть теперь и жарко, но говорятъ: "клинъ клиномъ вышибай". Не выпить ли намъ по этому случаю по единой?... Городская, вѣдь, водочка, не здѣшней фабрикаціи.
Иванъ Иванычъ насмѣшливо посмотрѣлъ на фабриканта "здѣшней" водки; тотъ пропустилъ обиду мимо ушей и сосредоточенно крутилъ папиросу.
-- Охъ, жарко дюже, Иванъ Иванычъ!-- протестовалъ учитель.-- Вотъ кабы пивца.
-- Будетъ и пиво: я уже послалъ. А что, H. М., правда, что у вашихъ хозяевъ все еще лошади дохнутъ?
-- Просто ужасно, что дѣлается!... Гнѣдыя-то, троечныя, знаете? Вчера скапутились!
-- Ай, ай, вотъ бѣда-то! Вотъ раззоръ-то! Какіе кони-то были!...
-- А все жара. Вѣдь, по тридцати градусовъ въ тѣни бываетъ!
-- Ну, не все жара!
-- Что же еще?... Я ничѣмъ больше объяснить не могу.
-- Впрочемъ, кто ихъ знаетъ, можетъ быть, и отъ жары...
-- Я вотъ хочу завтра писать въ городъ, чтобы ветеринара намъ прислали.
-- Ничего вашъ ветеринаръ не подѣлаетъ, поманите мое слово!-- убѣжденно сказалъ хозяинъ.-- Ужъ я видывалъ на своемъ вѣку эти штуки, не даромъ же шестой десятокъ доживаю. Да вотъ я вамъ разскажу, какой былъ случай. Покойника Максима Петровича знавали, вотъ, что торговлю здѣсь свою имѣлъ? Нѣтъ?... Впрочемъ, что же я-то брешу! Онъ уже года четыре какъ померъ, вы и духа его не застали. Да, такъ скупалъ онъ, нужно вамъ сказать, и овецъ: головъ по пятисотъ и больше пѣлъ. Вотъ и случись у него падежъ: дохнутъ овцы, и шабашъ! Штукъ по пяти каждый день выволакиваютъ въ оврагъ, просте бѣда! Позвалъ онъ тутъ знающаго мужичка, тотъ посмотрѣлъ, никакой болѣзни на овцахъ-то не нашелъ и говоритъ, что не спроста, молъ, это. Помочь, говоритъ, я тебѣ не умѣю, а совѣтъ даю: поскорѣе продавать всѣхъ, хотя бы и съ убыткомъ а то еще большій убытокъ понесешь, какъ всѣ подохнутъ. Не повѣрилъ Максимъ Петровичъ и поѣхалъ въ городъ за ветеринаромъ; а по дорогѣ, въ вагонѣ, и разговорился съ сосѣдомъ: такъ и такъ, ѣду, молъ, въ городъ. Сосѣдъ засмѣялся: "Что же, говоритъ, твой ветеринаръ тутъ сдѣлаетъ, если на нихъ болѣзни никакой нѣту? Мнѣ ты не повѣришь, такъ поѣзжай же, потрать рублей двадцать денегъ, а потомъ сдѣлай, что скажу, и будутъ твои овцы цѣлы". Оказалось, что сосѣдъ-то Максиму Петровичу попался хорошій: самъ скотскою частью не годъ и не два занимался. Привезъ Максимъ Петровичъ ветеринара, ничего тотъ не подѣлалъ: дохнутъ овцы попрежнему. Вотъ и приходитъ ко мнѣ Максимъ Петровичъ и проситъ написать на бумажкѣ какой-то наборъ словъ, заученный имъ со словъ сосѣда въ вагонѣ. Взяло меня любопытство, и присталъ я къ нему: скажи, да скажи, зачѣмъ это тебѣ понадобилось? Онъ долго отнѣкивался; однако, подъ конецъ сообщилъ, взявъ слово никому не говорить (теперь-то, я думаю, можно, потому что онъ ужь померъ, царство ему небесное). Видите ли, онъ плохо самъ-то писалъ, ну, и боялся, что прошибется, коли самъ писать будетъ. Оказалось, что это заговоръ отъ падежа. Надо его написать на бумагѣ, потомъ разорвать темною ночью на девять клочковъ и, читая девять разъ про себя, обойти,-- три ли раза, семь ли разъ, не помню хорошенько,-- овчарню, гдѣ овцы ночуютъ; потомъ вырыть вокругъ овчарни девять лунокъ въ землѣ и въ каждую изъ нихъ закопать по клочку бумажки. Только и всего. И все прекрасно вышло. Ни одна овца больше не пала.
-- Почтеннѣйшій хозяинъ Иванъ Иванычъ, ваше благородіе!-- вмѣшался Осипъ Никитичъ,-- что-жь это вы: зазвать-зазвали, а одними разговорами угощать намѣреваетесь? Ужь похвалитесь, похвалитесь своею водочкой!
Въ эту минуту загремѣла телѣга и появился давно ожидаемый о. Петръ.
-- Что долго не ѣхалъ? Зачѣмъ людей заставлять ждать?-- посыпались на него укоризны и вопросы.
-- Ничего не подѣлаешь, господа! Только что было занесъ ногу на телѣгу, глядь, Ивана Болотова Богъ несетъ. Проситъ на завтра молебенъ съ водоосвященіемъ отслужить, лошади, вишь, у него дохнутъ. Да и проговорилъ съ нимъ минутъ десять; все просилъ посовѣтовать, что ему дѣлать. Я ему говорю: Божья воля, молъ, такая; а онъ плачется, чѣмъ же это, дескать, онъ грѣшнѣе или хуже другихъ, да не знаю ли я чего-нибудь такого, какъ лошадей отчитать?... Я ему отвѣчаю...,
-- Будетъ вамъ, господа, объ этихъ лошадяхъ-то говорить,-- протестуютъ Осипъ Никитичъ и Иванъ Дмитричъ.-- Наладили цѣлый вечеръ объ одномъ и томъ же, а время-то идетъ.
-- Ну, ладно, ладно! Какую же музыку заведемъ?... Если пульку...
-- Ну ее къ чорту, твою пульку! Давайте въ стуколку,-- предложилъ учитель.
-- Что, али деньги лишнія завелись?-- спросилъ Осипъ Никитичъ.-- Ой, берегитесь, Иванъ Дмитричъ, проштрафитесь!
-- Погодите, почтеннѣйшій корреспондентъ! Не торопитесь; цыплятъ, вѣдь, по осени считаютъ!
-- Сосчитаемъ, сосчитаемъ безъ вашей помощи; не безпокойтесь, васъ просить не будемъ!
-- Садитесь, же, садитесь, господа!-- понукалъ неугомонный педагогъ.
Я сначала отказывался отъ участія въ игрѣ, но потомъ, подъ вліяніемъ изряднаго количества холоднаго пива, также вошелъ въ азартъ, за что и поплатился нѣсколькими рублями; учитель же проигралъ одиннадцать рублей, т.-е. больше половины своего мѣсячнаго жалованья; послѣдній ремизъ, что-то около четырехъ рублей, ему даже нечѣмъ было заплатить, вслѣдствіе чего игра прекратилась сравнительно рано, часа въ три утра, и у него произошелъ крупный разговоръ съ трактирщикомъ.
-- Это только мошенники такъ играютъ! Когда выигрываютъ -- деньги берутъ, а какъ платить -- не платятъ!
-- Въ трактирѣ у насъ за стойкой всегда стоитъ мошенникъ, вотъ вы и думаете, что всѣ вокругъ васъ мошенники!
-- Ну, это тамъ какъ хотите, а отнынѣ я съ вами играть слуга покорный!
-- Будетъ вамъ, господа, ссориться изъ-за пустяковъ!-- вмѣшался миролюбивый хозяинъ.-- Учитель, давай лучше споемъ "нелюдимо наше море".
-- Качай!
И громовой дуэтъ двухъ могучихъ голосовъ нарушилъ утреннюю тишь, привѣтствуя восходящее солнце.