Горожане прогуливались по лугу, останавливаясь у палатокъ фокусниковъ и продавцовъ сластей и дешеваго вина или любуясь на стрѣлковъ, попадающихъ въ цѣль. Барабанъ призывалъ зрителей на представленіе странствующихъ актеровъ. Дѣвушки ходили, взявшись за руки, оживляя пейзажъ своими разноцвѣтными платьями, и, стыдливо опуская глаза, съ благосклонной улыбкой принимали наши шутки и комплименты. Гудѣли трубы и нѣжно повизгивали скрипки оркестра.
Мы же всѣ въ одинаковыхъ костюмахъ, въ зеленыхъ курткахъ съ бѣлыми поясамии круглыхъ шляпахъ, расположились на склонѣ горы, откуда былъ виденъ за рѣкой городъ, горящій стеклами оконъ на заходящемъ солнцѣ. Разстеливши плащи на травѣ, мы могли пить и ѣсть, при чемъ недостатокъ кружекъ не уменьшалъ количества выпиваемаго каждымъ по очереди; могли бѣгать внизъ вперегонку или драться на рапирахъ, собирая толпу зрителей, поощряющихъ побѣдившаго.
Дюревиль затягивалъ старую пѣсенку:
Пей за разомъ два, не жди:
Пьетъ земля весной дожди,
Пьютъ деревья, пьетъ рѣка,--
Всюду щедрая рука.
Для чего жъ, земли сыны,
Ротъ и горло намъ даны?
Мы же подхватывали:
Ахъ, ты кружка, кружка, кружка!
Ахъ, веселая подружка!
Губы алы, очи пьяны.
Не страшны намъ,
Не страшны намъ
Добродѣтели изъяны.
Дюревиль продолжалъ:
За куплетомъ пой куплетъ.
Передыіпки нѣтъ и нѣтъ;
Вѣтеръ свищетъ, дроздъ поетъ,
Жерновъ пѣснь свою ведетъ,--
Для чего жъ, земли сыны,
Ротъ и горло намъ даны?
Мы же подхватывали:
Ахъ, ты кружка, кружка, кружка!
Ахъ, веселая подружка!
Губы алы, очи пьяны.
Не страшны намъ,
Не страшны намъ
Добродѣтели изъяны.
Дюревиль продолжалъ:
Въ третій даръ любовь дана,--
Эту чарку пей до дна:
Соколъ, лебедь, быкъ, оселъ --
Ищутъ всѣ прекрасный полъ.
Для чего же намъ даны
Лицемѣрные штаны?
Мы же подхватывали:
Ахъ, ты кружка, кружка, кружка!
Ахъ веселая подружка!
Губы алы, очи пьяны.
Не страшны намъ,
Не страшны намъ,
Добродѣтели изъяны.
И еще дальше продолжалъ Дюревиль, вызывая шумное одобреніе и взрывы смѣха у слушателей.
Моро, который все время гдѣ-то скрывался у палатокъ, разыскалъ меня, запыхавшійся и съ блестящими глазами. Отведя въ сторону, онъ смущенно и быстро спросилъ, не могу ли я дать ему денегъ. Какъ разъ на дняхъ получивъ отъ отца нѣкоторую сумму со строгимъ наставленіемъ экономничать, я безъ колебанія предложилъ Моро свой кошелекъ, еще не зная цѣны золоту и слишкомъ преувеличивая значеніе дружбы.
-- Какую покупку хотите вы сдѣлать? -- спросилъ я.
Онъ засмѣялся и сказалъ:
-- Пожалуй я могу сдѣлать васъ участникомъ моей покупки, если вы расположены пожертвовать еще нѣсколькими золотыми. Конечно съ условіемъ, что вы не станете мнѣ на дорогѣ, но выборъ великъ, и я могу васъ увѣрить -- это совсѣмъ не то, что наши глупыя дѣвчонки, которыя ничего не умѣютъ и отъ которыхъ воняетъ лукомъ и потомъ. Эти дамы ѣдутъ въ Парижъ, и мнѣ случайно удалось получить позволеніе поужинать съ ними и привести одного или двухъ товарищей.
Я не зналъ, что отвѣтить. Слова Моро манили еще неизвѣданнымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ страшили, такъ какъ я зналъ любовь только по романамъ и смутнымъ ночнымъ мечтаньямъ.
Понявъ мое колебаніе совсѣмъ иначе, Моро схватилъ меня за руку и повлекъ за собой со словами: "Ну, полно скряжничать. Право, вы не раскаетесь".
Мы подошли къ палаткѣ, передъ заманчивыми афишами которой толпилось много народу.
Что-то сказавъ толстой старухѣ, собиравшей деньги у входа, Моро, держа меня за руку, открылъ дверь не ту, въ которую входили всѣ, и я, стукнувшись о какую-то балку, увидѣлъ пестро-расписанныя кулисы и мальчика въ блестящемъ костюмѣ, въ быстромъ танцѣ кружащагося на сценѣ.
Кто-то задернулъ занавѣску, и мы остались въ темнотѣ узкаго коридора, пробираясь ощупью черезъ доски и какія-то тряпки, а голосъ совсѣмъ близко за стѣной кричалъ, прерываясь звонкимъ смѣхомъ, "сударь, сударь".