Петербург, понедельник 17 (30) января.
Правительство утверждает, что беспорядки прекращены. Рабочие вернулись к станкам. Нет больше банкетов: генерал-губернатор Трепов запретил рестораторам сдавать для этого залы. Итак, сила одолела сразу и агитацию конституционалистов и восстание рабочих? Итак, наученная ошибками потерявших престол королей, русская монархия прибегла вовремя к насилию, чтобы обуздать революцию?
Нет, борьба не только не кончилась, а, наоборот, кажется, что настоящая борьба только началась с вечера воскресенья. Прокламации, резолюции, адреса все умножаются в ответ на избиения.
Вот прежде всего воззвание, составленное Горьким и обращенное к офицерам. Оно было прочитано еще в воскресенье вечером на собрании Вольно-Экономического Общества.
"Мы пишем эти строки вечером того ужасного дня, которого никогда не забыть России. Мы пишем под свежим впечатлением крови, которая только что пролилась на многих улицах столицы. Вынужденные оставаться бессильными свидетелями, мы возмущены и захвачены драмой, развертывающейся перед нами. Если наше сердце взволновано, то мысли наши ясны, и мы понимаем глубокий и торжественный смысл происходящего перед нами. На нас лежит обязанность выяснить его вам, что мы и делаем безотлагательно.
Офицеры! Наша страна истощена экономически; давно уже голод стал в ней хроническим явлением; давно уже массы осуждены на непосильный труд, на неизбежную нужду, на роковое, медленное вымирание. Народ, намеренно удерживаемый в невежестве, не может развить все свои силы. Личная инициатива и энергия народа сводятся на нет бюрократической опекой и повсеместным произволом. Так дальше жить нельзя. Русскому народу нужен свет, ему нужна свобода. Иначе ему не быть великой нацией, не защитить своих прав на существование.
Есть один только выход из тяжелых условий, в которых находится наша родина. Только сам народ может помочь своим нуждам, залечить свои раны. Но для этого нужен России новый основной закон; ей нужна конституция. Представители земств и городов, представители свободных профессий и купцы, учащаяся молодежь и рабочие массы -- вся нация не только поняла, но и ясно выразила свои основные требования. Чувство, овладевшее всеми, слишком могуче, чтобы какое-нибудь давление могло задушить его. Оно вырвалось наружу, оно будет проявляться, несмотря ни на что. Оно не умолкнет отныне, хотя бы стали пытаться вновь и вновь утопить его в крови. Жажда свободы не угаснет, ибо без свободы нет жизни. Все цивилизованные страны добыли себе свободу и наслаждаются ею. Она составляет главную силу той страны, против которой мы ведем неудачную войну. Одно только русское правительство отказывается понять или не в силах понять требований истории. Это близорукое правительство было бы уже давно сметено с путей истории, если бы русский народ, ослабленный нуждою, невежеством и рабством, не встретил бы пред собой с оружием в руках некоторую часть своих собственных сил.
Да, своих собственных сил! Вы получили образование на счет народа, ваше жалование -- это народные деньги. Сабли и ружья, которыми вы распоряжаетесь, приобретены на деньги того же народа. Вы сами дети этого народа, и вот вас посылают избивать ваших сестер, ваших братьев.
Офицеры русской армии! Подумайте о том, что произошло в день 9-го января на улицах Петербурга. Люда, доведенные до отчаяния, сотни тысяч людей, хотели подать царю просьбу. Это был акт вполне мирный. Рабочие поклялись, что будут поддерживать порядок и что прибегнут к силе только в случае самозащиты. Правительству было известно, что это не угрожало общественной безопасности. Делегация из десяти человек (из коих некоторые подписались под настоящим воззванием) была послана нами вечером в субботу к министру внутренних дел, его товарищу и председателю комитета министров. Наши делегаты хотели осведомить правительство о действительном положении вещей. Они умоляли о том, чтобы избежать кровавого столкновения. Их усилия остались тщетными. Генерал-майор Рыдзевский заявил, что правительство совершенно не нуждается ни в нашем свидетельстве, ни в наших просьбах, ни в наших чувствах. Витте ответил, что это дело "не в его компетенции" и что он совершенно не желает, вмешиваясь куда бы то ни было, "поставить себя в неприятное положение". Святополк-Мирский, несмотря на все наши мольбы, несмотря на вмешательство Витте, отказался принять нашу делегацию; он передал нам, что не нуждается в нас для того, чтобы знать все, и что все меры приняты.
Да, меры были приняты, и кровь пролилась, согласно данным инструкциям, быть может, даже на местах, заранее указанных властями. Зачем русскому правительству свидетельство и мнения политических деятелей, кто бы они ни были, зачем ему совесть, честь, разум? Разве нет у него на службе бесчисленных шпионов, разве не располагает оно всей вооруженной силой?
Офицеры русской армии! Вы -- люди долга. Вы приняли на себя великое обязательство отдать, если нужно, все, вплоть до своей жизни, за отечество. Спросите вашу совесть: где ваше место? С безумцами, всегда готовыми проливать кровь, или с угнетенным народом? В вас живо чувство чести. Слушайтесь же голоса чести: где ваше место? С теми, кто трусит даже принять петицию, или вместе с Россией, всей Россией, Россией честных людей, жертвующих собою? Если вы -- люди чести, не поднимайте руки на безоружных, не получайте денег народа в обмен на его кровь, которую вы проливаете. Снимите ваши мундиры, бросьте оружие".
Следуют 157 подписей.
В тот же вечер Гапон написал следующее письмо "армии, рабочим и всем честным людям", которое распространилось по Петербургу и по всей России в тысячах экземпляров.
"Братья, спаянные кровью, товарищи-рабочие!
"Мы мирно шли 9-го января к царю за правдой. Мы предупредили его клевретов-министров, чтобы они удалили войско, чтобы не мешали нам идти к царю. Я лично написал царю письмо и отослал его в Царское Село. Я просил приехать, показаться своему народу с сердцем открытым, с доброю душой. Мы нашей жизнью ручались ему за неприкосновенность его особы -- и что же? Невинная кровь все же была пролита. Царь -- жестокий зверь. Жестокий зверь царь, его чиновники-взяточники, грабители народа, сознательно захотели быть и сделались убийцами наших безоружных братьев, их жен и детей.
Пули царских солдат, убивавшие рабочих, несших царские портреты, прострелили и эти портреты и убили нашу веру в царя. Отомстим же братья, царю, проклятому народом, всей его змеиной семье, его министрам и всем грабителям несчастной России. Смерть им всем! Пусть каждый делает, что может. Я зову на помощь тех, кто искренне хочет помочь русскому народу, стремящемуся свободно жить и дышать. Все интеллигенты, студенты, все рабочие организации, социал-демократы, социалисты-революционеры, все! Кто не с народом, тот против народа!
Братья, товарищи-рабочие всей России, не становитесь на работу, пока не получите свободы. Я разрешаю вам брать пищу для ваших жен и детей и оружие всюду, где вы хотите. Разрешаю вам пустить в ход бомбы и динамит. Нe разграбляйте ни частных домов, ни магазинов, где нет пищи или оружия. Не трогайте бедняков, избегайте насилия над невинными, лучше оставить в покое девять подозрительных, чем истребить одного невиновного. Стройте баррикады, разрушайте дворцы, истребляйте полицию, ненавистную народу. Я посылаю свое священническое проклятие солдатам и офицерам, убивающим своих невинных братьев, их жен и детей, и всем угнетателям народа. Я посылаю благословение солдатам, которые помогут добыть свободу для народа. Я разрешаю солдат от присяги царю-предателю, который сознательно пролил кровь народа и даже не захотел услышать его голоса.
Дорогие товарищи-герои, не теряйте мужества. Надейтесь и верьте, что вскоре мы добудем свободу и справедливость. Порукой в том невинно пролитая кровь. Печатайте и переписывайте, кто может, распространяйте среди вас и по всей России это послание и завет, призывающий всех угнетенных, обиженных и обездоленных России встать на защиту своих прав. Если меня арестуют, если меня расстреляют, продолжайте бороться за свободу. Помните клятву, которую дали мне вы, сотни и тысячи честных рабочих. Боритесь до тех пор, пока не будет созвано всеобщим голосованием учредительное собрание, куда будут избраны вами самими защитники ваших интересов, ваших прав, изложенных в вашей просьбе царю-предателю. Да здравствует свобода народа русского!
Петербург, 9 янв., в полночь.
Священник Гапон ".
С своей стороны, социал-демократическая партия выпустила следующее воззвание:
Петербург, понедельник 10 (28) января 1905 г.
"Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Граждане! Вы видели вчера свирепость самодержавия. Вы видели текущую по улицам кровь. Вы видели сотни борцов, убитых за рабочее дело. Вы видели смерть. Вы слышали стоны раненых женщин и беззащитных детей. Кровь и мозги рабочих были разбрызганы по мостовой, сделанной их руками. Кто направил войска, ружья, пули в грудь рабочим? Царь, великие князья, министры, генералы, придворная свора. Вот -- убийцы. Смерть им! К оружию, товарищи! Проникайте в арсеналы, склады и магазины оружия; разрушьте тюрьмы, товарищи, освободите борцов за свободу; разрушьте жандармские правления, полицейские участки и все правительственные здания. Долой монархическое правительство! Устроим наше собственное. Да здравствует революция! Да здравствует учредительное собрание! Да здравствует собрание народных представителей!"
Ниже я даю резолюции, принятые петербургскими присяжными поверенными на собрании, состоявшемся на другой день после убийств.
Петербург, понедельник 10 (23) января 1905 г.
"Сословие присяжных поверенных Петербурга не может остаться равнодушным пред ужасными избиениями, совершенными правительством над теми, кто разделял идеи всего русского общества, -- идеи, которые, между прочим, были выражены в резолюциях петербургских адвокатов от 21-го ноября, -- и кто шел высказать свои требования правительству открыто и мирно. Сословие присяжных поверенных не может не выразить своего негодования по поводу поведения офицеров, по приказу которых солдаты расстреливали мирных граждан и нападали, как на врагов, на людей, пришедших высказать народные нужды. Вслед за совершившимися событиями, чрезвычайное собрание присяжных поверенных и их помощников в числе 325 человек постановило следующее: ужасный опыт последних дней не может не убедить все общество, что идеи, объединяющие рабочих со всей разумной страдающей частью нашего народа, подавляются безжалостной рукой правительства, которое отказывается даже выслушать голос народных нужд и таким образом вызывает кровопролитие. На русском обществе лежит обязанность всеми силами пойти на помощь рабочим, гибнущим жертвами своей веры в мирное осуществление своих идей".
В четверг инженеры-технологи собрались в многочисленном заседании и назначили комиссию, которой, как гласит постановление, поручено: 1) составить отчет о событиях, происшедших с 20 ноября до 9 января и в следующие дни, 2) заявить, что бессмысленно называть рабочих бунтовщиками, ибо интеллигенты на своих банкетах пришли к аналогичным требованиям, 3) обратить внимание на опасность утверждения, что рабочее движение было вызвано английскими деньгами; ибо это значит раздражить рабочих против интеллигентов и подвергнуть опасности в первую голову инженеров, 4) протестовать против ареста членов субботней делегации, 5) показать лживость правительственных сообщений о событиях 9--11 января, 6) заявить, что возбуждение умов сейчас более значительно, чем до 9 января.
Наконец, в политехническом институте состоялось общее собрание Общества взаимопомощи приват-доцентов и ассистентов высших учебных заведений г. Петербурга. Они вотировали следующую декларацию:
"Мы испытываем болезненное чувство нашего бессилия перед лицом возмутительных происшествий 9-го января и следующих дней, жертвами которых пали молодые люди нашей дорогой университетской семьи; мы иначе не можем ответить на это, как только криком негодования и ужаса, клеймя позором такое положение вещей, при котором возможны убийства мирных граждан. Все стороны нашей жизни и жизни всей России, вплоть до мирной научной работы, глубоко потрясены. Как граждане, как трудящиеся, мы утверждаем еще раз, что единственным выходом из создавшегося положения является созвание свободно избранных представителей народа, и что до тех пор жизнь России, как и жизнь высшей школы, не может, мы убеждены в этом, развиваться нормально".
Газеты появляются, начиная с четверга. Они не чувствуют себя в безопасности. Им известно, что Трепов наблюдает за ними. Большинство хранит внушительное молчание о событиях. "Биржевые Ведомости" ограничиваются сообщением, что их сотрудник Баранский внезапно скончался в воскресенье 9-го. В сущности, это верно; между этим заявлением и правдой та же разница, что между умереть и быть убитым. Баранского убила пуля у Александровского сада.
Официозная пресса или пускается в туманные разглагольствования, вызывающие неприятное чувство, или передает тенденциозные и лживые сведения, вызывающие возмущение. Она воспроизводит, при поддержке святейшего синода, обвинение "Латинского Агентства", будто рабочее движение было вызвано англо-японскими эмиссарами. Либеральная пресса требует, чтобы синод или дал доказательства такого крупного факта или опроверг бы необоснованное обвинение. Синод не делает ни того, ни другого.
С момента своего появления после перерыва три главных либеральных органа осмелились говорить свободно и выразить негодование общества по поводу убийств. Так, в субботу высказалась "Русь", вчера "Наша Жизнь", получившая сегодня же предостережение. Сегодня утром "Наши Дни" осмеливаются писать в первой же статье своего первого номера:
"Итак, мы снова можем появляться и говорить. Но о чем говорить? Как говорить? Сотни раненых здесь пред нами, образуя окровавленную стану... Пред этими жертвами мы можем лишь кричать и рыдать. А нужно, чтобы слова наши были "благоразумны" и умеренны. Ах, хотя бы мы могли молчать и ожидании, что наступят лучшие дни! Нет, это воскресенье, это 9-е января не было несчастной случайностью, катастрофой. Это был последний аргумент старого порядка вещей против нового. Но система, прибегающая к подобным аргументам, безвозвратно произносит приговор себе самой. Она теряет последнюю видимость нравственной основы, она -- пережиток произвола, ничем не оправдываемый... Самые беззаконные приемы борьбы приобретают в массах опасную популярность... Массы волнуются... Цивилизация останавливается. Нужно смотреть прямо на действительность. Порядок царствует в Петербурге, но под покровом видимого порядка ничего не изменилось. Ничего не изменится, пока бюрократическая система, морально распавшаяся, не уступит своего места другой, пока представители народа, свободно избранные, свободно собравшиеся, не установят элементарных основ цивилизованного общества.
Нет, ничто не сможет ослабить яркость этого кошмарного видения, перед которым цепенеет мысль: зрелище безоружных людей, падающих мертвыми среди бела дня в центре столицы... И нашим единственным утешением будет дружная, страстная работа, вновь предпринятая с удесятеренной энергией, работа над тем, чтобы помешать, наконец, повторению подобных событий, беспримерных в нашей истории, если не искать им аналогии в XVI веке".
В провинции общественное мнение высказывается не менее энергично.
Несколько дней тому назад московская дума голосовала смелый протест против петербургских событий, но градоначальническая цензура вмешалась и запретила обнародование этого протеста в газетах. Подобными мерами, разумеется, скрыть ничего нельзя и в особенности нельзя достичь успокоения. Теперь гласные требуют уничтожения всякой цензуры прений, происходящих в публичных заседаниях. Нужно начинать сначала, а Россия еще и до этого не дошла.
Профессорам еще менее везет, чем думцам: они даже не могут собраться. Их банкет 12-го января по поводу 150-летия со дня основания московского университета запрещен. Теперь по рукам ходит резолюция, подписанная 342 учеными и профессорами всей России; эта резолюция, которую должны были огласить на банкете, содержит протест против недопустимого нарушения всех прав не только университетского ученого, но и всякого члена общества.
В той же Москве провинциальные врачи, собравшись на совещание, приняли нижеследующую резолюцию для сообщения ее московскому земскому собранию:
"Мы заявляем нашу солидарность с требованиями, высказанными рабочими 9-го января. Мы выражаем нашу глубокую скорбь по поводу того, что столько жертв оросило своей кровью улицы Петербурга. Мы возмущены приемами бюрократии, стремящейся подавить силою всякие попытки общества достигнуть политической свободы. Мы не можем лишить население Москвы нашей помощи и потому мы не прекращаем нашей профессиональной деятельности, но мы считаем своим долгом присоединиться к освободительному движению и помочь всеми силами тем, кто борется за политическую свободу. Значительные отчисления земств в пользу армии и флота и военно-врачебного управления только укрепляют воинственные тенденции, приводят к полному разорению нации и задерживают удовлетворение более насущных нужд. Следует положить предел войне елико возможно скорее. Мы выражаем пожелание, чтобы земство не давало больше денег на посылку медикаментов на Дальний Восток. Таким образом могла бы начаться действенная оппозиция земств против этой войны, столь чуждой и враждебной интересам русского народа".
Из многих городов приходят резолюции земств, показывающие, что либералы, как умеренные, так и радикально настроенные, всюду готовы продолжать борьбу. Об этом можно составить себе понятие, читая следующий документ:
"Резолюция, принятая единогласно новгородским губернским земским собранием после происшествий 9-го января (Председатель -- губернский предводитель дворянства, князь Голицын).
1. Существующий режим привел Россию одновременно к внешнему и внутреннему кризису и к ужасным событиям последних дней, последовавшим за рабочим движением в Петербурге. Репрессивные меры, принятые администрацией с целью подавить это движение и результат их -- огромное число убитых и раненых -- не могут внести успокоения в русскую жизнь, а, напротив, приводят к усилению революционного движения, угрожающего стране неисчислимыми бедствиями.
2. Желая всей душой мирного развития политической и экономической жизни России, гласные новгородского земства, повинуясь голосу совести и долга перед отчизной, заявляют о необходимости немедленного созыва свободно избранных представителей народа, чтобы при их помощи направить наше отечество на путь мирного развития на основе правовых принципов и взаимной поддержки правительства и народа.
3. Гласные новгородского губернского земства настойчиво просят председателя собрания, князя Голицына, представить настоящее заявление министру внутренних дел".
Следуют подписи председателя и тридцати восьми членов.
Негодование общественного мнения выражается не одними прокламациями, резолюциями и газетными статьями, но и действиями.
Я упомянул о воззвании святейшего синода. Текст этого воззвания, с крестом наверху, расклеен по улицам. Но ни авторитет святейшего синода, ни полиция по могут защитить афиш: народ срывает их, особенно в рабочих кварталах. Той же участи подверглось и лицемерное объявление, подписанное генералом Треповым и министром финансов Коковцовым и обращенное к рабочим, с целью их умаслить и убедить, что они были введены в заблуждение.
У Нарвской заставы полиция, чтобы предохранить две афиши, поместила их в раме за проволочным переплетом; но рабочие-путиловцы попросту просунули зажженные спички и сожгли официальные документы.
Более внушительный симптом состояния общественного мнения -- это сцены, происходившие в течение всей последней недели на кладбищах при погребении жертв. Присутствующие часто насчитывались тысячами и слушали у могил пламенные речи или пели революционные песни.
Одна из самых трогательных сцен -- это погребение Савинкина, студента политехникума, пронизанного восемью пулями у Александровского сада. В среду в девять часов утра похоронное шествие отправилось из политехнического института на Больше-Охтенское кладбище, что на Выборгской. В пути присутствующие пели сначала религиозные гимны, а потом "Вы жертвою пали". На кладбище один товарищ Савинкина прочел горячим тоном обращение Гапона к обществу. Другой произнес очень сильную речь, клянясь, что все отдадут с радостью последнюю каплю крови, мстя за жертвы и ради торжества революции. Другие товарищи и профессора говорили вслед за ним и в том же духе. Некоторые хотели говорить и не могли: слишком сильное волнение сжимало им горло. Церемония окончилась только в два часа. На этот раз не было ни войск, ни полиции. По крайней мере, их не было видно. Может быть, их спрятали где-нибудь по соседству...