III.

Первое знакомство съ администраціей Демьяновской волости.

Демьяновскій волостной писарь, худой, высокій человѣкъ лѣтъ 50, кривой на одинъ глазъ, гладко выбритый и остриженный, взялъ у меня записку Столбикова и долго держалъ ее передъ своимъ единственнымъ окомъ, перечитывая нѣсколько разъ: онъ видимо соображалъ что-то. Я, между тѣмъ, осматривалъ канцелярію волостного правленія и находившихся въ ней лицъ, которыя, со своей стороны, тоже пристально разглядывали меня. Комната была о четырехъ окнахъ, высокая, но мрачная отъ большого количества, стоявшихъ въ ней черныхъ шкаповъ. У оконъ расположены были три стола: одинъ большой, два поменьше; въ углу, у печки, большой сундукъ, обитый желѣзомъ. У большого стола въ креслѣ сидѣлъ мужикъ лѣтъ сорока, въ синей поддевкѣ, въ сапогахъ съ бураками и съ густо намазанными масломъ рыжими волосами; онъ лѣниво позѣвывалъ, крестя ротъ, и въ антрактахъ между двумя зѣвками барабанилъ толстыми, неуклюжими пальцами по столу. Я догадался, что это не кто иной, какъ демьяновскій старшина. У одного изъ меньшихъ столовъ сидѣлъ старичокъ, росту небольшого, но, что называется, поперекъ себя шире,-- такъ онъ былъ толстъ; волосъ на немъ было очень мало: это лба до затылка красовалась большая плѣшь, а бороду и усы онъ брилъ, такъ что голова его, при толстыхъ отвислыхъ щекахъ, производила впечатлѣніе гладко выточеннаго шара. Старый, черный, порванный и до глянцовитости засаленный сюртукъ и синяго цвѣта обтрепанныя брюки составляли его костюмъ. Старичокъ съ любопытствомъ и умильно поглядывалъ на меня, болтая коротенькими ножками, и поминутно нюхалъ табакъ изъ оловянной табакерки, приговаривая: "вотъ такъ ловко",-- и затѣмъ, не торопясь, утиралъ себѣ губы рванымъ, кофейнаго цвѣта платкомъ. Позади меня въ дверяхъ стоялъ, по виду, отставной солдатъ съ шиломъ въ одной и съ рванымъ сапогомъ въ другой рукѣ, и съ неменьшимъ, чѣмъ прочіе, любопытствомъ оглядывалъ меня: видимо, всѣхъ смущали мое хорошее лѣтнее пальто и касторовая шляпа.

-- Павелъ Ивановичъ приказываютъ принять ихъ къ намъ въ помощники,-- обратился кривой писарь къ рыжему мужику. Тотъ усиленно забарабанилъ пальцами, потомъ наскоро зѣвнулъ и, наконецъ, промолвилъ:

-- Ну, что-жь, въ добрый часъ!..

-- Вы прежде служили гдѣ-нибудь?-- обратился ко мнѣ съ вопросомъ кривой.

-- По писарской части -- нигдѣ. Поэтому и поступаю къ вамъ въ помощники, чтобъ подучиться.

-- Потомъ въ волостные писаря думаете поступить?

-- Навѣрное не знаю, тамъ дѣло покажетъ...

Писарь нагнулся къ старшинѣ и пошепталъ ему что-то на ухо. Тотъ кивнулъ головой.

-- У насъ жалованье второму помощнику положено небольшое, только десять рублей въ мѣсяцъ. Согласны будете?

-- Мнѣ все равно,-- отвѣтилъ я, по возможности равнодушно.

-- Вы изъ чьихъ будете? Откедова? Изъ губерніи?..-- спросилъ старшина.

-- Это какъ "изъ губерніи"? Я не понимаю.

-- Ну, изъ города, изъ Воронежа, что ли?

-- Нѣтъ, я не здѣшній.

Всѣ замолчали; видно было, что мои краткіе отвѣты отбили у нихъ охоту производить дальнѣйшій допросъ.

-- Когда же мнѣ начать службу?-- спросилъ я.

-- Когда хотите, хоть сейчасъ,-- отвѣтилъ кривой, садясь за столъ и перебирая бумаги.

-- Сейчасъ мнѣ нельзя; я пріѣду завтра съ вещами, которыя у меня оставлены въ имѣніи Ковалева. А скажите, пожалуйста, у кого бы мнѣ здѣсь можно остановиться?

-- Казенныхъ квартиръ у насъ никакихъ не имѣется, кромѣ арестантской; но вы, вѣроятно, такой квартиры не пожелаете, ха-ха!..

Кривой постарался хохотомъ смягчить дерзость своего отвѣта, но я заранѣе рѣшился на такія выходки не обращать вниманія, и потому спокойно отвѣтилъ:

-- Нѣтъ, арестантской мнѣ не нужно; а нѣтъ ли тутъ какого-нибудь постоялаго двора, гдѣ бы я могъ оставить вещи, покуда не найду квартиры?

-- Да хотъ у меня на постояломъ,-- лѣниво сказалъ старшина.

-- Благодарю; до скораго свиданія,-- сказалъ я и вышелъ на крыльцо, къ которому была привязана моя лошадь. Я уже собирался садиться на дрожки, какъ услыхалъ позади себя старческій сладенькій голосокъ.

-- Не знаю, какъ васъ назвать, молодой господинъ...

Я обернулся. Это былъ кубическій старичокъ изъ канцеляріи.

-- Меня зовутъ H. М. Что прикажете?

-- Видите ли, таперича мы съ вами въ одной берлогѣ, хе-хе... сидѣть будемъ: я здѣсь тоже помощникомъ вотъ уже пятнадцатый годъ, а передъ тѣмъ, въ 1845 году, поступилъ сюда волостнымъ писаремъ и служилъ девять лѣтъ...

-- Извините, пожалуйста, мы какъ-нибудь на досугѣ поговоримъ,-- перебилъ я его.-- Успѣемъ еще, а теперь мнѣ ѣхать надо; видите,-- лошадь не стоитъ.

-- Правду, правду изволили сказать,-- успѣемъ, хе-хе!.. А хотѣлъ я вамъ предложить, если угодно будетъ, остановиться покуда у меня,-- что вамъ на постояломъ дворѣ тамъ дѣлать? Мужичье, скверность одна... А домокъ мой вотъ напротивъ.

Онъ указалъ на маленькій, выбѣленный, въ три оконца домикъ, стоявшій какъ разъ противъ волости. Я пожалъ старичку руку, поблагодаривъ за любезное приглашеніе, и тронулъ лошадь.

На другой день, уложивъ въ чемоданъ свои немногочисленные пожитки, я окончательно распростился съ "культурною" обстановкой и пустился въ невѣдомые края.

Когда я вошелъ въ сѣнцы маленькаго домика моего будущаго товарища по службѣ, меня встрѣтила высокая, лѣтъ подъ пятьдесятъ, женщина. Она удивленно смотрѣла на меня, на бывшій у меня въ рукѣ чемоданъ и на пару лошадей, стоявшихъ у крыльца. Не дождавшись съ ея стороны вопроса, я самъ объяснилъ, что я новый "помощникъ", что хозяинъ этого дома предложилъ мнѣ остановиться у него, и кончилъ вопросомъ: дома ли теперь хозяинъ? Но не успѣла высокая женщина отвѣтить на мой вопросъ, какъ въ сѣнцы, пыхтя, отдуваясь и размахивая кофейнаго цвѣта платкомъ, вкатился самъ хозяинъ.

-- Хе-хе,-- изволили уже пріѣхать, почтеннѣйшій H. М.?... Отлично, отлично-съ. Петровнушка, это вотъ молодой господинъ, хорошій господинъ:, они къ намъ поступаютъ, я ихъ и прислалъ къ себѣ, покуда что... Ну, квартирку покуда себѣ пріищутъ...

-- Да гдѣ они у насъ остановятся? Тѣсно у насъ, негдѣ,-- отвѣчала сердито женщина.

-- Ну, много ли имъ мѣста надо?.. Они и весь тутъ: какъ нибудь ужъ переночуемъ одну ночку, потѣснимся.

Старичекъ все это говорилъ мягкимъ, виноватымъ тономъ: видно было, что онъ въ своемъ домѣ плохой хозяинъ и теперь почти что раскаивается въ своемъ необдуманномъ проступкѣ -- позвать меня къ себѣ безъ разрѣшенія своой -- я не зналъ еще, что -- родственницы, или жены.

Кое-какъ, однако, устроились, т. е. поставили въ уголъ чемоданъ, на кровать положили подушку и плэдъ, а на гвоздикъ повѣсили пальто. Сѣли, я закурилъ папироску, старичокъ ожесточенно нюхалъ табакъ и поглядывалъ въ окно, не зная, какъ начать разговоръ. Я вывелъ его изъ затрудненія, спросивъ нельзя ли самоварчикъ поставить? съ дороги, молъ, полезно чайку напиться.

-- Какъ же, какъ же-съ... Въ минуточку будетъ готовъ. А я, старый, изъ ума выживать сталъ,-- самъ-то не догадаюсь никакъ... Да это сейчасъ: у меня самоваръ, я вамъ доложу, въ пять минутъ закипаетъ... Вотъ такъ, вотъ, вотъ,-- приговаривалъ онъ, наливая воду и кладя уголья.

-- Палъ Палычъ, ужъ вы бы не совались, дайте я!..-- говорила женщина, стоя въ дверяхъ.

-- Ну ужъ, мата,-- нѣтъ, куда тебѣ: ни въ жисть онъ у тебя такъ скоро не закипитъ, какъ у меня.

Женщина вышла, съ сердцемъ стукнувъ дверью. Мнѣ представлялся очень удобный случай изъ разговора съ словоохотливымъ старичкомъ разузнать подноготную Демьяновской волости, а это было необходимо, чтобы знать, съ кѣмъ будешь имѣть дѣло.

-- Вы, Павелъ Павлычъ, передъ чаемъ водочки не выпьете ли со мной для знакомства?-- спросилъ я, увѣренный, что за водочкой разговоръ пойдетъ оживленнѣе, чѣмъ за пустымъ чаемъ.

-- Ахъ, батюшка вы мой, да спасибо вамъ!.. Это отчего же, можно. Только вотъ... да погодите, я это мигомъ сооружу.

Я далъ ему тридцать копеекъ. Онъ съ нѣкоторымъ замѣшательствомъ вертѣлъ монеты въ рукахъ и видимо рѣшался на важный шагъ. Наконецъ, озабоченное чело его прояснилось, и онъ, пріотворивъ дверь, звонко крикнулъ.

-- Петровнушка, а Петровнушка, выдь-ка сюда! Вотъ молодому господину хочется передъ чаемъ водочки откушать, такъ ты кликни Егоровыхъ Ванюшку -- пусть сбѣгаетъ въ кабакъ, да живо: вотъ и деньги. А самъ я не пойду туда,-- что тамъ хорошаго!..

Сунувъ деньги въ руку Петровнушкѣ, онъ сталъ хлопотливо заниматься около чайной посуды, какъ бы не замѣчая грозныхъ взоровъ, на него бросаемыхъ.

-- Водки, опять водки!.. Затѣйщики! Знаемъ мы васъ: небось сами выпросили денегъ на водку,-- говорила она, выходя изъ комнаты.

-- Строгая она у меня, хе-хе...-- оправдывался Палъ Палычъ.-- Не любитъ, когда, я съ хорошимъ человѣкомъ рюмку, другую выпью:, а по старости, знаете, иногда и случается....

Черезъ нѣсколько минутъ оборванный мальчуганъ подалъ въ окно неполную бутылку водки. Палъ Палычъ поднялъ ее на свѣтъ и скорбно покачалъ головой, приговаривая: "на двадцать копеекъ, не больше, чѣмъ на двадцать... Гривенникъ не додала, ох-ох-хо!"..

Усѣлись мы за чай, выпили по одной,-- я безъ особеннаго удовольствія, Палъ Палычъ съ блаженной улыбкой на лицѣ. Я не торопилъ его разговоромъ, будучи увѣренъ, что онъ самъ что-нибудь начнетъ разсказывать.

-- Чудно мнѣ, добрый мой баринокъ, что это вы вздумали къ намъ поступать... Сейчасъ вѣдь видать, что вы съ высокими людьми знакомы: у господина Ковалева проживать изволили, отъ самого Павла Иваныча -- именитая особа!-- рекомендацію доставили. Вѣдь въ столичномъ городѣ проживали?

-- Да надоѣло, Палъ Палычъ, въ столицахъ-то жить, захотѣлось и въ деревнѣ побывать, а рукомесла никакого не знаю, кромѣ какъ перомъ по бумагѣ водить, ну, и посовѣтовали мнѣ въ писаря пойти. Можетъ быть, и до волостного изъ помощниковъ дослужусь....

-- Какъ не дослужиться, какъ не дослужиться,-- вамъ это какъ рукой подать! А только у насъ вамъ трудно будетъ,-- не въ такое мѣсто вы попали... У насъ Григорій Ѳедоровичъ, писарь,-- охъ, и лютъ же, охъ, и золъ же! Я уже старикъ, мнѣ семьдесятъ третій годъ идетъ, много я на своемъ вѣку послужилъ, самъ въ волостныхъ двадцать шесть лѣтъ пробылъ, ну, а лютовства такого не видалъ. Ненавистникъ онъ, вотъ что!.. Другой человѣкъ ненавидитъ по дѣлу, а этотъ изъ одной ненависти... А что, по рюмочкѣ еще прикажите налить?

-- Сдѣлайте одолженіе,-- а я и забылъ.

Выпили по другой.

-- Теперь онъ большую противъ васъ злобу имѣть будетъ: все ему мниться будетъ, что вы на его мѣсто поступите. Дай-то Богъ!.. Тогда и мнѣ, старику, можетъ, полегче станетъ. И все изъ ненависти!.. Получалъ я въ прошломъ году 17 рублей жалованья, а онъ въ нынѣшнемъ году на сходѣ и сбавилъ: довольно, говоритъ, съ него и пятнадцати! А самому тридцати двухъ рублей мало: выпросилъ себѣ пять цѣлковыхъ прибавки,-- это мои то кровные рубли къ нему и перешли! На пятнадцать-то какъ проживешь? Все дорого... Всѣ какъ есть, и пятидворные, и староста, говорятъ: "Палъ Палычу за долгую службу семнадцать",-- а онъ имъ: "не ваше это дѣло,-- пятнадцать". И что я ему сдѣлалъ? Ничего; единственно, какъ я здѣсь третій десятокъ служу,-- всѣ меня знаютъ, и уважаютъ многіе именитые люди,-- вонъ, Степановскій приказчикъ всегда три копны старновки на топку присылаетъ... купецъ тутъ Махонинъ -- пшенца мѣрочку отсыпаетъ къ масляной на блины,-- ну, ему это и ненавистно... Такъ то-съ!... А, что, достоуважаемый H. М., по одной еще можно?

-- Сдѣлайте одолженіе, кушайте, а я больше не буду.

-- Не будете -- и отлично. Потому, къ этому снадобью привыкать -- одинъ только грѣхъ,-- говорилъ онъ, наливая себѣ рюмку снадобья и не замѣчая, что позади его, въ дверяхъ, стоитъ Петровнушка.

-- Такъ, такъ,-- старый грѣховодникъ,-- дорвался, и радъ! Ужо опять никуда годиться не будешь; чѣмъ бы въ волости сидѣть, онъ тутъ водочку попиваетъ! Вотъ Григорій Ѳедоровичъ опять разгнѣвается, откажетъ отъ мѣста, такъ чѣмъ тогда промышлять будешь?

-- Ну, ну, Петровнушка, я только одну, и больше ни ни! Да присядь съ нами чайку выпить, они не побрезгаютъ. Это моя хозяйка, H. М.; лучше матери родной за мной, старикомъ, наблюдаетъ. Я вѣдь двадцать пять лѣтъ уже вдовѣю, дѣтей у меня нѣтъ,-- что бы я сталъ дѣлать? Умирать скорѣй, да и только!.. А вотъ съ ней двадцать лѣтъ маемся душа въ душу,-- и горя, и радости наприняли довольно. Ну, побранитъ когда, да за дѣло, за дѣло, а не то что этотъ ненавистникъ... А ты теперь Петровнушка, не горюнься,-- у насъ защита будетъ, H. М. меня въ обиду не дастъ, и мы кривого этого лиходѣя теперь бояться -- шабашъ!.. А когда они писаремъ станутъ, тогда меня, старика, и вовсе не обидятъ: я ужъ сейчасъ вижу доброту ихъ душевную...

-- Ну, а скажите, Павелъ Павлычъ, каковъ у васъ здѣсь старшина? Хорошій человѣкъ?

-- Старшина? Это не настоящій старшина: кандидатомъ срокъ за стараго дохаживаетъ. Вотъ тотъ былъ форменный старшина: строгъ, потачки не любилъ давать, свою линію велъ твердо, такъ что даже кривой съ нимъ сладить не могъ -- зато и сгубилъ. Приговоръ тутъ онъ на счетъ кабаковъ сочинилъ... А, впрочемъ, чего я разболтался? Поживете, сами все узнаете. Надо въ правленіе еще сбѣгать: Григорій Ѳедорычъ, должно, сердится... Вы не зайдете сейчасъ, а?

И онъ съ внезапно измѣнившеюся на дѣловой манеръ физіономіей сталъ искать свой платокъ и табакерку, и потомъ, размахивая этими аттрибутами, съ перевалкой побѣжалъ къ волости, не глядя, слѣдую я за нимъ, или нѣтъ.

Войдя въ переднюю при волости, я услышалъ недовольный голосъ писаря, онъ говорилъ Палъ Палычу: "вотъ пустилъ къ себѣ постояльца и будетъ теперь цѣлыми днями пропадать... Чтобъ у меня не было тамъ этихъ штукъ,-- шуры-муры! Не очень-то его испугались: всякихъ видали, и не этакихъ!"...

При входѣ моемъ въ канцелярію онъ мелькомъ взглянулъ на меня и потомъ сталъ усиленно щелкать на счетамъ. Я подошелъ къ столу; онъ все какъ бы не замѣчалъ меня. "Здравствуйте, Григорій Ѳедоровичъ",-- говорю. Онъ быстро поднялъ голову и на лицѣ его, жолчномъ и зломъ, старалась показаться какая-то привѣтливая улыбка, но очень неудачно.

-- А, это вы? Не знаю, какъ васъ звать... т. е. забылъ, извините. Аккуратно, аккуратно пріѣхали, это хорошо. Гдѣ изволили остановиться?

-- Да вотъ у Павла Павлыча.

Старикашка заерзалъ на стулѣ и еще усерднѣе сталъ водить перомъ по бумагѣ; мнѣ стало жаль его, и, чтобы выручить его, я добавилъ:

-- Впрочемъ, онъ мнѣ и не предлагаетъ оставаться: говоритъ, что тѣсно будетъ. Надо поискать себѣ неподалеку отсюда какое-нибудь помѣщеніе.

-- Вы у Хатунцевыхъ спросите, можетъ быть и пустятъ,-- посовѣтовалъ писарь.-- Семья хорошая, а домъ -- рукой подать, черезъ улицу перейти только. Сегодня ужъ заниматься не будемъ; устраивайтесь, а завтра пожалуйте.

Я послѣдовалъ его совѣту и пошелъ разыскивать Хатунцевыхъ. Пройдя мимо двухъ, трехъ неприглядныхъ избъ, я остановился передъ большой, новой, крытой подъ глину, рѣшивъ, что "хорошая" семья должна жить и въ хорошемъ домѣ. Разсчетъ мой оказался на этотъ разъ вѣрнымъ. На дворѣ поилъ лошадей высокій, совершенно сѣдой старикъ.

-- Дѣдушка, а дѣдушка,-- вы не Хатунцевы ли будете?

Старикъ посмотрѣлъ на меня слезившимися отъ старости глазами и отвѣтилъ:

-- Не слышу родной, оглохъ. Кричи дюжѣй.

Я повторилъ вопросъ надъ самымъ его ухомъ.

-- Хатунцевы будемъ, Хатунцевы. Что надоть?

-- Да вотъ, сказали мнѣ, что вы пустите къ себѣ на квартиру.

-- На фатеру?.. Ужъ не знаю, родной, сходи вонъ въ ригу, съ Васяткой погутарь: онъ у меня хозяйствуетъ, сынъ-то... Въ ригѣ лошадямъ сѣчку рѣжетъ. Сходи, можа пуститъ.

Я пошелъ къ ригѣ, стоявшей на гумнѣ. "Васятка", мужикъ лѣтъ пятидесяти, рѣзалъ на особомъ станкѣ солому въ снопахъ, которую подавалъ ему мальчонка лѣтъ девяти. При входѣ моемъ, "Васятка" взглянулъ на меня искоса, и потомъ сталъ опять крошить солому.

-- Здравствуйте, Богъ въ помощь!

-- Благодаримъ,-- отвѣтилъ онъ, не отрываясь отъ работы.

-- Меня батюшка вашъ -- вонъ, на дворѣ лошадей поитъ -- прислалъ къ вамъ спросить на счетъ квартиры. Пустите меня къ себѣ на квартиру?

Онъ пересталъ работать и, внимательно осмотрѣвъ меня, спросилъ:

-- А вы изъ какихъ будете?

-- Въ волость, въ помощники къ писарю, опредѣлиться хочу.

-- Такъ-съ. Въ писаря, значитъ?

-- Да, да. Такъ какъ же на счетъ квартирки-то?

Онъ опять началъ крошить солому; искрошивъ снопъ, отвѣтилъ:

-- Тѣсно у насъ, потому -- семья; четырнадцать тоже душъ... Да ты одинъ, али съ женой?

-- Одинъ какъ есть.

-- Коли такъ, то и въ клѣтушкѣ лѣтомъ до осени поживешь, что тебѣ дѣлать-то? А у меня клѣтушка почитай залишняя есть, опорожню -- и живи себѣ съ Богомъ. Сѣна тебѣ дамъ, полость можно послать; зима подойдетъ, тогда, подыщешь себѣ фатеру настоящую.

-- А что возьмешь съ меня, Василій... какъ по батюшкѣ звать?

-- Иванычемъ звали... Да что съ тебя взять-то? Сколько тебѣ Григорій Федорычъ жалованья положилъ?

-- Десять рублей.

-- Ну, вотъ видишь! Что съ тебя взять? И не знаю, право. Кормиться съ нами будешь?

-- Извѣстно съ вами,-- гдѣ жъ больше?

-- Ну, ну,-- переходи, живи,-- опосля сочтемся. Ты гдѣ теперь стоишь-то?

-- У Павла Павлыча,-- знаете?

-- У Палъ Палыча? Какъ не знать, знаемъ...

Онъ ссыпалъ въ плетушку нарѣзанную солому, взвалилъ ее къ себѣ на плечи и пошелъ къ дому. Я ему крикнулъ въ слѣдъ:

-- Такъ я, Василій Иванычъ, завтра перейду?..

-- Ну, что жъ, съ Богомъ,-- отвѣтилъ онъ на ходу.