Танецъ "матлотъ".
Однажды, въ ожиданіи учителя, воспитанники сидѣли уже въ классѣ по мѣстамъ. Но учитель почему-то запоздалъ. Мальчики болтали, шумѣли; Коля, по натурѣ живчикъ, не отставалъ отъ другихъ. Тутъ два сосѣда его заспорили о томъ, какъ танцуютъ модный тогда танецъ "матлотъ".
-- Да я покажу вамъ, какъ его танцуютъ,-- неожиданно вызвался Коля.
-- Ну да! Ты, Пироговъ, и простого галопа танцовать не умѣешь.
-- А матлотъ умѣю.
-- Гдѣ-жъ ты ему научился? Дома, что ли?
-- Да, дома.
-- Ну-ка, покажи.
Коля вскочилъ съ лавки на столъ и началъ выдѣлывать такіе уморительные скачки и пируэты, что весь классъ покатился со смѣху, захлопалъ въ ладоши:
-- Ай да Пироговъ! Браво, браво!
Вдругъ на порогѣ выросла отлично-знакомая всѣмъ плотная фигура съ пунцовымъ лицомъ, въ серебряныхъ очкахъ и общій гамъ былъ покрытъ громовымъ голосомъ:
-- Это еще что за балаганъ?
Все мигомъ затихло, а танцоръ, какъ привидѣніе на сценѣ, исчезъ въ провалѣ -- межъ двухъ столовъ.
Но это его не спасло: онъ былъ вытащенъ изъ-подъ лавки и долженъ былъ добровольно подставить обѣ ладони, чтобы получить нѣсколько "палей" плашмя линейкой.
-- А теперь маршъ въ уголъ и на колѣни! Послѣ урока ты останешься здѣсь, въ классѣ, и просидишь безъ обѣда.
Вотъ такъ срамъ: и "пали" линейкой, и стояніе въ углу на колѣняхъ, и голодовка! Недостаетъ только розогъ... (Въ Кряжевскомъ пансіонѣ, въ видѣ тягчайшей мѣры, полагались, по статуту, и розги, но на дѣлѣ онѣ примѣнялись очень рѣдко).
А что за скука, что за тоска -- сидѣть этакъ одному въ пустомъ классѣ! И какъ обидно: щелкать зубами голоднымъ волкомъ, когда другіе въ столовой объѣдаются твоимъ любимымъ блюдомъ (вѣдь нынче на третье должны быть вареники?), да еще, пожалуй, шуточки отпускаютъ на твой счетъ... Вотъ тебѣ и матлотъ!
За окошкомъ крики, визгъ и смѣхъ... Значитъ, они уже въ саду; играютъ въ лапту или въ городки. Посмотрѣть, что ли, въ окошко? Да нѣтъ, зачѣмъ?. Только хуже себя раздразнишь... О, Господи, за что такая жестокость? за что?!..
Прикорнувъ на ступенькѣ учительской каѳедры, Коля закрылъ лицо руками, не замѣчая, какъ у него между пальцевъ сочатся слезы. Вдругъ на склоненную голову его легла мягкая женская рука, послышался участливый голосъ:
-- Полно, ну, полно! Самъ вѣдь провинился, а теперь вотъ плачешь.
-- Я не плачу, Анна Ивановна...-- пробормоталъ
Коля, украдкой утирая глаза.
-- Мальчику и нельзя плакать,-- продолжала г-жа Кряжева и, опустившись рядомъ съ нимъ на ступеньку, обняла его вкругъ плечъ.-- Я накормила бы тебя, но это противъ нашихъ правилъ...
-- Да я ничуть не голоденъ.
-- Не голоденъ? И чудесно: завтра пообѣдаешь тѣмъ плотнѣе. Я отложила уже для тебя порцію варениковъ.
-- Нѣтъ, нѣтъ, Анна Ивановна, я не хочу ничего лишняго противъ другихъ.
-- А что же ты еще любишь? Кажется, компотъ?.. Да говори же, любишь?
-- Люблю...
-- Такъ на завтра я закажу компотъ. А на Василья Степаныча ты, миленькій, не серчай. Онъ строгъ, потому что съ вами, школярами, безъ строгости невозможно. Онъ хочетъ сдѣлать изъ васъ не шалопаевъ и тунеядцевъ, а работящихъ, порядочныхъ людей. Самъ онъ вамъ живой примѣръ. Работай, набирай въ голову побольше полезныхъ свѣдѣній,-- и выйдетъ изъ тебя недюжинный тоже человѣкъ, будутъ уважать тебя во всей Москвѣ, а съ Божьей помощью -- и во всей Россіи.
Ободряя такъ наказаннаго шалуна, почтенная супруга содержателя пансіона не подозрѣвала, конечно, что пророчествуетъ ему даже слишкомъ мало: что его ожидаетъ не всероссійская только, а всемірная извѣстность.
Добрыя слова ея упали на благодарную почву. Сколько разъ потомъ, принимаясь за уроки къ слѣдующему дню, мальчикъ вспоминалъ этотъ разговоръ, чтобы заставить себя добросовѣстно исполнить заданное и по нелюбимымъ предметамъ: латыни и математикѣ.
Зато съ какимъ увлеченіемъ онъ занимался у учителя русскаго языка Войцеховича! И внѣшнимъ своимъ видомъ Войцеховичъ внушалъ уже безотчетное къ себѣ уваженіе: сгорбившись какъ бы подъ тяжестью давившихъ его думъ, онъ глядѣлъ своими голубыми глазами разсѣянно-серьезно, точно ничего и никого вокругъ себя не различая. Но во время урока въ этихъ тусклыхъ глазахъ разгорался вдругъ свѣтлый огонь. Разбирая съ учениками оды Державина, басни Хемницера, Дмитріева, Крылова, стихотворенія Жуковскаго, Гнѣдича, Мерзлякова, онъ своими объясненіями умѣлъ ярко освѣтить наиболѣе удачныя мѣста и придать всей пьесѣ живой интересъ. Читалъ онъ съ учениками въ классѣ также отрывки изъ русской исторіи Карамзина, изъ его "Писемъ русскаго путешественника", изъ "Пантеона русской словесности", а послѣ классовъ давалъ имъ тѣ же книги для чтенія въ свободные часы. Для письменныхъ же сочиненій ихъ онъ выбиралъ темы изъ древней или русской исторіи; разсказавъ имъ сперва про какого-нибудь историческаго героя, онъ предлагалъ имъ затѣмъ письменно передать разсказанное съ собственнымъ ихъ мнѣніемъ о характерѣ и дѣйствіяхъ героя. Благодаря этимъ пересказамъ Коля Пироговъ заинтересовался и исторіей, а въ русскомъ языкѣ оказалъ такіе успѣхи, что у Войцеховича сталъ первымъ ученикомъ. Останься онъ долѣе подъ вліяніемъ этого выдающагося словесника, быть можетъ, изъ него, какъ знать, выработался бы постепенно и замѣчательный писатель. Но судьба рѣшила иначе: совершенно неожиданно онъ былъ вынужденъ покинуть пансіонъ Кряжева.