Академическіе годы.
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
На перепутьѣ.
Майскою лунною ночью 1828 года всѣ обыватели богоспасаемаго эстонско-нѣмецкаго городка Нарвы почивали мирнымъ сномъ. Но передъ мѣстнымъ знаменитымъ водопадомъ, мягко озареннымъ голубоватымъ свѣтомъ луны, стояли, любуясь, трое юношей, чистокровныхъ россіянъ. Не далѣе, какъ двѣ недѣли назадъ, они сдали въ московскомъ университетѣ свой выпускной экзаменъ: двое, Сокольскій и Пироговъ, по медицинскому факультету, а третій, Рѣдкимъ, по юридическому. Въ Нарву же они прибыли всего съ часъ назадъ, "на долгихъ" изъ Петербурга по пути въ Дерптъ, чтобы сначала тамъ, а затѣмъ и за границей подготовиться къ профессурѣ. Сокольскому и Рѣдкину минуло уже 20 лѣтъ, Пирогову только 17, а потому свое восхищеніе величественнымъ зрѣлищемъ шумно-падающихъ водъ онъ выражалъ менѣе сдержанно, чѣмъ его старшіе товарищи.
-- Ну что, Сокольскій теперь не раскаиваешься?!-- говорилъ онъ.-- Видѣлъ ли ты что-либо грандіознѣе?
-- Въ такомъ родѣ -- нѣтъ,-- -долженъ былъ признать Сокольскій.-- Но и у насъ въ Москвѣ есть прекрасные виды, хоть бы съ Воробьевыхъ горъ, откуда самъ Наполеонъ заглядѣлся на нее, златоглавую.
-- Перестань, пожалуйста!-- вмѣшался тутъ Рѣдкинъ.-- Нашу Москву я люблю не менѣе тебя: какъ городъ, она несравненна. Но здѣсь не дѣло рукъ человѣческихъ, а сама природа...
-- Вотъ именно!-- подхватилъ съ живостью Пироговъ.-- Вѣдь завтра мы двинемся дальше съ ранняго утра. Завались мы спать сейчасъ послѣ чаю,-- о всей этой красотѣ мы такъ и понятія бы не имѣли.
-- Зато выспались бы досыта. У меня о сю пору еще отъ тряски на телѣгѣ поясницу ломитъ.
-- "Поясницу ломитъ!" -- передразнилъ Рѣдкинъ.-- Точно ты, братъ, столѣтній старикъ. А я, будь только время, прогулялся бы еще вокругъ всего города: здѣсь сохранились вѣдь еще крѣпостные валы временъ Петра Великаго.
-- А не странно ли, право, господа,-- замѣтилъ Пироговъ,-- что, какъ мы вотъ теперь, и Петръ больше ста лѣтъ назадъ любовался этимъ самымъ водопадомъ. Забылъ я вотъ только, въ какомъ году онъ былъ здѣсь...
-- Въ первый разъ прибылъ онъ сюда осенью 1701 года,-- сказалъ Рѣдкинъ.-- Но тогда онъ врядъ ли подходилъ къ водопаду такъ близко, какъ мы: городъ былъ еще во власти шведовъ. Изъ поденнаго журнала {Полное заглавіе этой замѣчательной книги такое: "Журналъ или поденная записка, блаженныя и вѣчнодостойныя памяти Государя Императора Петра Великаго, съ 1698 года, даже до заключенія нейштатскаго мира. Напечатанъ съ обрѣтающихся въ кабинетной архивѣ списковъ, правленныхъ Собственною рукою Его Императорскаго Величества. Спб. 1770 года".} его видно, что онъ основался на островѣ рѣки Наровы и ѣздилъ на взморье, чтобы развѣдать, нельзя ли напасть на шведовъ съ моря.
-- Ты, Рѣдкинъ, читалъ его собственный журналъ?
-- Гдѣ ты досталъ его?
-- А у насъ же въ университетской библіотекѣ,.
-- Какъ жаль, что я раньше не зналъ объ этомъ!. И что же, Петръ напалъ на нихъ съ моря?
-- Нѣтъ, это оказалось невозможнымъ, и онъ приступилъ къ осадѣ города. Но шведы, болѣе искусные въ военномъ дѣлѣ, нанесли ему пораженіе и заставили его даже снять осаду.
-- Однако потомъ, сколько помнится, Петръ все-таки взялъ городъ штурмомъ?
-- Да, уже спустя три года, когда войско наше подтянулось. Штурмъ въ журналѣ описанъ такими живыми красками, что вчужѣ дрожь пробираетъ. Комендантъ Горнъ замкнулся въ крѣпости Ивангородѣ и не хотѣлъ слышать о сдачѣ. Тогда Петръ согласился выпустить храбрый гарнизонъ съ ружьями, но безъ знаменъ и барабановъ...
-- Все это въ своемъ родѣ очень назидательно,-- прервалъ разсказчика Сокольскій, зѣвая во весь ротъ,-- а сдѣлать визитъ полковнику Храповицкому все же не мѣшаетъ.
-- Поспѣемъ! Я предложилъ бы, напротивъ, сѣсть въ лодку и, по примѣру Петра, выѣхать тоже на взморье.
Пироговъ съ одушевленіемъ поддержалъ предложеніе Рѣдкина, и Сокольскій нехотя долженъ былъ уступить.
Лодка нашлась у ближняго перевоза. Растолкавъ спавшаго на днѣ ея лодочника-эстонца, молодые люди взялись за весла и пустились внизъ по рѣкѣ.
Вотъ и взморье. Что за тишь и гладь! Ни волнъ, ни мелкой даже ряби; но вся необозримая поверхность воды равномѣрно колышется, то вздымаясь, то опускаясь, точно грудь живого существа, которое погружено въ глубокій сонъ, но и во время сна неслышно дышитъ. Полная луна глядится въ этомъ подвижномъ зеркалѣ, устилая его далеко-далеко ослѣпительной серебряной дорожкой; да около самой лодки сыплются и сверкаютъ серебряные же брызги.
Всѣхъ троихъ москвичей охватило грустно-мечтательное настроеніе; всѣ трое мысленно перенеслись къ своимъ въ Москву. Первымъ прервалъ молчаніе Пироговъ, затянувъ про себя вполголоса:
-- "Vous allez à la gloire"...
-- Ты что это, братъ, мурлычишь?-- спросилъ Рѣдкинъ, очнувшись отъ своего раздумья.
-- Это романсъ такой...
-- Но французскій; почему не русскій?
-- Потому что... передъ отъѣздомъ изъ Москвы я заходилъ проститься къ моему крестному отцу, Латугину, и дочка его пѣла мнѣ этотъ романсъ...
-- Тогда понятно!-- усмѣхнулся Сокольскій.-- А собой она, конечно, красоты неописанной?
-- Не то чтобы, а все-таки...
-- А все-таки неотразима, и сердце твое не устояло?
-- Полно, Сокольскій!-- перебилъ насмѣшника Рѣдкинъ.-- У каждаго изъ насъ есть въ глубинѣ сердца завѣтный уголокъ, куда непрошенно никого не впускаютъ. Будемъ наслаждаться настоящимъ; почемъ знать скоро ли еще выдадутся у насъ такія свѣтлыя минуты? Мы на перепутьѣ: въ прошломъ все тяжелое, печальное какъ-то забылось; помнится одно пріятное, хорошее.
Ни Сокольскій, ни Пироговъ уже не возражали. Всѣ трое предались опять своимъ мечтаніямъ о беззаботныхъ, безвозвратныхъ школьныхъ годахъ и о предстоящей каждому изъ нихъ сознательной академической работѣ.
Между тѣмъ короткая лѣтняя ночь приходила уже къ концу; луна поблѣднѣла, востокъ заалѣлъ.
-- Заря, господа!-- встрепенулся Рѣдкинъ.-- Э! да ты, Пироговъ, поди, носомъ окуней уже ловишь?
-- Нѣтъ, я только такъ... какъ будто задремалъ...
-- Дремать намъ теперь, дружище, не приходится: загорается заря новой для насъ жизни...
-- Только холодна она, чортъ побери, эта новая жизнь, бррр!-- замѣтилъ Сокольскій, поводя плечами.
-- На зарѣ, дружище, всегда свѣжѣе; но такая свѣжесть бодритъ.
-- Какъ кого! У меня теперь одно на умѣ -- накрыться ватнымъ одѣяломъ и свернуться калачикомъ. Эй, ты, чухна! поворачивай назадъ!