Яркий луч солнца сквозь стекло балконной двери разбудил рано Раису Александровну,
Проснулась она с такой радостью в душе, что и солнечный день не показался ей случайным совпадением. Полным значения казалось, что после трех дней непрерывного, унылого, будто осеннего дождя вновь выглянуло солнце. И казалось это солнце еще ярче от омывшего его дождя.
Лежит Раиса Александровна тихо, чтобы не разбудить мужа, и просветленная улыбка не покидает ее лица. Ах, как непривычно и странно ей самой такое настроение, такая радость бытия. Будто сейчас только на свет появилась она для прекрасной полной чудес жизни.
И казалось бы, что произошло, что так повлияло на ее настроение? Ничего, или почти ничего. Раиса Александровна вспоминает события последних дней.
Шел дождь. Тяжело в изгнании, тяжело не иметь возможности уехать, когда захочешь, куда захочешь. Мир кажется тесной тюрьмой. Благоухают розы, сияет солнце -- не для изгнанников. Всю тяжесть неволи еще резче испытываешь в дурную погоду. Унылый дождь вызывает унылые мысли и родит в душе тоску безысходную.
Это почувствовали ясно и русские в Швейцарии. Сидели тоскливо по своим комнатам и изнывали от бездействия, скуки, досады...
Вчера вечером все собрались у Стремницыных. Играли в преферанс, как-то нелепо ссорились, ели швейцарский шоколад. Затем Миша-поэт пел русские народные песни. Пел за сердце хватающим голосом, со слезой. Его послушать пришла даже хозяйка пансиона Стремницыных, madame Вернье, хотя ни слова не понимала по-русски.
Читали газеты. Французам пришлось отступить в Эльзасе, очистить Альткирхен и Мюльхуз, а о русских все не было и не было известий.
И думалось Раисе Александровне, что никуда не уйти от этой щемящей тоски, граничащей с отчаянием.
Именно в этот момент, когда хотелось крикнуть, чтобы только нарушить эту давящую тишину, Андрей своим властным и твердым голосом предложил заняться спиритизмом. Сперва смеялись, потом нехотя согласились.
Приятно было сидеть в полутемной (только свет уличных фонарей проникал сквозь тюль занавесок) комнате, чувствовать подле своей руки холодноватую вздрагивающую руку Андрея. Наконец, мелкой дрожью задрожала и Раиса Александровна. Она делала усилия, чтобы не стучать зубами...
В это время, Стремницын сказал громко и спокойно:
-- Был я сегодня у английского консула. Он говорит, что путь до Лондона есть, а там через Швецию на Россию -- но это ему неизвестно. Теперь бы только немецкие деньги разменять...
Вдруг стол, на котором все держали руки, резко двинулся, -- это толкнула его, вставая, Раиса Александровна.
-- Так нельзя! Так нельзя! -- кричала она истерично, готовая заплакать.
Поднялась суматоха. Зажгли электричество, принесли воды. Стремницын уговаривал жену успокоиться.
-- Раиса Александровна волновалась. Я чувствовал по ее руке. Вы прервали... хотите, мы сейчас проделаем опыт и после этого Раиса Александровна успокоится? -- сказал Андрей.
Стремницын запротестовал:
-- Нет, нет, она и без того такая нервная...
Но Раиса Александровна вдруг с несвойственной ей твердостью сказала мужу.
-- Я хочу, -- и подошла к Андрею.
-- Ну, вот, я скажу хотя бы Асе, что я задумал, и что исполнит Раиса Александровна силой моего внушения.
Андрей шепнул что-то Асе, взял руку Раисы Александровны так, что пальцем касался пульса, другую руку положил ей на затылок.
Раиса Александровна, улыбаясь, двинулась вперед. Она не сумела бы объяснить, почему уверенно открыла двери и вышла в скупо освещенный в дальнем конце керосиновой лампой коридор. Знает только, что внезапно Андрей отпустил ее голову и несколько раз медленно провел перед ее лицом раскрытой ладонью. Затем она, вернувшись в комнату, к общему удовольствию зажигала спички, ела шоколад, но никак не могла исполнить задуманного Андреем. Все и он сам весело смеялись, а она успокоенная и счастливая, была весела весь вечер, только не смела почему-то взглянуть на Андрея.
Но радость родилась в душе. Родилась тогда же в темном коридоре. Вчера она еще только тлела, как искорка, а сегодня засияла, как это солнце.
Раиса Александровна накинула капот и вышла на узенький балкончик. Цветы, блестя слезинками дождя, благоухали. На улице подле тротуара торговки разложили свой товар, какую-то сушеную рыбу, фрукты и грибы и грибы без конца.
-- Ты встала, Раиса? -- спросил Лев Иосифович.
-- Да, пора к консулу, -- вздрогнула, очнувшись, Раиса Александровна.
-- Сегодня нам нечего к нему идти, -- ответил муж, -- Плетнев обещал сообщить новости. Он зайдет к нам.
Раиса Александровна улыбнулась, мечтательно взглянула на бархатистое синеющее между рядами домов озеро (вчера еще такое грязно-серое от дождя), и вернулась в комнату.
Одеваясь, она торопилась, и кофе пила в хозяйской столовой поспешно, и все нетерпеливо поглядывала на часы. Стремницын, занятый своими мыслями и разговором с словоохотливой мадам Вернье, не замечал нервного состояния своей жены.
Около часа дня пришел Андрей. Он с опаской взглянул на Раису Александровну, и она едва овладела охватившим ее волнением. Прикосновение к его руке показалось ей электрическим током.
-- Новостей мало, -- на вопрос Стремницына ответил Андрей, -- о пароходе по-прежнему ничего не слышно. Наши по-прежнему воюют с консульшей... У консула вывешено известие, что в России все ратники первого и второго ополчения призваны. В разъяснение консул говорит так: возвращайтесь в Россию, а если не имеете средств (путь есть и северный, и через Бриндизи) -- поступайте во французскую армию.
Стремницын заволновался:
-- Конечно, надо вернуться в Россию. Я -- второго ополчения. А вы которого?
-- Я первого.
-- Что же, поедете?
-- Еще не знаю.
-- Что ж вы будете делать?
-- Чтобы уехать, надо иметь деньги на дорогу. Может быть, поступлю во французскую армию, -- спокойно ответил Андрей.
А Раиса Александровна, взглянув на него, улыбнулась: его глаза смеялись, он шутил.
Стремницын, боясь, что у него попросят денег, перевел разговор, но долго еще чего-то волновался и возмущался. Наконец, решил пойти во французское консульство визировать паспорта.
-- Будет, по крайней мере, сделано. Мне северный путь улыбается больше. А то там ехать две недели по неизвестным странам... мимо турок... Вот ведь еще за два паспорта платить придется, -- вздыхает он в заключение.
-- У Раисы Александровны отдельный паспорт? -- спрашивает Андрей.
-- Да, сперва думали, так будет удобнее. Ее тетушка, у которой она воспитывалась, просила, чтобы Раиса в каждый данный момент могла съездить к ней в Россию повидаться. Ну, а так эти разные паспорта ни разу и не пригодились, -- и он ушел во французское консульство.
Очень страшно было Раисе Александровне остаться вдвоем с Андреем. Он подошел к ней и взял ее руку.
-- Вы ждали меня?
Она наклонила голову.
-- Вы хотели меня видеть? -- Я внушил вам это вчера.
-- Зачем?
-- А разве вам не радостно сегодня, скажите? Вам хорошо со мной, скажите?
Его рука уже обняла ее, и лицо его было так близко.
Страшные глаза Андрея видела Раиса Александровна, и они притягивали ее, -- казалось она сама протянула губы для поцелуя...
Он был так нежен, он не пугал ее ласками; они сидели на диване, он гладил ее волосы, целовал бледные, слабые руки, лучистые глаза.
В дверь постучались, и, едва успели они отстраниться друг от друга, как, не дожидаясь разрешения, в комнату влетел Змигульский.
-- Я говорил, я говорил! -- кричал он еще с порога, потрясая листком газеты! -- Ура! Русские, ура!
-- Что такое, что случилось?
В газете крупным шрифтом стоял заголовок: "Voila les russes!" И затем шла статья, где рассказывалось, как необычайно удачно прошла русская мобилизация, и как русские победоносно вступили в Восточную Пруссию. Говорилось и о том, какое несметное количество войск уже выставила Россия, и сколько еще она может дать.
Разве эта весть толю не была случайным совпадением с радостным настроением Раисы Александровны? Она слушала восторженные восклицания Змигульского, а потом дала увести себя к Асе, оставив мужу по-обычаю лаконическую записку: "ушла к Яковлевым".
Огромные белые плакаты все с той же надписью "Voila les russes" красовались на всех углах и в окнах больших магазинов. Встречные казались празднично-оживленными, и Раиса Александровна улыбалась.
-- Ах, как хорошо, -- восторгался Змигулский. -- Еще на днях сидел я в саду, а рядом два мерзавца -- немца ругали русских. Этого, мол, врага бояться нечего. Эти русские, которые никогда не выиграли ни одного сражения. -- Теперь мы им покажем, покажем, как это русские не выигрывали сражений"...
Послышались крики. Из-за угла высыпала орава мальчишек. Впереди они несли сшитое из лохмотьев знамя и положительно орали, а не пели швейцарский гимн.
Русские остановились, чтобы пропустить шествие, и смотрели вслед, улыбаясь.
-- Наши союзники! -- сказал Змигульский.
-- Швейцария -- нейтральна, -- заметил Плетнев.
У Яковлевых царило смятение. Ася плакала, и судя по опухшим глазам, плакала уже давно, а Аркадий взволнованно бегал по комнате, что-то горячо доказывая.
Ася бросилась к вошедшим.
-- Хоть вы урезоньте его!
-- Можешь помолчать! -- резко крикнул Аркадий, но потом как-то смутившись, добавил: -- Впрочем, расскажи. Они увидят, что я прав.
Сперва долго нельзя было уловить смысла в бессвязных словах плачущей Аси, наконец, заговорил сам Аркадий.
-- Мне невмоготу здесь сидеть. Будь я в России, я бы пошел добровольцем. Но денег на обратный путь нет, и когда будут -- неизвестно. Вот я и решил, чтобы попасть к своим...
-- Поступить на службу к австриякам, -- закончила с ужасом Ася.
-- К австрийцам?..
Ася трагически молча передала какое-то письмо.
Раиса Александровна прочла и перевела содержание не понимавшему по-немецки Змигульскому.
Письмо было от австрийского посла в Берне. Он официально уведомлял, что Аркадий Яковлев зачислен в такой-то австрийский полк, и должен явиться к такому-то числу. Все просто онемели от изумления.
-- Что это значит? -- наконец строго спросил Змигульский.
-- Очень просто, -- Аркадий волновался, -- я поеду в австрийский полк, попрошусь на русскую границу и при первой встрече с русскими побегу к ним. Я так поступить советовал и Мише поэту, и Кудряшу... мы все сговорились...
-- Тебя убьют, застрелят в спину, -- кричала Ася.
-- А если вас пошлют к сербам? -- спросил спокойно, он вообще все время был спокоен, Андрей.
-- Ну, убегу к сербам. Тоже союзники...
-- Тогда уж проще идти во французскую армию.
Змигульский со свойственной ему горячностью так и накинулся на и без того сконфуженного Аркадия. И русские-то его примут за провокатора -- мало ли немцев, а тем более австрийцев говорит по-русски, -- и крик "братцы, я ваш" ни к чему не поведет. Австрийцы же будут стрелять в спину. А тем, что он написал прошение австрийскому послу, он только опозорил себя. Вот теперь австрийцы будут говорить, что русские к ним на службу просятся.
Аркадий сидел совсем уничтоженный. Ася торжествовала.
Змигульский ушел рано домой, а Раису Александровну пошел проводить Андрей. Фонарей еще не зажигали. Только навесы кафе сияли. Доносились звуки музыки. Они шли молча. Андрей слегка пожимал руку своей дамы, а ей казалось, что она спит, и во сне видит и молодую луну над озером, и самое озеро, и спящих в своих загородках лебедей.
У самого подъезда Андрей сказал, понизив голос, хотя улица была пустынна, и слышать никто не мог:
-- Завтра в два часа вы придете ко мне.
Раиса Александровна вздрогнула, и крепко -- от страха? -- сжала руку Андрея.