Пережив тревоги революции, я занялся тем, что в течение десяти дней собирал и группировал точные и верные сведения о происшедшем. Я хотел попытаться определить в общем и в частностях характер этого грандиозного движения петербургских рабочих, отзвуки которого все еще заставляют трепетать всю громадную страну. Я не претендую на то, чтобы изложить с совершенной достоверностью и полнотою события, сложность которых для всякого несомненна. Слишком часто я встречал противоречивые свидетельства об одних и тех же фактах; слишком часто слышанные мной рассказы были неполны по незнанию, неверны благодаря фантазии или извращены нарочно. Я, однако, публикую эти заметки, из которых я добросовестно устранил все, что мне показалось подозрительным, оставляя за собой к тому же право всякий раз предупреждать читателя, когда у меня возникают сомнения относительно ценности того или другого свидетельства или подлинности того или иного факта.
Как известно, стачка разразилась в понедельник, 3-го января, на Путиловском заводе по поводу произвольного увольнения 4-х рабочих. Чисто местная и чисто экономическая вначале, она стала почти тотчас же общей, и к экономическим требованиям прибавились политические. Вот это-то быстрое развитие в двояком направлении и нужно объяснить, и по правде говоря, приняв во внимание все обстоятельства, приходится найти разгадку в том влиянии, какое оказала на рабочих личность Гапона. Ему обязаны они этой солидарностью в чувстве, этим единением в действии, которые собрали их 9-го января на громадную демонстрацию, направившуюся в один и тот же час со всех рабочих предместий к центру Петербурга. Подобный результат мог быть добыт лишь при помощи солидной организации и активной пропаганды в предшествующие месяцы, но нужно было также, чтобы вождь народа, в момент, избранный им для действия, нашел в себе дух ясной и непоколебимой решимости.
Гапон
Гапон давно уже обнаружил свои достоинства; правительство угадало в нем человека достаточно опасного и попыталось им завладеть. Он был назначен тюремным священником, потом получил от Плеве суммы на организацию "Лиги рабочих против политической пропаганды", название которой достаточно ясно говорит о ее характере. Эта лига и есть то, что называют теперь "Общество Русских Рабочих". Гапон был выбран председателем. "Общество" объединило мало-помалу большую часть рабочей массы и организовало ее в 11 отделов (10 в Петербурге и 1 в Колпине). Организация стала особенно могущественной после смерти Плеве, начиная с августа месяца. Социал-демократы первые поняли ее важность и стали искать сближения с Гапоном или, вернее, захотели приблизить к себе Гапона и его рабочих. Состоялось несколько свиданий. Гапон проповедовал своим борьбу исключительно на экономической почве. Стали стараться -- с октября месяца -- убедить его в том, что для достижения цели необходима политическая программа. Он ничего не хотел слушать. Его не оставили в покое. Гапон в конце концов поддался и заявил: "Что ж, может быть, и так, но момент не благоприятен. Подождите падения Порт-Артура". Порт-Артур пал, и Гапон начал, как он и говорил, мешать политику в экономическую пропаганду.
Можно сказать с уверенностью, что если он решился на это, то после зрелого обсуждения. Больше того, несомненно, он не увлекся новой идеей, не изучив сначала ее действия на практике. Он давал высказаться, выспрашивал или говорил сам мимоходом на политические темы на собраниях, происходивших в конце декабря и перед 9 января. Он нащупывал почву и мог убедиться, что рабочие, под медленным, но упорным воздействием социал-демократов, а может быть, и под влиянием либеральной прессы, не были враждебны принятию политических требований. Однако, в решительный момент было вопросом капитальной важности, включать ли в петицию царю политические требования наряду с экономическими или нет. Начиная с 5-го января, вопрос обсуждался, на этот раз открыто, по отделам. Идея имела успех. Гапон ждал, пока она представится неизбежной. 6-го числа днем на Васильевском Острове он созвал собрание из 20 делегатов (по 2 от отдела) "Общества Русских Рабочих". Многие ораторы требовали присоединения политических требований к экономическим. Гапон поставил вопрос на голосование, за было 14 голосов. Гапон решился.
Есть и другие свидетельства этого практического ума Гапона, который направлял его деятельность не в сторону тех или иных идей, но в сторону чувств народа. Становится также понятным его метод беседы с толпой, манера задавать ей вопросы. Он ждал ответов. Он был слишком ловок, чтобы идти против общего мнения. Так, на одном собрании он поставил вопрос, следовало ли протестовать против войны, но так как собрание по этому пункту раскололось, то Гапон и не настаивал, и в своей петиции обошел вопрос молчанием. Представители народа, мол, выскажутся о войне, как и о других политических вопросах. Другой пример: за несколько дней до демонстрации имели место переговоры между Гапоном и социал-демократами [ В том числе с Н. Н. Соколовым. (Прим. ред.)]; последние настаивали на том, чтобы Гапон предложил рабочим вооружиться, говоря, что довольно уже рабочих избивали и убивали. Гапон отказался. Он знал, что было лучше демонстрировать без оружия. Его рабочие не были мятежниками, а они-то и представляли огромное большинство. Гапону удалось переубедить социал-демократов, и они явились без оружия. Они лишь принесли с собой красные знамена, чтобы развернуть их в удобный момент. Но стрельба не дала им этой возможности нигде, кроме баррикад на Васильевском Острове. Зато вечером Гапон сознавал, что он является голосом негодующей толпы, когда требовал у либералов оружия, чтобы начать борьбу.
До событий либералы испытывали по отношению к Гапону чувство невольного недоверия и смутного страха. Они были еще меньше, чем социал-демократы, подготовлены к возможности огромной демонстрации, революционной и в политическом и социальном смысле. В воскресенье, за неделю до убийств, одна из главных групп имела заседание для обсуждения методов политического действия, и на этом собрании никто даже не сделал и намека ни на то, что происходило в рабочем мире, ни на опасность революционного взрыва. Один из либералов, деятельный политик, искренне признавался мне, что еще в четверг, 6-го, за три дня до демонстрации он сказал одному приятелю: "За последние два-три дня только и речи, что об этом Гапоне. Не сходить ли посмотреть, что это такое?" И он пошел в тот же вечер. Он вернулся потрясенный, полный изумления и восхищения перед этим человеком, который заставлял действовать как раз самых мирных рабочих. Другой либерал сказал мне: "До 9-го, нужно в том признаться, мы поставили бы 50 против одного, что Гапон -- провокатор. После того, что он сделал, наше недоверие превратилось в смущение и восхищение".
Даже теперь этот энтузиазм по отношению к Гапону далеко не разделяется всеми либералами. Можно сказать, что среди них наблюдается раскол между теми, кто идет навстречу ему, как революционеру, и теми, кто не может отделаться от некоторой боязни перед ним, страшась употребляемых им средств. Гапон поднял народ, повел его по улицам навстречу пулям. Либералы могут любить народ, но знают они его плохо. Вся их политика состоит в попытках действовать на правительство путем прессы, собраний -- производя давление на общественное мнение, но не опираясь на массы. Они не живут с народом, не живут, как он.
В Петербурге, как, впрочем, и в других местах, рабочие живут в бедных кварталах; они не проходят мимо Зимнего Дворца без достаточного повода. У них нет ни охоты, ни привычки, ни возможности ложиться спать регулярно в четыре часа утра после обсуждения политических вопросов и голосования резолюций. Если они бодрствуют ночью, то это значит, что минуты драгоценны и что нужно сговориться, как действовать завтра. Они не остались бы на ногах ночью в субботу, если бы это не было необходимо, чтобы быть готовыми в воскресенье. Но в воскресенье они действовали; они не испугались пуль; они не жалеют пролитой крови. Гапон сейчас же после убийств пишет им, что нужно отомстить за павших, что свобода покупается кровью. Либералы содрогаются от ужаса перед убийствами; несмотря на все преследования, несмотря на испытанные разочарования, они еще верят в мирную революцию. Один из них, встретив Гапона вечером 9-го января, сказал, намекая на происшедшее кровопролитие: "Как это ужасно!" И его еще больше испугало спокойствие Гапона, с которым тот ответил: "Однако, революция никогда не делается без кровопролития". Этот священник-демагог не смущается и не теряет присутствия духа пред трагичностью положения. Истощенный проведенной ужасной неделей (с 2-го по 9-е), он сохраняет после убийств всю силу суждения, всю твердость воли. Он пишет рабочим свои знаменитые письма, которые один либерал-энтузиаст назвал в моем присутствии более прекрасными, чем письма Толстого. Кто-то сказал Гапону, что кровь -- это цемент, который соединит рабочих, и немного спустя Гапон пишет рабочим: "Братья, спаянные кровью!" Он знает, что сражение проиграно; он наверное предвидел до его начала, что рабочие будут побеждены, но он сохраняет мрачное спокойствие, ибо убежден, что это испытание так или иначе много сделает для воспитания и освобождения рабочих; он учитывает, что в грядущем выгоды будут тем больше, чем неравнее сегодня борьба. Он подсчитал силы пролетариата и обладает доказательством того, как русское правительство отвечает на мирные требования.