Дѣтство и школьные годы.
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Первыя впечатлѣнія.-- Родители, няня и служанка-сказочница.
Сто л'ѣтъ назадъ, еще до нашествія французовъ, въ Москвѣ, въ приходѣ Троицы въ Сыромятникахъ, жилъ въ собственномъ домѣ казначей казеннаго провіантскаго депо, Иванъ Ивановичъ Пироговъ, хорошій человѣкъ и счастливый семьянинъ. 13 ноября 1810 года домъ его огласился первымъ крикомъ новорожденнаго, нареченнаго Николаемъ, по числу тринадцатаго ребенка, которому суждено было получить всемірную извѣстность.
Самое раннее воспоминаніе Пирогова относится къ тому времени, когда ему едва минулъ годъ. Передъ Отечественной войной 1812 года, какъ извѣстно, появилась на небѣ, точно въ предзнаменованіе великаго народнаго бѣдствія, необычайной величины и яркости комета. И вотъ передъ духовнымъ взоромъ старца Пирогова, спустя почти 70 лѣтъ возстаетъ огромная блестящая звѣзда. Впрочемъ, и самъ онъ не совсѣмъ еще увѣренъ, есть ли то личное его впечатлѣніе, врѣзавшееся неизгладимо въ младенческій мозгъ, или же то галлюцинація, вызванная слышанными имъ въ дѣтствѣ частыми разсказами о необыкновенномъ небесномъ явленіи.
Послѣдующія затѣмъ 5--6 лѣтъ не оставили въ его памяти никакихъ слѣдовъ. Передъ вступленіемъ Наполеона въ Москву Пироговы спаслись бѣгствомъ во Владиміръ. Съ уходомъ французовъ они возвратились на старое пепелище, но не нашли уже своего дома, сгорѣвшаго подобно большей части Москвы. Тогда на прежнемъ мѣстѣ былъ выстроенъ новый домъ, болѣе просторный и болѣе нарядный: по собственнымъ указаніямъ Пирогова-отца, большого любителя живописи, доморощенный художникъ, Арсеній Алексѣевичъ, разукрасилъ и домъ и садикъ при немъ произведеніями своей кисти. Такъ, на изразцовыхъ печахъ появились аллегорическія изображенія лѣта и осени, въ видѣ двухъ женщинъ, увитыхъ колосьями и виноградомъ, на потолкахъ -- порхающія пестрыя птицы, на стѣнахъ спальни барышень -- турецкія палатки, а въ садовыхъ бесѣдкахъ -- фантастическія фрески. Въ садикѣ были разбиты цвѣтники и устроены для дѣтей разныя игры: кегли, бильбоке и проч. Но Колѣ больше игръ доставляло удовольствіе гулять между пышными цвѣтниками, которые наполняли воздухъ такими сладкими благоуханіями и блистали алмазами невысохшей росы.
Послѣ него у родителей былъ еще одинъ ребенокъ; но такъ какъ тотъ умеръ еще въ младенчествѣ., то Коля остался младшимъ въ семьѣ и сдѣлался общимъ любимцемъ.
Особенно баловала его мать. Сидя за вѣчнымъ вязаньемъ чулокъ для своихъ многочисленныхъ дѣтей, она не отрывала глазъ отъ рѣзвившагося около нея баловня. А встрѣтятся ихъ взоры,-- все лицо ея озарится такимъ солнечнымъ свѣтомъ материнской любви, что мальчикъ бросится цѣловать ея руки.
-- Ахъ, маменька, какая вы красивая! Такихъ красавицъ, навѣрно, нѣтъ больше на свѣтѣ!
Выйдя замужъ пятнадцати лѣтъ отъ роду, она находилась еще въ цвѣтущей порѣ жизни и въ своемъ, кружевномъ чепчикѣ съ выбивающимися изъ-подъ него свѣтлорусыми локонами была, въ самомъ дѣлѣ, очень миловидна.
-- Ну, еще бы!-- смѣялась она въ отвѣтъ, невольно краснѣя и дѣлаясь оттого еще краше.-- Глупышъ ты у меня, глупышъ!
А Осама цѣловала глупыша и прижимала къ сердцу.
Родители Коли были очень набожны. Передъ ихъ кіотомъ съ образами стояло закрытое серебряными застежками евангеліе въ зеленомъ бархатномъ переплетѣ съ эмалевымъ изображеніемъ четырехъ евангелистовъ. По цѣлымъ часамъ читали они евангелистовъ, а также молитвы, псалмы, акаѳисты и каноны по требнику, псалтырю и часовнику; въ праздничные дни ходили въ церковь ко всенощной, заутренѣ, обѣднѣ; посты и постные дни на недѣлѣ соблюдали строго; въ Великомъ посту не давали мяса даже кошкѣ Машкѣ. Дѣтей своихъ они воспитывали, разумѣется, въ самомъ благочестивомъ духѣ;. Такъ и малыша Колю къ каждой праздничной заутренѣ поднимали соннаго съ постели. Когда въ церкви отъ усталости и запаха ладана у него дѣлалось головокруженіе, его выводили на свѣжій воздухъ, а оправится -- вводили опять въ церковь.
Значеніе молитвъ и таинствъ Коля, по малому возрасту, не могъ, конечно, хорошенько себѣ усвоить. Однажды, пріобщившись св. тайнъ, онъ замѣтилъ своей старшей сестрѣ что-то насчетъ вкуса причастія. Когда же сестра стала ему выговаривать, что такими рѣчами онъ оскорбляетъ Бога, мальчуганъ горько расплакался и на колѣняхъ сталъ просить у Бога прощенія.
Няня его, Катерина Михайловна, или просто Михайловна, была солдатская вдова изъ крѣпостныхъ. Въ представленіи Коли она запечатлѣлась навсегда неразрывно съ тою обстановкой, въ которой онъ пробуждался поутру это сна: самъ онъ накрытъ бѣличьимъ одѣяльцемъ, въ ногахъ у него лежитъ сѣрая кошка Машка, а на столнікк у кроватки въ стакаігк воды красуется букетикъ бѣлыхъ розъ, которыя няня доставала для него изъ сосѣдняго сада Ярцевой.
Со своимъ младшимъ питомцемъ Михайловна была неизмѣнно кротка и ласкова, никогда его не бранила; если же хотѣла удержать отъ чего дурного, то говорила только:
-- Богъ не велитъ такъ дѣлать; не дѣлай этого, миленькій мой: грѣшно!
И, несмотря на нѣкоторое врожденное упрямство, мальчика, слушался.
Какъ-то въ Успеньевъ день, храмовой праздникъ въ Андроньевомъ монастырѣ, Пироговы отстояли тамъ обѣдню. Тутъ надвинулась черная грозовая туча, и они рѣшились переждать грозу въ монастырѣ. Коля съ няней стояли у открытаго окошка; внизу, по пологому зеленому скату, среди раскинутыхъ шатровъ, гуляла, горланила толпа. Вдругъ сверкнула молнія, зарокоталъ громъ.
-- Вотъ смотри,-- сказала няня:-- народъ шумитъ, буянитъ и не слышитъ, какъ Богъ грозитъ! Здѣсь шумъ да веселье людское, а тамъ, вверху, у Бога свое...
Этотъ случай глубоко заронился въ воспріимчивую душу Коли, и съ тѣхъ поръ до самой старости всякая гроза во время гулянья производила на него удручающее дѣйствіе.
Другой разъ, гуляя съ няней по берегу Яузы, онъ увидѣлъ двухъ мальчишекъ съ собакой, которую одинъ изъ нихъ собирался утопить. Собака билась въ рукахъ озорника и визжала, а товарищъ его усовѣщевалъ:
-- Всякое дыханіе да хвалитъ Господа!
-- Вотъ умникъ: и святое писаніе знаетъ!-- замѣтила няня.-- Тебѣ-то, пострѣлъ, какъ не грѣхъ? Вѣдь собака, что и самъ ты, тварь Божія. Отпусти ее, сейчасъ отпусти! Слышишь?
И, благодаря ея вмѣшательству, собака была спасена. Когда Пирогову впослѣдствіи случалось слышать слова псалма: "всякое дыханіе да хвалитъ Господа", передъ нимъ всегда воскресала эта сцена у Яузы.
Отъ няни же онъ узналъ нѣкоторые факты изъ семейной хроники. Такъ, въ кабинетѣ отца стояла въ углу тяжелая, въ мѣдныхъ ножнахъ, сабля, полагавшаяся ему по военному чину майора. Когда Пироговы въ 1812 году спасались изъ Москвы во Владиміръ, на дорогѣ имъ попалась крестьянка-молочница, которую только-что ограбилъ ополченецъ. Пироговъ-отецъ выскочилъ изъ повозки и съ саблей наголо бросился на грабителя. Тотъ испугался и убѣжалъ. Крестьянка, чтобы чѣмъ-нибудь хоть отплатить своему спасителю, поднесла его сыночку кринку молока.
Не менѣе отцовской сабли интересовалъ Колю дѣдушкина, парикъ. По обычаю того времени, дѣдъ Иванъ Михеевичъ Пироговъ служилъ вначалѣ также въ арміи, а когда вышелъ въ отставку, то поселился въ Москвѣ и завелъ тамъ новаго типа пивоварню. Нрава онъ, по словамъ няни, былъ довольно крутого и не ладилъ съ бабушкой, которая была капризна, сварлива и подъ конецъ жизни помѣшалась. Передъ самою смертью у Ивана Михеевича прорѣзались новые зубы. Колѣ тогда было всего четыре года, а потому онъ помнилъ дѣда только смутно, какъвысокаго, сухопараго старичка въ рыжеватомъ парикѣ. Входя въ церковь, Иванъ Михеевичъ вмѣстѣ съ шапкой снималъ всегда и парикъ. Похоронили его безъ парика, и теперь маленькій внукъ, шаля, наряжался въ дѣдовскій парикъ.
Выдающуюся роль въ дѣтствѣ Коли, на ряду съ няней, играла еще крѣпостная служанка его матери, Прасковья Кирилловна. Это была дебелая дѣвушка съ толстыми красными руками и лицомъ, изрытымъ оспой и усѣяннымъ веснушками. У нея былъ цѣлый запасъ сказокъ, изъ которыхъ въ памяти Коли особенно врѣзались: о Водѣ-Водогѣ и о трехъ человѣчкахъ: бѣломъ, черномъ и красномъ.
Въ первой сказкѣ Водъ-Водогъ (рожденный отъ какой-то волшебной воды), наловивъ на охотѣ всевозможныхъ звѣрей идетъ воевать съ врагами и на крикъ его: "Охотушка, не выдай!" звѣри помогаютъ ему одолѣлъ враговъ.
Во второй сказкѣ къ бабѣ-ягѣ, лежащей на печи, приходитъ маленькая внучка.
-- Что ты видѣла на дорогѣ?-- спрашиваетъ густымъ басомъ бабушка.
-- Видѣла я, бабушка, видѣла я, сударыня,-- отвѣчаетъ тоненькимъ голоскомъ внучка:-- бѣлаго мужичка на бѣленькой лошадкѣ, въ бѣленькихъ саночкахъ.
-- То мой день, то мой день! А еще что?
-- Видѣла я, бабушка, видѣла я, сударыня, чернаго мужичка на черненькой лошадкѣ, въ черненькихъ саночкахъ.
-- То моя ночь, то моя ночь! Еще что?
-- Видѣла я, бабушка, видѣла я, сударыня, краснаго мужичка на красненькой лошадкѣ, въ красненькихъ саночкахъ.
-- То мой огонь, то мой огонь! Говори, еще что?
-- Видѣла я, бабушку видѣла я, сударыня, что у васъ ворота пальцемъ заткнуты, кишкою замотаны.
-- То мой замокъ, то мой замокъ! Ну, еще что?
-- Видѣла я, бабушка, видѣла я, сударыня, что у васъ въ сѣняхъ рука полъ мететъ.
-- То моя слуга, то моя слуга! Еще что? Говори скорѣй!
-- Видѣла я, бабушка, видѣла я, сударыня, тутъ возлѣ васъ, у печки, голова чья-то виситъ.
-- То моя колбаса, то моя колбаса!
И, скрежеща зубами, бабушка хватаетъ внучку... Что было дальше: проглотила ли бабушка внучку живьемъ или въ печку бросила,-- того Пироговъ спустя шестьдесятъ слишкомъ лѣтъ не могъ уже припомнить. Но самъ онъ потомъ не разъ пересказывалъ ту же сказку маленькимъ дѣтямъ, постепенно повышая бабушкинъ голосъ до рычанія и рева, по примѣру Прасковьи Кирилловны, и достигалъ такого же эффекта.