Черезъ недѣлю я уже получилъ первую записку отъ Фелисьенъ, прекрасной тюремщицы, гдѣ она спрашивала, кто я и что мнѣ нужно. Не колеблясь, я отвѣчалъ: "Свободы и любви", потомъ разорвалъ и написалъ снова: "Любви и свободы".
Три дня не поднималась желтая занавѣска въ урочный часъ нашихъ прогулокъ. На четвертый же я нашелъ: "Завтра. Ждите, когда всѣ лягутъ".
Конечно, я не подѣлился своею новостью съ Коме, холодно отвѣтивъ на его вопросъ: "какъ дѣла?", что дѣвчонка капризничаетъ и жеманится, и, кажется, дальше канители записокъ и поклоновъ дѣло не пойдетъ.
Онъ старался утѣшить меня говоря, что кто же можетъ устоять, если я захочу. Я дѣлалъ видъ, что не вѣрю ему, и былъ печаленъ и какъ бы обезкураженъ, скрывая тѣмъ свое волненіе.
Выйдя на другой день только вечеромъ, я засталъ все наше общество въ сборѣ.
-- Вы собираетесь сегодня въ оперу? -- спросила меня госпожа Ц.
-- Нѣтъ, я не желаю пропускать одного очень пикантнаго свиданья, всѣ подробности котораго, надѣюсь, завтра позабавятъ васъ, -- отвѣчалъ я, безъ труда попадая на этотъ разъ въ тонъ нашей глупой забавы.
Рано ушелъ я къ себѣ, выдерживая роль нетерпѣливаго и разстроеннаго любовника. Долго пролежалъ въ сумеркахъ на своей кровати съ открытыми глазами, прислушиваясь, какъ постепенно замирали шаги и голоса въ сосѣднихъ помѣщеніяхъ.
Прошло не мало времени ужъ въ полной темнотѣ, и было, вѣроятно, не меньше 11 часовъ ночи, когда, наконецъ, я услышалъ легкіе незнакомые шаги по коридору.
Тихо открылся замокъ, и на порогѣ, въ тускломъ пятнѣ мигающаго фонаря я увидѣлъ тоненькаго мальчика въ зеленомъ плащѣ.
Молча подалъ онъ мнѣ такой же (такіе плащи носили наши тюремщики) и, давъ знакъ молчанія, повелъ за собой.
Только когда мы прошли темнымъ дворомъ и, открывъ маленькую калитку, вышли, наконецъ, на улицу, я вдругъ догадался, что молчаливый, стройный мальчикъ не кто другой, какъ сама Фелисьенъ.
Эта простая мысль почему-то не приходила мнѣ въ голову первыя минуты, можетъ быть потому, что я думалъ о свободѣ гораздо больше, чѣмъ объ освободительницѣ.
Долго шли мы по спящему городу, заворачивая въ улицы и переулки, неузнаваемые мной. Я молчалъ. Мой спутникъ тоже не сказалъ еще ни слова, закрывая лицо плащомъ такъ, что только одинъ разъ удалось мнѣ разглядѣть тонкія изогнутыя брови и блестящіе надъ ними глаза.
Я уже начиналъ уставать, и наше блужданіе казалось мнѣ лишеннымъ всякой цѣли.
Совершенно неожиданно мой спутникъ остановился и сказалъ:
-- Вотъ вы свободны.
-- Развѣ вы хотите покинуть меня? -- спросилъ я, самъ не зная, для чего.
-- Развѣ вы сказали хоть одно слово противъ этого.
Едва разслышалъ я печальный отвѣтъ.
Мнѣ показалось, что глаза его блестѣли отъ слезъ.
Не чувствуя ни жалости, ни любви къ этой блѣдной, худенькой дѣвушкѣ, я все-таки скаалъ:
-- Я буду очень радъ, если вы не оставите меня.
Теперь я уже былъ проводникомъ, вспоминая путь къ одному извѣстному притону, гдѣ я могъ бы найти самый безопасный ночлегъ. Фелисьенъ же молча и покорно слѣдовала за мной, хотя я ни разу не обернулся, чтобы позвать ее или убѣдиться, исполнила ли она мое желаніе.
Не безъ труда нашелъ я отыскиваемое убѣжище, такъ какъ ночь и отвычка отъ улицъ дѣлали всю мѣстность одинаково не-знакомой.
Не малаго труда также стоило мнѣ найдя домъ, достучаться и убѣдить соннаго слугу открыть двери, прежде не охраняемыя съ такою тщательностью.
Я потребовалъ комнату и ужинъ. Слуга провелъ насъ по внутренней лѣстницѣ на верхъ. Полкомнаты занимала кровать съ пологомъ и тремя ступеньками.
Мы молчали: я за столомъ, ожидая ѣды, Фелисьенъ у окна, прижавшись къ стеклу.
Едва притронувшись къ тарелкѣ, я увидѣлъ, что аппетитъ мой былъ однимъ воображеніемъ. Я сталъ ходить по комнатѣ, глядя на фантастическія тѣни на потолкѣ отъ моихъ движеній.
-- Вы любите меня, Фелисьенъ? -- спросилъ я, самъ не узнавая своего голоса и какъ будто издали откуда-то разсматривая съ холоднымъ любопытствомъ себя, Фелисьенъ, грязную комнату съ гаснущей свѣчей, свою судьбу, гдѣ все было неизвѣстно мнѣ самому.
Она не отвѣтила и только еще ближе прижалась къ стеклу.
-- Вы любите меня, Фелисьенъ, -- повторилъ я свой вопросъ, подходя къ ней. -- И вы въ правѣ требовать награды.
Я нагнулъ ее голову къ себѣ и поцѣловалъ сверху холодныя губы.
Печальная и покорная она молча повиновалась мнѣ, когда, задувъ свѣчу, я сталъ разстегивать пуговицы ея грубой куртки. Въ тусклыхъ сумеркахъ разсвѣта я проснулся и, увидя ея блѣдное, совсѣмъ блѣдное лицо на подушкѣ рядомъ съ своимъ, не сразу припомнилъ все, что произошло за эту ночь.
Тихо вставъ, я перелѣзъ черезъ ея тѣло, неподвижное какъ трупъ, и, одѣвшись, нѣсколько минутъ помедлилъ, соображая, что предпринять. Замѣтивъ на столѣ остатки отвергнутаго ужина, я вдругъ почувствовалъ страшный голодъ.
Стараясь не шумѣть, я быстро уничтожилъ всѣ припасы и, захвативъ свой плащъ, прокрался къ двери и потомъ мимо спящаго слуги по лѣстницѣ вышелъ на улицу.