XI.

Умственныя силы деревни: Парфены-міроѣды.

Я хочу въ отдѣльной главѣ познакомить читателя съ Парфеновой дѣятельностью и съ Парфеновыми трудами. Они такъ многосторонни, такъ необходимы обществу, эти труды, что Парфены никакъ не могутъ считаться наноснымъ или случайнымъ явленіемъ въ деревнѣ: они -- экономическая категорія, они -- продуктъ, неизбѣжно вырабатываемый каждой достаточно большой по численности общиной, въ которой дифференціація и индивидуализмъ находятъ достаточно почвы для своего развитія. Парфенъ -- сила умственная; совсѣмъ не требуется, чтобы онъ былъ богатъ, или чтобы онъ сильно и быстро богатѣлъ, сила на мірской шеѣ, но необходимо нужно, чтобы ему представлялась возможность "кормиться" около міра, имѣть нѣкоторыя матеріальныя выгоды отъ занятій мірскими дѣлами,-- иначе Парфенуне будетъ никакого интереса, никакого расчета тратить свое рабочее время на сходкахъ, дѣлежахъ, наемкахъ и проч. Повторяю, Парфенъ такъ необходимъ нынѣшнему крестьянскомъ міру, что, при случайномъ отсутствіи его, сходки нерѣдко расходятся ни съ чѣмъ, ибо толпѣ недостаетъ коновода, заправилы и знатока мірскихъ дѣлъ и нуждъ, и умри сегодня Парфенъ, міръ необходиы о долженъ завтра же выдѣлить изъ свой среды другого Парфена... Нѣсколько фактовъ изъ дѣятельности Парфена наилучшимъ образомъ объяснятъ его значеніе для міра, его силу, пользу и вредъ, приносимые имъ обществу, и проч.

Возьмемъ хоть случай съ Иваномъ. Прежде всего, какъ я сказалъ уже, Парфену нужно помнить, что мірская десятина въ "Поповомъ Отрогѣ" (а такихъ не одинъ десятокъ) отошла уже отъ Колесова и никому еще вновь не сдана, чего навѣрное 4/5 прочихъ односотенныхъ его совсѣмъ не помнятъ, а; записей, разумѣется, никакихъ не ведется, зачѣмъ ему нужно знать мѣстоположеніе и качество этой десятины: послѣднее само собою понятно, для чего,-- первое же на тотъ случай, если бы десятину снялъ кто-нибудь заочно, не видавъ ея; тогда тотъ же Парфенъ -- больше некому -- долженъ указать съемщику, гдѣ его десятина находится. Потомъ, послѣ посѣщенія Ивана, Парфену необходимо затратить нѣкоторое время на созывъ схода; онъ долженъ знать, въ какое время большинству изъ нужныхъ ему людей посвободнѣе, и когда они безъ всякаго ущерба для своего хозяйства могутъ придти на сходку. Парфенъ не начальство, не старшина и даже не староста; онъ не можетъ сзывать схода, когда ему вздумается, не имѣетъ "законнаго" права отрывать людей отъ работы по пустякамъ и долженъ сообразить, въ какой день и въ какое время дня народъ будетъ имѣть свободный часъ-другой. Сообразивъ все это, Парфенъ долженъ сходить къ десятскому, который, кстати упомянуть, бываетъ у него всегда въ послушаніи -- мы увидимъ ниже почему -- и приказать ему созвать нужныхъ ему людей: Савелья Панкрашина, Сидора Колесова, Михайлу Серегина и другихъ. Званныхъ бываетъ не болѣе 12--15 изъ общаго числа 60--75 домохозяевъ, входящихъ въ составъ сотни, прочіе не приглашаются, какъ люди, значенія не имѣющіе; званые же -- Савелій, Сидоръ и проч.-- принадлежатъ къ самымъ сильнымъ, вліяніе имѣющимъ, дворамъ. Но на совѣщаніе являются обыкновенно человѣкъ 5--10 лишнихъ, незваныхъ посѣтителей, такъ или иначе узнавшихъ, что будетъ сдаваться мірская земля и что, слѣдовательно, предстоитъ выпивка на мірской счетъ. Если вѣсть о семъ пріятномъ для мужицкихъ сердецъ событіи разнесется быстро, то бѣгутъ на сходку всѣ мужики, которые въ данную минуту дома и не имѣютъ спѣшной работы; если ихъ набѣгаетъ много, человѣкъ 40--50 (иногда по-двое и по-трое съ одного двора), то Иваново дѣло не выгораетъ: онъ бываетъ принужденъ накинуть еще полведра водки, да рубль-другой деньгами, такъ что десятина вгоняется въ ея нормальную цѣну 14--15 рублей. Въ такихъ случаяхъ, Иванъ иногда отказывается отъ аренды, расчитывая гдѣ-нибудь снять подешевле, и сотня или понижаетъ свои требованія (относительно денегъ, но никогда -- водки), или сдаетъ землю другому охотнику, если таковой выискивается. Парфенъ въ этомъ случаѣ, однако, почти никогда не измѣняетъ Ивану, а держится нейтралитета, если новый претендентъ мужикъ вліятельный, и возвращаетъ Ивану взятый у него рубль, или же, если новый арендаторъ не страшенъ, т. е. принадлежитъ къ простымъ лапотникамъ, то наскакиваетъ на него, оретъ, шумитъ, припоминаетъ какія-то потравы, какія-то неотъѣзженныя подводы, приплетаетъ сюда сноху, подравшуюся съ сосѣдкой, словомъ,-- старается сбить смирнаго противника съ позиціи, что ему иногда и удается. Такъ или иначе, Парфенъ въ убыткѣ не будетъ: съ Ивана ли, съ новаго арендатора Петра -- свое онъ получитъ, не считая законной доли въ мірской выпивкѣ; только съ Петра, котораго онъ честилъ на сходкѣ, онъ получитъ нѣсколько менѣе противъ того, что давалъ Иванъ,-- совершенно же отказать Парфену въ магарычѣ никакой Петръ не рѣшится, потому что Парфенъ -- человѣкъ нужный и не сегодня-завтра пригодится тому же Петру, ругательски ругаясь изъ-за него съ какимъ-нибудь Панкрашкой. Выставленную съемщикомъ водку пьютъ огульно,-- всѣ, кто пришелъ, конечно, изъ этой сотни,-- безъ различія того, сколько душевыхъ надѣловъ у пришедшаго, и даже двое и трое съ одного двора, такъ что выпивки въ этомъ отношеніи чисто братскія, дружескія, безъ всякой экономической подкладки. Непьющіе же водки (ихъ вообще 5--10%, но на такихъ сходкахъ ихъ бываетъ и того меньше) или уходятъ по домамъ, если количество водки, падающее на ихъ долю, невелико и о ней хлопотать не стоитъ или же отливаютъ свою часть, если она больше шкалика, въ нарочно принесенныя посудины и несутъ ее домой, гдѣ и берегутъ до случая, т.-е. до праздника, когда придется угощать гостей, или же до какого-нибудь дѣлового посѣщенія "нужнаго" человѣка,-- хоть бы это случилось изъ будни.

Если "простонародіе" про сходку не прослышало, и на ней присутствуетъ только аристократія мужицкая, созванная Парфеномъ, то дѣло Ивана идетъ какъ по маслу. Начинается съ того, что Парфенъ объявляетъ: нужны, молъ, деньги -- жалованье уплатить десятскому, сторожу, бочку пожарную починить, и т. п.

-- Думайте, старички, откуда денегъ добыть?..

-- Господа старички,-- вступается Иванъ,-- мнѣ бы вотъ десятинку отдали, что въ "Поповомъ Отрогѣ"; я бы уважилъ, полведерочки поставилъ, и деньги сейчасъ -- вотъ онѣ, безъ хлопотъ получайте, значитъ.

-- О?.. Вотъ и чудесно!-- кричитъ Парфенъ.-- А я ужъ давешь, какъ сюда еще шелъ, думаю съ кого бы это намъ по стаканчику выпить,-- а выпить смерть хочется... Много ль деньгами даешь?

-- Деньгами? Да что деньгами... Земля тамъ не то, чтобъ очень хороша, опять ложбина... Пятишницу дамъ.

-- Маловато! А, впрочемъ, какъ старички, не мое дѣло. Михайло Панкратычъ, Василій Антонычъ, сватъ Митрій!... Да что-жъ вы молчите? До ночи намъ тутъ стоять, что ли?..

-- Да!.. Какъ сказать,-- пятишницы маловато бы!..

-- И я говорю вѣдь, что мало!-- поддерживаетъ Парфенъ.

-- Двѣнадцать рублевъ, во сколько!-- кричитъ одинъ изъ незваныхъ.-- Да полведра чтобы окромя!..

-- Ну, что зря болтать,-- дѣловымъ тономъ обрываетъ Парфенъ незванаго совѣтчика.-- А по моему, старички, положить девять рублевъ; ни ему не обидно, ни намъ... Опять тамъ ложбина.

-- Какая тамъ ложбина, откуда ей взяться?-- сомнѣвается кто-то.

-- Ка-ка-я ложбина!.. передразниваетъ Парфенъ.-- Извѣстно, какая -- обыкновенная!-- Да ты разинь глаза-то, поди сперва посмотри, коли память на старости лѣтъ плоха стала, а потомъ ужъ толкуй!...

-- Есть, есть ложбина, старички,-- распинается Иванъ.

-- Двѣнадцать рублевъ!-- твердитъ незваный.

-- Эхѣ ты, пустомеля,-- твоя видно, недѣля!-- огрызается Парфенъ, и въ такихъ препирательствахъ проходитъ полчаса; всѣмъ становится невтерпежь; хочется до смерти водочки испить, и дѣло кончается, какъ и можно было ожидать, тѣмъ, что Иванъ накидываетъ два рубля къ пяти, а только изъ приличія томившіе себя передъ выпивкой "старики" скидываютъ два рубля изъ девяти (собственно говоря, это дѣлаетъ Парфенъ при молчаливомъ согласіи прочихъ); такимъ образомъ, десятина идетъ за семь рублей и полведра, т.-е. за цѣну, еще нѣсколько дней до этого назначенную Парфеномъ. Полведра немедленно распивается присутствующими; стоимость его -- 2 р. 50 к.-- поступаетъ, слѣдовательно, не въ пользу всей сотни, а только пятой или четвертой части ея, которая захватываетъ доли прочихъ, не пришедшихъ на сходку,-- имъ даже не объявленную. Вотъ такіе-то, ставшіе обиходными, случаи, во-первыхъ дѣйствуютъ крайне развращающе на деревенскіе нравы и во вторыхъ,-- явно убыточны для мірского хозяйства, такъ какъ, вмѣсто пятнадцати рублей чистыми деньгами за десятину, сотня получаетъ на удовлетвореніе своихъ общественныхъ нуждъ только семь рублей, а остальные застреваютъ въ карманахъ Ивана и Парфена и въ глоткахъ тѣхъ "стариковъ", которые распивали "мірское" вино. И противъ такого наглаго хозяйничанья мірскимъ имуществомъ мнѣ никогда не приходилось слышать протеста, кромѣ вышеразсказаннаго случая съ становымъ: мужики находятъ такія "сдачи" въ порядкѣ вещей и сами сознаютъ, что если бы на сходкѣ, вмѣсто 12 человѣкъ, присутствовало пятьдесятъ, то "только водки побольше полопали бы, и отъ семи рублей наврядъ ли и трешница бы уцѣлѣла"... Случай же со становымъ я объясняю уже бывшей до этого ненавистью къ нему, такъ что этотъ случай былъ только поводомъ къ ея проявленію: сходъ обидѣлся не на то, что лужокъ пошелъ дешево, а что онъ пошелъ ненавистному становому.

Исторія съ семью рублями, однако, этимъ не кончается: Парфенъ ихъ еще разъ фильтруетъ и выжимаетъ себѣ нѣкоторый барышокъ... Когда Иванъ предъявляетъ свои бумажки старикамъ, Парфенъ выхватываетъ ихъ у него изъ рукъ и провозглашаетъ: "глядите почтенные,-- я деньги получилъ сполна и съ десятникомъ ужо расчитаюсь!.."

-- Ладно,-- говорятъ занятые черпаніемъ водки "почтенные",-- расчитывайся.-- Большинство, а пожалуй, и всѣ они не помнятъ и не знаютъ, сколько забралъ десятскій Архипъ и сколько ему слѣдуетъ дополучить. Архипу выдаютъ деньги по мелочамъ, сколько случится: ныньче -- рубль, завтра -- три, черезъ мѣсяцъ -- пять; нынче были на сходкѣ Михайло и Василій, завтра не будетъ Михайлы, а чрезъ мѣсяцъ не случится Василія; запиской никакихъ не ведется, и если бы не Парфенъ, который обязательно на всѣхъ сходкахъ бываетъ, то учесть Архипа стоило бы не малаго труда. Поэтому расплаты съ десятскимъ Архипомъ, сторожемъ Ѳомой, плотникомъ Никитой, чинившимъ бочку, поручаются всегда Парфену, который становится, такимъ образомъ, фактическимъ хозяиномъ этого люда, и при расплатѣ съ ними всегда съумѣетъ вознаградить себя за свой добровольный трудъ.

Десятскій Архипъ видѣлъ, что деньги отъ Ивана взялъ Парфенъ; онъ знаетъ, когда надо ковать желѣзо, и тутъ же на сходкѣ, подходитъ къ Парфену.

-- Нельзя ли, Парфенъ Семенычъ, деньжонки получить? Сдѣлай такую милость!

-- Обожди; намъ съ тобой еще счесться надо. Ужо, теперь некогда.

-- Да что считаться-то? Забралъ я самую малость: рупь, да три, да пять,-- вотъ и вся недолга... Выручи, сдѣлай, божеску милость,-- пшенца купить надо.

-- Завтра успѣешь купить,-- авось, не пропадетъ пшенцо-то! Теперь не до тебя, отстань: вишь вино пить собираемся. Приходи завтра.

Архипъ знаетъ достаточно это "завтра": онъ уже не первый годъ служитъ въ десятскихъ; поэтому онъ усиленно пристаетъ къ Парфену -- отдать ему деньги, обѣщая за это могарычъ. Если Парфенъ дюже разгулялся, а мірская водка вышла вся, то онъ даетъ рубля три Архипу и получаетъ за это въ видѣ благодарности шкаликъ или косушку водки; если же Парфенъ затвердилъ свое "завтра", то дѣло Архипа усложняется. На утро раннимъ-раненько приходитъ онъ къ Парфену, но, къ неудовольствію своему, застаетъ уже конкуррентовъ -- Ѳому и Никиту: они тоже прослышали, что есть мірскія деньги, и пришли за своей получкой. Архипъ изъявляетъ претензію получить всю сумму; Ѳома и Никита ожесточенно набрасываются на него и другъ на друга; они высчитываютъ свои заслуги, а Парфенъ держитъ себя бариномъ, иронизируя слегка на счетъ голодныхъ претендентовъ. Наконецъ, наскучивъ слушать ихъ просьбы и брань, онъ рѣшаетъ сложный вопросъ такимъ образомъ: Архипу онъ даетъ 2 р. 50 к., Ѳомѣ (этотъ посмирнѣе) -- 2 р. 75 к., а Никитѣ рубль, остальные же 45 к. поступаютъ ему за комиссію; затѣмъ всѣ четверо отправляются въ "заведеніе", при чемъ каждый изъ получившихъ жалованье выставляетъ не менѣе, чѣмъ по полуштофу; Парфенъ пьетъ съ каждымъ, поздравляя съ "получкой". Кстати замѣчу, что Парфены, живущіе всегда на міру, переходящіе отъ одного магарыча къ другому, до того впиваются въ водку, что могутъ потреблять ее въ громадномъ количествѣ: съ разстановкой и маленькими перерывами они выпиваютъ въ день до четверти ведра, если только представляется случай пить на даровщину.

Теперь понятно, почему Архипъ, мужикъ бѣдный, слабосильный, къ полевымъ работамъ не гожій, слѣпо исполняетъ приказъ Парфена -- звать на сходку только лицъ, угодныхъ ему: въ Кочетовѣ десятскіе служатъ на жалованьи, и боясь лишиться куска хлѣба, Архипъ не смѣетъ перечить всесильному Парфену. Зависимость всякаго рода наемныхъ должностныхъ лицъ -- отъ десятскаго и до волостного писаря включительно -- прекрасно обрисуется изъ слѣдующаго разсказа одного изъ Парфеновъ, который однажды разоткровенничался со мной подъ пьяную руку и сообщилъ кое-что изъ своей многосторонней дѣятельности. Я постараюсь разсказъ его привести дословно.

"Какъ-то собрались мы десятскаго нанимать; мнѣ было хотѣлось стараго оставить, Архипа, потому -- малый онъ проворный, покладистый, послушливый, да и просилъ онъ меня, признаться, подсобить ему. Ну, на сходкѣ Архипъ и говоритъ: "желаю, молъ, служить за старую цѣну и ставлю полведра", а шло ему въ годъ сорокъ рублевъ деньгами и по пяти фунтовъ печенаго хлѣба съ души. Откуда тутъ не возьмись Лукьянъ,-- такъ, ледащій мужиченка: "я, говоритъ, согласенъ на тридцать пять рублей и ставлю ведро". Ну, старики, извѣстно, и стали тянуть за Лукьяна... Архипъ ко мнѣ: "что дѣлать? Научи, а то Лукьянъ цѣну сбиваетъ". Я ему и говорю: отзови его къ сторонкѣ и покажи ему свою пятерню, да пальцы дюжѣе растопырь. "Это что же,-- спрашиваетъ Архипъ-то,-- пятишницу, значитъ, ему обѣщать отступного?" -- Ну, я ему велѣлъ дѣлать, какъ сказалъ, и обѣщался потомъ научить, какъ отъ Лукьяна отвязаться. Онъ такъ и сдѣлалъ: отозвалъ Лукьяна къ сторонкѣ и говоритъ ему: "ты, Лукьянъ, отстань, я те-во"... и показалъ это свою пятерню. Лукьянъ-то и размякъ, подумалъ, что онъ ему пятишницу сулитъ отступного, да и объявилъ старикамъ, что такъ и такъ, раздумалъ наниматься. Ну, Архипа и наняли за прежнюю цѣну. На утро раннимъ-раненько прибѣгаетъ ко мнѣ Архипъ и спрашиваетъ: "что-жъ мнѣ дѣлать? Вѣдь Лукьянъ, должно, сейчасъ за деньгами придетъ?" А ты спроси его, говорю: какія тебѣ деньги? и коли онъ тебѣ скажетъ -- отступныя молъ, которыя ты вчера обѣщалъ, пятерню показывалъ,-- то мы ему такую рѣчь держи: это ты, братъ, ошибку понесъ! не пятишницу я тебѣ сулилъ, показывая пятерню, а судилъ тебѣ этой самой пятерней хорошую встряску задать, коли будешь не въ свое дѣло соваться, да цѣну сбивать... Что-жъ вы думаете? Архипка такъ и сдѣлалъ: мужикъ-то онъ посильнѣе Лукьяна будетъ,-- тотъ и испугался, выругался только, плюнулъ и пошелъ, не солоно хлебавши... Что смѣху-то потомъ было, какъ про эту Архипову штуку узнали!..

"Съ писарями, да со старшинами я все больше въ ладу живалъ, потому -- я въ ихъ дѣла не суюсь, а они въ наши не лѣзутъ, ну, другъ дружкѣ, значитъ, не мѣшаемъ. Только однова пришлось мнѣ съ писаремъ, съ волостнымъ, потягаться,-- и вотъ по какому случаю. Чѣмъ-то я не угоденъ ему оказался; сталъ онъ меня тѣснить и передъ самымъ новымъ годомъ, когда у насъ выборныхъ на волостной сходъ назначали,-- онъ и забуянилъ: взялъ меня -- да изъ списка и вычеркнулъ; "не годится, говоритъ, Парфенъ въ пятидворные, потому что завсегда пьянъ; я его помаралъ, выбирайте другого"... Ахъ, въ ротъ-те малина! Ты такъ-то, думаю,-- ладно-жъ! Стали другого выбирать, а я и говорю обществу: "старички! чѣмъ намъ по-пусту выбирать, отпишемъ лучше по начальству, что выбирать не согласны, а пусть господинъ писарь сами назначаютъ, кто имъ угоденъ выборнымъ быть, и кто нѣтъ"... Тутъ старики и смекнули, къ чему я дѣло клоню, и какъ закричатъ всѣ разомъ: "какъ! мы выбирать, а онъ оставлять! Мы по домамъ разойдемся и никого выбирать не будемъ, если Парфена отставятъ! Пущай вышнему начальству доносятъ, что и какъ!.." Ну, старшина первый тутъ смуты этой испугался и сталъ упрашивать писаря не марать меня изъ списка. Оставили. Только я эту штуку не забылъ ему. Недѣли двѣ спустя созвали волостной сходъ смѣту производить, кому какое жалованье назначить и почемъ съ душъ собирать. Тутъ я кой-кому изъ своихъ рубля три собственныхъ пропоилъ,-- все училъ, что на сходѣ говорить. Ну, положили старшинѣ жалованье -- честь честью, по старому: двадцать рублевъ въ мѣсяцъ; теперь писарю? "Писарю сбавить",-- закричали мои. "Это почему?" -- спрашиваетъ старшина. "А потому, что дорого,-- отвѣчаютъ,-- много тридцати пяти рублей". Тутъ я и говорю: "намеднись я въ городѣ на базарѣ былъ,-- такъ человѣка съ три ко мнѣ навязывалось, тамъ ихъ много безъ штановъ-то бѣгаетъ: по пятнадцати рублевъ согласны служить. Я вамъ обязуюсь въ два дня предоставить хучь троихъ,-- выбирайте любого"... Шумъ тутъ поднялся -- и Боже ты мой! "Много,-- кричатъ,-- сбавить! Четвертной!.. Пятнадцать!" А писарь кричитъ свое: "меньше чѣмъ за тридцать за gять не буду"... Ну, наконецъ, порѣшили: взяли съ него два ведра и жалованье оставили прежнее -- тридцать пять; мнѣ онъ пятишницу далъ,-- и я не въ убыткѣ остался... Потомъ мы ничего себѣ жили, мирно,-- меня онъ не затрогивалъ больше, да не долго ему послужить-то пришлось: съ полугода, или и того менѣе. Начальство смѣнило, потому зашибаться сталъ здорово,-- по недѣлѣ безъ просыпу пивалъ, а въ нашей должности это не рука, потому дѣла стоятъ, ну, и смѣнили.

"Любопытно вамъ узнать про наши мірскіе распорядки. Извѣстно, чудного въ нихъ бываетъ много, потому что міръ ослабъ, некому хозяйствомъ мірскимъ заниматься, а всякъ свое только дѣло правитъ, свое только и видитъ, а съ міра, что съ паршивой овцы, хоть шерсти клокъ и то радъ сорвать... Кому какая охота съ мірскими нуждишками возжаться, коли у него дома своя кровная нужда осталась, свое дѣло стоитъ, копейку выработать надо, дѣться окромя этого некуда? Ну, извѣстно, придетъ такой-то на сходку,-- ему бы только стакана два мірского вина выпить,-- своего онъ мѣсяца по два и въ глаза не видитъ, а тутъ случай упускать жалко: ну, сойдетъ съ него, скажемъ, за какое-нубудь дѣло двумя копейкими больше, да онъ зато вина выпьетъ на гривеникъ, да и отъ мірского дѣла ослобонится,-- capай чинить, или гать подправлять. А ослабъ міръ вотъ почему. Встарину бывали семьи большія: по трое, по четверо женатыхъ сыновей или братовъ было; ну, старшему-то и вольготно: сыновья, али меньшіе браты на работѣ, а старички соберутся и какъ слѣдуетъ быть, не торопясь и не кривя душой -- потому что изъ чего-жъ имъ кривить?-- всѣ мірскія дѣла, порѣшатъ. А теперь пораздѣлились всѣ: рѣдко-рѣдко, гдѣ два работника въ семьѣ, а коли три, такъ это ужъ на диво,-- все больше одиночками стали жить. Вотъ такимъ-то одинокимъ, или самъ-другъ, въ мірскія дѣла и нѣтъ никакого разсчета соваться: онъ на мірскомъ дѣлѣ копейку себѣ выгадаетъ, а дома на рубль упуститъ, такъ какъ же тутъ отъ міра не отслониться? Ну, и занимаются мірскими дѣлами либо старики отъ большихъ семей, либо побогаче кто, рукомесло который имѣетъ какое, землю ли снимаетъ, картофелемъ ли занимается, али подряды какіе беретъ: эти, извѣстно,-- мірскіе люди и всегда на міру живутъ...

"Да вотъ,-- разскажу вамъ,-- дѣло-то это ужъ прошлое, а може и занятно вамъ покажется. Вышелъ какъ-то отъ начальства приказъ, чтобы бочки, на случай пожара которыя подъ навѣсами стояли, а не такъ, какъ прежде -- на вольномъ вѣтру. Намъ хоша и чудно показалось, на что ее подъ навѣсъ ставить, коли ей и такъ ничего не подѣлается, лишь бы всегда водой налита была, да и не хотѣлось бы для одной-то бочки навѣсъ дѣлать,-- у насъ, окромя тѣхъ, что при волости, въ каждой сотнѣ еще по бочкѣ,-- а нельзя, потому -- приказъ строгій, чтобы безпремѣнно, значитъ. Вотъ и собралось насъ человѣкъ пятнадцать отъ сотни. Какъ ни какъ, а строить надо. Думали было съ душъ собрать соломки, да жердей, да хворосту, и поставить міромъ сарайчикъ, да раздумали: кому охота въ кляузы входить,-- солому собирать, жерди учитать?.. Пропади оно пропадомъ, говорятъ, лучше наймемъ кого! А пора-то рабочая, не скоро и охотника сыщешь; я и говорю: отдайте мнѣ, старички, я вамъ сарайчикъ поставлю въ лучшемъ видѣ,-- "А что возьмешь?" -- Да что, говорю, чтобъ не обидно было -- по гривенничку съ души... Душъ-то у насъ въ сотнѣ 160; это, значитъ, шестнадцать рублей выходитъ. Подумали: "ладно,-- говорятъ,-- бери; а много ли могорыча дашь?" -- Полуведра, говорю, ставлю. Согласились. Сейчасъ это я живымъ манеромъ Архипку-десятскаго въ кабакъ за полуведерной; выпили; захмелѣли маленько. "Дорого,-- кричатъ,-- дали мы: давай другого охотника искать!" А я ужъ знаю, къ чему это рѣчь они ведутъ: еще попиться хочется. "Что вы, что вы, почтенные,-- говорю,-- какое дорого! вовсе дарма взялся -- уваженіе вамъ сдѣлать хотѣлъ, а если ужъ на то пошло,-- ставлю еще четверть!" -- Ну, угостились мы въ лучшемъ видѣ, потому -- по полштофа на брата пришлось; а пьемъ мы, извѣстно, дуромъ: на тощакъ да безъ всякой закуски -- живо раскиснетъ человѣкъ... Вотъ,-- господа, да попы пьютъ,-- они больше нашего полопаютъ, а все ничего,-- потому, выпьетъ онъ вотъ эстакую рюмочку и сейчасъ въ ротъ закуску -- селедочку тамъ, или еще что; а малость погодя -- опять рюмочку, да опять съ закусочкой. Вотъ оно ему и въ пользу идетъ: рюмокъ двадцать въ себя вгонитъ, или поболѣе -- и ничего... Самъ видалъ -- въ училищѣ послѣ экзамена господа пили, а то и на ярмаркѣ случалось... А натощакъ, да безъ закуски,-- и съ десяти на карачкахъ поползешь, это вѣрно!.. Ну, ладно; ублаготворились мои други милые: кто тутъ же уснулъ, кто домой поволокся, а за кѣмъ и бабы пришли; -- потому ихней сестрѣ ужъ доподлинно извѣстно, что коли сходка, такъ мужьевъ идти выручать надо.-- Началъ я ставить на другой день сарайчикъ,-- смѣхъ одинъ и говорить-то!.. Къ плетню, что въ проулкѣ, приставилъ я наискосокъ два колышка, да отступя на сажень, еще два кола въ землю стоймя вбилъ; сверху перекладины подѣлалъ, хворосту охапку раскидалъ, соломы съ полъ-воза натрусилъ -- готовъ мой сарай. Сталъ онъ мнѣ, если и работу считать -- безъ малаго день я съ нимъ провозился,-- рубля въ полтора, или отъ силы ужъ въ два рубля... Подъ вечеръ бочку подъ него подкатилъ и любуюсь: хорошо дюже вышло!.. Ѣдутъ тутъ съ поля двое нашихъ.-- "Ты что, Семенычъ, строишь?" спрашиваютъ. "Нешто,-- говорю -- не видите? Сарай вамъ пожарный дѣлаю".-- Поглядѣли они, поглядѣли, схватилися за бока и покатились со смѣху... "Ахъ, волкъ те ѣшь!" кричатъ. "Ну, уморушка! Да какой же это сарай? его ногой пхнуть, онъ и развалится!" А на что, говорю, пхать: нешто онъ на то поставленъ? Онъ для начальства поставленъ, а не для васъ... "Хо-хо-хо!-- гогочутъ: ну, ловко; ну, братъ, молодецъ!"

"Недолгое житье моему сараю было,-- недѣли три, не болѣе. Налетѣла какъ-то буря огромная, крышь много разворотила, крылья у мельницъ, что похуже, поломала,-- ну, моему сараю гдѣ ужъ устоять? Такъ и рухнулъ; да случись еще грѣхъ къ тому -- днище у бочки перекладиной выломало;-- вотъ те и спрятали бочку!.. Днище вставить отдали два рубля -- осьмуху съ плотника выпили, да я для кабатчика нашего, для Ивана Ермилыча, матеріалъ отъ сарая купилъ ему на топку -- еще осьмуху поставилъ, а онъ мнѣ деньги отдалъ, да косушку могорыча поднесъ. Съ тѣхъ поръ наша бочка опять у Степана Колесова крыльца стоитъ: и на виду она у всѣхъ, да и днище цѣлѣе будетъ, чѣмъ подъ сараемъ; начальство-жъ болѣе не принуждало строить сараевъ, а иныя сотни и вовсе ничего не строили: начальство -- приказъ, а они -- "сдѣлаемъ сейчасъ", да по сію пору и собираются дѣлать...

"Иной разъ приходится и для общества постараться... Жилъ у насъ въ селѣ позапрошлымъ годомъ жидяга одинъ, изъ солдатъ, сапожникъ,-- да больше бабьими черевиками занимался, и надувалъ, признаться, здорово: извѣстно -- жидяга; и моей старухѣ онъ подсунулъ такіе черевики, что полгода не проносились. Ладно; была у сапожника у этого корова, и надумался онъ мірскихъ покосцевъ снять,-- сѣна заготовить на зиму; думалъ дешевле обойдется. Повелъ я его показывать поляны, что въ ольховыхъ кустахъ; вотъ,-- говорю,-- поляна, а вотъ другая, а вотъ еще,-- и показалъ ему такимъ манеромъ всѣ восемь. "А эта,-- спрашиваетъ онъ и указываетъ на поляну, которую ужъ осмотрѣли,-- тоже моя будетъ?" -- Извѣстно, коли снимешь, то будетъ твоя. "А эта?" -- И эта твоя!.. И насчиталъ онъ вмѣсто восьми полянъ тринадцать, все по тѣмъ же ходилъ; я вижу, что дуракъ набитый -- не можетъ осмотрѣнную уже поляну признать и на себя надѣется, жидяга: ни разу не спросилъ -- смотрѣли, молъ, эту поляну, али нѣтъ? и напрямки не договорился, сколько, молъ, всѣхъ полянъ? Видно, думалъ дурака поднадуть, да не на таковскаго напалъ; а мнѣ чего учить? Не маленькій, у самого глаза есть,-- да и черевики бабьи припомнились... Надавалъ онъ въ общество десять рублей деньгами, да ведро водки; а какъ вышелъ на покосъ, хвать-похвать,-- пяти полянъ и нѣтъ. "Куда-жъ мои поляны дѣвались?" кричитъ. Ему говорятъ, что всѣ, молъ, тутъ. Ажъ осатанѣлъ онъ, какъ увидалъ, что промахнулся: ругается, плюется... Дешевое-то сѣнцо на дорогое вышло, накосилъ онъ отъ силы, на десять рублевъ, да уборка, да возка... Засмѣяли его совсѣмъ, проходу не давали,-- все о сѣнѣ спрашивали, и жить у насъ не сталъ, по зимнему первопутью собрался и въ другую волость уѣхалъ"...

И еще много слышалъ я о дѣятельности разныхъ Парфеновъ, при случаѣ буду приводить примѣры. Здѣсь же хочу упомянуть, что Парфены въ нѣкоторыхъ обстоятельствахъ просто незамѣнимы для общества,-- именно, когда приходится хлопотать у начальства о какомъ-нибудь мірскомъ дѣлѣ,-- и чѣмъ выше инстанція, въ которой приходится хлопотать, тѣмъ больше шансовъ на то, что мірскимъ "повѣреннымъ", какъ ихъ здѣсь называютъ, будетъ избранъ кто-либо изъ Парфеновъ. Они и "умственнѣе" прочихъ мужиковъ, и лучше всякіе "ходы" знаютъ, и съ "волостными" въ пріятеляхъ состоятъ, подчасъ даже становому извѣстны, не разъ "въ губерніи" бывали, и въ земствѣ, и въ крестьянскомъ присутствіи, словомъ -- имъ и книги въ руки. Кромѣ того, они и навязчивѣе, нахальнѣе и смѣлѣе рядовыхъ мужиковъ, не видавшихъ видовъ; они почтя перестали робѣть передъ начальствомъ, съ становымъ скалятъ зубы и споры ведутъ, а передъ болѣе высокими "членами" {Общее названіе для всякаго рода начальства, кромѣ урядника и станового; терминъ "чиновникъ" менѣе употребителенъ.} хотя и стоятъ безъ шапокъ, но не жмурятся и безъ стѣсненія спрашиваютъ "скопію" съ рѣшенія, или что-нибудь въ этомъ родѣ. Прогрессъ въ смыслѣ сознанія собственнаго достоинства -- несомнѣнный, и впечатлѣніе производитъ преотрадное, для контраста стоитъ только взглянуть на мужиченку, вынесшаго на своихъ плечахъ крѣпостное иго и нынѣ обдѣленнаго землей: онъ сельскаго писаря считаетъ за начальство, а при старшинѣ ни за что не рѣшится сѣсть или одѣть шапку...

На расходы по мірскимъ дѣламъ Парфенъ затрачиваетъ или свои деньги -- если искъ вѣрный и представляется возможность вычесть впослѣдствіи расходы изъ выигрыша,-- или, что гораздо чаще, мірскія суммы. Въ послѣднемъ случаѣ, когда деньги нужны, Парфенъ сзываетъ сходъ и проситъ стариковъ достать ему денегъ на расходы: "всѣ вышли, нужно еще; раздобывайтесь, а то придется дѣло бросать!"

-- Да куда жъ ты цѣлую уйму дѣвалъ? Вѣдь на заговѣнье мы те сорокъ рублевъ отвалили?..

-- Со-орокъ рублевъ!.. Ишь, какую невидаль сказалъ,-- сорокъ рублевъ! Поди-ка ты сдѣлай что на сорокъ рублевъ, а я посмотрю, какъ ты дѣлать будешь!.. Молчалъ бы ужъ, чѣмъ зря болтать.

-- Нѣтъ, стой! Зачѣмъ зря болтать, никто не болтаетъ... А ты учтись, куда что дѣвалъ?

-- И учтусь!.. А ты думалъ -- не учтусь? Себѣ, что ль, я ихъ попряталъ? Еще своихъ полтора рубля зашло, какъ анадысь въ губернію ѣздилъ. Клади сейчасъ: первое, ѣздилъ за скопіей -- два съ полтиной прохарчилъ...

-- Много дюже, жирно будетъ!

-- Мно-ого... Пѣшій ты, вотъ что! За одну машину рубль двадцать заплатилъ, да тамъ полтора сутокъ прожилъ, опять писарьку, чтобъ скорѣе отпустилъ, полтину отдалъ... Ты самъ-то попытай перво-на-перво съѣздить, да охлопочи, а потомъ ори, что много!..

-- Ну, ладно,-- два съ полтиной, такъ два съ полтиной! Живетъ! Клади дальше!

-- Въ волости надо было старыя дѣла, архиву, подымать, справку искать отъ полаты; опять -- туды-сюды, со старшиной чайку попилъ, писаря поблагодарилъ,-- три рубля вышло.

-- Ишь ты!.. И какъ ихъ не прорветъ!

-- Въ губернію ѣздилъ къ аблакату,-- за прошеніе отдалъ пятишницу, да за марки...

Въ концѣ-концовъ всегда оказывается, что Парфенъ деньги израсходовалъ правильно и даже своихъ полтора рубля затратилъ. Учесть его нѣтъ никакой возможности, такъ какъ данныхъ для учета, кромѣ собственныхъ его показаній, нѣтъ никакихъ, а показанія его, заранѣе заготовленныя и затверженныя, всегда сходятся, и сбить его нѣтъ никакой возможности, хоть десять разъ учитай съ начала до конца. Само собой разумѣется, что изъ сорока рублей -- десять, не менѣе, прилипаетъ къ рукамъ Парфена, но дѣйствуетъ онъ очень осторожно, опасаясь, чтобы міръ, осердившись, не выбралъ въ повѣренные другого Парфена и не отобралъ бы у него, такимъ образомъ, доходной статьи. Если искъ денежный, то Парфену, сверхъ покрытія его затратъ, накидываютъ иногда нѣсколько рублей; а то, случается, и этого не бываетъ: "буде, и такъ поживился не мало, пора и честь знать",-- говорятъ въ такомъ случаѣ неблагодарные кліенты. Если же дѣло не денежное, а о землѣ, напримѣръ, то Парфену ужъ ни въ коемъ случаѣ денежной награды не ждать,-- не съ душъ же собирать! Много-много, если клинъ мірской землицы или покосецъ какой-нибудь дадутъ безденежно, но и то попросятъ могорычика... Парфены это знаютъ и поэтому не дремлютъ, покуда есть возможность распоряжаться мірскими деньгами: чѣмъ дѣло успѣшнѣе идетъ, чѣмъ больше шансовъ на выигрышь, тѣмъ прогрѣссивнѣе возрастаютъ расходы, потому что Парфенъ въ успѣхѣ увѣренъ, а въ случаѣ успѣха -- общество не такъ придирчидо будетъ учитывать его... Оченъ рѣдко приходилось мнѣ наблюдать, чтобы "въ повѣренныхъ" ходили простые лапотники; эти правда, дѣйствуютъ по-божески, но все таки и себя не забываютъ: или мірскихъ подводъ требуютъ, или же ѣздятъ на своей лошади и кладутъ цѣну за проѣздку процентовъ на двадцать выше настоящей, или идутъ пѣшкомъ въ городъ, а за подводу все-таки берутъ -- это ужъ хозяйственный расчетъ повѣреннаго, и міръ никогда такому заработку его не препятствуетъ; за харчи въ городѣ тоже вычитаютъ, хотя хлѣбъ, а подчасъ и баранину, берутъ изъ дому. Но за то съ этими повѣренными вести дѣло просто мука: ничего-то они не понимаютъ, ничему въ толкъ не возьмутъ и все твердятъ свое, предполагая со всехъ сторонъ обманъ и подвохъ, и поэтому недовѣрчивы ужасно. Является, напримѣръ, въ канцелярію волостную мужикъ съ мѣшкомъ и посохомъ въ рукахъ.

-- Къ вашей милости съ просьбицей; ужъ потрудитесь!..

-- Что такое?

-- Намеднись обществу объявляли, что насчетъ луговъ отказъ намъ вышелъ. Пожалуйте скопію.

-- Да вы кто такой?

-- Знамо кто, повѣренный отъ обчества... Руки на меня задали.

-- Гдѣ же руки-то?

-- А вотъ...

Изъ котомки достается грязная бумажка, на которой какимъ-нибудь самоучкой огрызкомъ карандаша нацарапано: Хвидоть Костявъ, Пітра Ѣнинъ, и т. д. въ томъ же родѣ -- одни имена и фамиліи, а внизу накопченная печать старосты -- это называется у крестьянъ, не знающихъ формальностей,-- а такихъ и по сію пору не менѣе 99%,-- задать руки, или то же, что дать общественный приговоръ.

-- Не годятся ваши "руки" -- нигдѣ ихъ въ расчетъ не примутъ. Надо новый, настоящій приговоръ написать. Нынче что, пятница? такъ ужо, на будущей недѣлѣ, какъ посвободнѣе будетъ, мы съ старшиною пріѣдемъ, сходъ соберемъ, общество опросимъ, согласны ли, и тогда я вамъ напишу приговоръ. Понимаете?

-- Какъ не понять, понимаемъ... Только вы ужъ сдѣлайте божескую милость, не задерживайте, напишите приговоръ-то, коли онъ нуженъ, сейчасъ; а то я вовсе было собрался въ губернію идтить,-- надо-жъ правду сыскать!..

-- Да какъ же я могу написать, когда не знаю, вѣрно-ли, что общество хочетъ дальше вести дѣло, вѣрно ли, что васъ, а не кого-либо другого выбрали въ повѣренные? Ну, если я, напишу, а общество-то откажется,-- вѣдь это подлогъ будетъ, а за подлогъ большое наказаніе полагается по закону...

-- Вотъ-вотъ!-- радуется повѣренный знакомому и излюбленному словечку, не обративъ на всѣ прочія мои "словечки" никакого вниманія,-- по закону и напишите: вамъ лучше знать, какъ написать,-- вы народъ ученый. А я вашу милость ужъ поблагодарю чѣмъ ни на есть... пшенца, али еще чѣмъ...

-- Провались ты къ черту съ твоимъ пшеномъ!.. Сказано -- ждите, дня черезъ три пріѣду, а теперь не могу -- некогда

-- Нѣтъ, намъ ждать невмоготу... Ужъ вы отдайте мнѣ обчественныя руки-то, я и съ ними до правды дойду; какой тамъ еще приговоръ понадобился -- неизвѣстно... И печать старостина приложона... Скопію то мнѣ дадите?

-- И копіи никакой не могу дать: бумага была изъ присутствія -- оно и дастъ тебѣ копію, когда настоящій приговоръ будешь имѣть. А такъ, съ этими "руками" хоть ни ѣзди,-- не дадутъ.

Мужикъ мнется и что то соображаетъ.

-- Такъ мнѣ ничего отъ васъ и не будетъ? ни приговора, ни скопіи?

-- Покуда ничего; сказано -- на той недѣлѣ пріѣду.

-- Такъ-съ; предупреж о но, значить... Не стало нигдѣ правды, нѣтути закона... Понимаемъ-съ, какъ не понять!.. А мы все-таки до вышняго начальства дойдемъ, все какъ на духу -- разскажемъ, чтобы по закону, значитъ...

Мужикъ -- упорный и недовѣрчивый, хоть колъ на головѣ теши -- ѣдетъ въ губернію, живетъ тамъ сутокъ трое, обойдетъ всѣ "палаты" и "присутствія" и, конечно, вездѣ получаетъ съ первыхъ же словъ отказъ, вездѣ говорятъ: "приговоръ надо", и когда онъ подаетъ свои "руки", то ихъ даже не берутъ, а требуютъ настоящаго приговора. Наконецъ, обезкураженный, онъ возвращается назадъ и опять заходитъ въ волость.

-- Ужъ видно вы лучше знаете, какъ по закону. Когда-жъ къ намъ обѣщаетесь пожаловать?

А потомъ, въ разговорахъ съ столь же много смыслящими въ "законахъ" односельчанами, сокрушается: "нигдѣ суду не дали, вездѣ отказъ; видно, у нихъ повсюду рука, и въ губерніи вездѣ предупрежоно. Нѣтути нигдѣ правды, всѣ на ихъ сторону тянутъ: знамо, люди богатые, не то, что мы!.. Я было -- пшено, а онъ ка-акъ закричитъ! Извѣстно, на что ему пшено?"...

Парфены, въ качествѣ мірскихъ повѣренныхъ, гораздо пріятнѣе для начальства и полезнѣе въ нѣкоторомъ отношеніи, для общества. Парфенъ умѣетъ говорить довольно толково и связно, можетъ въ немногихъ словахъ объяснить, въ чемъ дѣло, слушаетъ со вниманіемъ, соображаетъ,-- словомъ, во сто разъ развитѣе простого лапотника -- просителя. Если Парфеново дѣло не выгораетъ и ему "выходитъ отказъ", то онъ старается вникнуть, какъ и почему отказано, смекаетъ и совѣтуется съ "хорошими людьми", нельзя ли дѣло поправить, обществу же своему подробно разъясняетъ мотивы отказа, не прибѣгая къ туманной формулѣ, вродѣ "не стало правды на свѣтѣ"... "Сроки пропустили", "планта нѣтъ",-- говоритъ Парфенъ и самъ понимаетъ, и прочимъ старается разъяснить, что "безъ планта, какъ безъ рукъ, ничего не подѣлаешь"... Умственный кругозоръ деревенскаго міра расширяется отъ Парфеновъ въ несравненно значительнѣйшей степени, чѣмъ отъ убогихъ школъ, гдѣ выучиваются читать и писать, но гдѣ не учатъ понимать условія жизни...

Но что меня всегда удивляло, это крайне добродушное отношеніе міра къ своимъ паразитамъ. Явной злобы или вражды къ Парфенамъ мнѣ никогда не приходилось подмѣчать; бывали случаи, когда Парфены принуждены были уступать передъ дружнымъ натискомъ міра, но лишь только спорный вопросъ сходитъ со сцены, какъ Парфены опять вступаютъ въ свою роль диктаторовъ, ничуть не смущаясь временнымъ пораженіемъ, а стригомыя овцы, частью одобрительно, частью съ завистью смотрятъ на Парфеновы эксперименты съ мірскимъ имуществомъ. "Ну, ловко,-- ну и собака же!.. Скажи, братецъ ты мой, то ись какъ пить далъ, вотъ какъ обчистилъ!"... И въ тонѣ говорившаго большею частью слышалось лишь сожалѣніе, что "обчистилъ" Парфенъ, а не онъ- злобы же на Парфена за "обчистку" не чувствовалось...

Я неоднократно принужденъ буду касаться той или другой сферы дѣятельности кулаковъ-міроѣдовъ; изъ фактовъ, которые я представлю, читатель самъ себѣ можетъ составить понятіе объ этомъ жгучемъ вопросѣ нынѣшней народной жизни; мое же мнѣніе таково, что деревенскіе Парфены-міроѣды -- явленіе, логически проистекающее изъ даннаго экономическаго и общественнаго деревенскаго строя, и существованіе ихъ такъ же строго необходимо, какъ необходимо появленіе лишаевъ и мховъ на гніющемъ стволѣ дерева... И никакіе палліативы не остановятъ роста этихъ лишаевъ: деревня будетъ всѣ далѣе и далѣе дифференцироваться, и въ одну сторону будутъ стекаться представители умственности, которые все безграничнѣе будутъ господствовать надъ отлагающимися по другую сторону рабами физическаго труда, глубже и глубже уходящими въ мелкія, развращающія заботы о кускѣ насущнаго хлѣба. Это, по моему, логически неизбѣжный конецъ исторіи нашей крестьянской общины въ существующей ея формѣ; избѣжать этого почальнаго конца можно, только перейдя отъ общиннаго владѣнія объектомъ труда -- землею къ общественной формѣ самого труда.