Кости и гербарій.-- Философствованіе.
Несмотря на то, что Пироговъ былъ на нѣсколько лѣтъ моложе обитателей No 10, его острый умъ и ненасытная любознательностъ пріобрѣли ему общее ихъ расположеніе, и они стали относиться къ нему, какъ бы къ младшему брату. Какъ-то разъ Ѳеоктистовъ показывалъ своему бывшему ученику имѣвшіяся у него нѣкоторыя части человѣческаго скелета.
Пироговъ не могъ подавитъ вздоха:
-- Когда-то и у меня будетъ такой ассортиментъ костей!
-- Да у меня есть тутъ лишніе позвонки и ребра,-- сказалъ Ѳеоктистовъ.-- Хотите, берите себѣ.
Примѣръ его оказался заразителенъ: Чистовъ тутъ же предложилъ Пирогову человѣческую руку, а Катоновъ -- ногу.
-- Если ужъ на то пошло,-- сказалъ Лобачевскій,-- то у меня найдутся для васъ и черепныя кости. Вотъ посмотрите-ка какъ онѣ очищены: бѣлѣе снѣга!
-- Да самъ-то ты откуда добылъ ихъ?-- замѣтилъ одинъ изъ товарищей:-- у Лодера на лекціи стащилъ?
-- Грѣхъ сладокъ, а человѣкъ падокъ! Вороватъ отнюдь не въ моихъ привычкахъ: но не присвоитъ себѣ такой красоты -- выше силъ человѣческихъ!
У старика-дядьки Якова нашелся кулекъ, и, уложивъ туда всю груду пожертвованныхъ ему костей Пироговъ повезъ ихъ на "Волочкѣ" домой.
О "Волочкѣ" -- этомъ первобытномъ типѣ извощичьяго экипажа Бѣлокаменной -- врядъ ли кто-нибудь изъ современныхъ москвичей еще помнитъ. То были большія дровни съ самой простой подушкой. Садились сѣдоки бочкомъ, свѣшивая ноги почти до земли, а колѣни прикрывали грубой дерюгой или мѣшкомъ для защиты отъ уличной грязи. Зато и плата была по экипажу; за конецъ въ 8 верстъ -- гривеннику а въ 4 версты -- пятакъ.
Пироговъ на этотъ разъ не пожалѣлъ пятачка; когда же, добравшись до дому, прошелъ съ кулькомъ въ свою комнату, то позвалъ за собой туда мать и сестеръ.
-- Отгадайте-ка, что у меня тутъ въ кулькѣ?
-- Вѣрно, провизія!-- обрадовалась мать.
Сынъ самодовольно усмѣхнулся:
-- Пожалуй, что и провизія; да какая?
-- Ужъ не рыба ли на уху?
-- Можетъ-быть, живая стерлядь?-- досказала одна изъ дочерей.-- Вотъ славно бы!
-- Нѣтъ, я знаю что: поросенокъ!-- подхватила другая дочь.-- Вѣрно, Николай?
-- Въ университетѣ у насъ ни стерлядей, ни поросятъ пока не разводятъ,-- отвѣчалъ Николай и высыпалъ изъ кулька на столъ свои драгоцѣнныя кости;-- это -- провизія, но не для желудка, а для ума!
Разочарованіе матери и сестеръ было, понятно, полное.
Когда онъ тутъ началъ раскладывать отдѣльныя части скелета по ящикамъ комода, къ нему вышла поздороваться старая няня Михайловна, пришедшая какъ разъ изъ богадѣльни навѣстить своихъ господъ. Увидѣвъ, чѣмъ занять ея питомецъ, набожная старушка руками всплеснула.
-- Матушки мои! Царица Небесная! Да это никакъ кости человѣческія?
-- Человѣческія,-- подтвердилъ Пироговъ и принялся разсказывать, для чего онѣ будутъ служить ему.
Михайловна все еще не могла придти въ себя и продолжала ахать и охать.
-- Чѣмъ бы дать грѣшнымъ костямъ покой въ могилкѣ, ты ими словно въ бабки играешь!
-- Этимъ бабкамъ, няня, никакой бѣды отъ того не сдѣлается; будетъ имъ одна честь, что по нимъ научусь другихъ людей спасать отъ могилы. А кстати вотъ покажу тебѣ также, что у насъ въ головѣ находится.
Михайловна слушала и только головой качала:
-- Господи Іисусе Христе, помилуй насъ! Какой ты у насъ, Коленька, вышелъ разумникъ, да какой безстрашникъ!
Нѣкоторое время спустя у Пирогова зашла рѣчь съ Лобачевскимъ о лекціяхъ ботаники.
-- Лекціи лекціями,-- замѣтилъ Лобачевскій,-- а безъ собственнаго медицинскаго гербарія вамъ не обойтись.
-- Да я и то лѣтомъ собиралъ и сушилъ разныя растенія,-- сказалъ Пироговъ.
-- Все, что подъ руку попадется и безъ всякой системы? Латинскихъ названій ихъ, я чай, тоже не знаете? Такъ это у васъ не гербарій, а сѣно! Вотъ у меня такъ гербарій: собралъ его одинъ ученый аптекарь-нѣмецъ и всякое растеніе по Линнею { Карлъ Линней -- знаменитый шведскій ботаникъ (1707--1778).} опредѣлилъ. Хотите посмотрѣть?
-- Какъ не хотѣть!
Гербарій, въ самомъ дѣлѣ, оказался образцовый: до пятисотъ лѣкарственныхъ растеній были аккуратнѣйшимъ образомъ вложены въ листы пропускной бумаги, и каждое снабжено соотвѣтственною латинскою надписью. У Пирогова отъ зависти глаза разбѣжались.
-- Да это сокровище, которому цѣны нѣтъ!
-- Гербарій вамъ, значитъ, нравится?-- сказалъ Лобачевскій.-- Такъ я вамъ его, такъ и быть, уступлю. Мнѣ онъ все равно уже не нуженъ.
-- Но у меня и капиталовъ такихъ нѣтъ...
-- Да я возьму съ васъ дешево, самую божескую цѣну: 10 рублей ассигнаціями. По рукамъ, что ли?
Опасаясь, какъ бы владѣлецъ "сокровища" еще не раздумалъ, Пироговъ, не торгуясь, ударилъ по рукамъ и кликнулъ дядьку Якова:
-- Уложи-ка мнѣ это въ ящикъ и снеси внизъ.
-- Да вотъ еще что, Пироговъ,-- добавилъ тутъ Лобачевскій:-- у васъ вѣдь, слышно, есть дома взрослыя сестры?
-- Есть.
-- Такъ попросите-ка которую-нибудь связать мнѣ шелковый шнурокъ для часовъ.
-- Непремѣнно попрошу...
Уже по пути домой на извозчикѣ его взяло раздумье: а что, коли свободныхъ десяти рублей дома не найдется? Да и возьмутся ли еще сестры связать шнурокъ для совершенно чужого имъ человѣка?
"Ну, да ужъ теперь все равно поздно раздумывать; будь, что будетъ!"
Когда прислуга внесла тяжелый ящикъ въ квартиру, первыми увидѣли его обѣ сестры.
-- Что ты привезъ, Николай? Опять кости?
-- Нѣтъ, цѣлый гербарій!
-- Гербарій? Это что такое?
-- Засушенныя растенія.
-- Да вѣдь все лѣто ты только и дѣлалъ, что сушилъ растенія.
-- Какъ любитель. А это ученый медицинскій гербарій; каждое растеніе въ своемъ родѣ unicum {Единственное или рѣдкостное.}.
-- Уникумъ, уникумъ...-- шептали про себя сестры мудреное слово, не рѣшаясь уже спросить брата, что оно означаетъ.
А онъ бережно вынималъ изъ ящика пачку пропускной бумаги за пачкой и комментировалъ отдѣльныя растенія:
-- Вотъ Atropa Belladonna, по-русски сонная одурь. Atropos была у древнихъ та изъ трехъ Паркъ, что обрѣзала нить жизни. Растеніе названо по ней, потому что сокъ его смертельно ядовитъ; въ малыхъ же дозахъ оно служитъ лѣкарствомъ.
-- Смертельно ядовито, говоришь ты? А вѣдь какая прелесть! Какъ наружность-то обманчива!
-- Оттого-то ему и дано еще прозвище Belladonna -- красавица. А вотъ это изъ того же семейства растетъ вездѣ и у насъ: Hyoscyamus niger, L... т.-е. черная бѣлена по Линнею.
-- Но откуда ты, Николай, досталъ все это? Подарилъ тебѣ кто изъ студентовъ?
-- "Подарилъ"! Прошу покорно! Такихъ благодѣтелей и съ огнемъ не отыщешь, что дарили бы цѣлые гербаріи!
-- Такъ, стало-быть, купилъ?
-- Стало-быть.
-- И не дорого?
-- Дешевле пареной рѣпы: за всю коллекцію 10 рублей ассигнаціями.
-- Да ты, Николай, съ ума сошелъ! Гдѣ взялъ ты такія деньги?
-- Пока-то онѣ еще не заплачены.
-- И слава Богу! Сейчасъ же отвези назадъ!
-- Ну, нѣтъ; ни за что!
-- Маменька! Посмотрите, что Николай опять натворилъ!
Хотя мать и любила своего меньшого больше всѣхъ остальныхъ дѣтей, но, узнавъ о его "сумасшедшей" покупкѣ, тоже крѣпко осерчала и осыпала его горькими упреками.
-- Ты отлично знаешь, что у насъ теперь каждая копейка на счету,-- говорила она,-- а ты, не спросясь, швыряешь рубли за окошко! Папенька, навѣрное, не дастъ такихъ денегъ.
Сынъ сталъ оправдываться; но въ горлѣ у него уже что-то подступало; вотъ-вотъ изъ глазъ брызнутъ слезы... Онъ не договорилъ и убѣжалъ вонъ въ свою комнату. Здѣсь, уже не сдерживаясь, онъ кинулся на постель и зарыдалъ.
Наступилъ вечеръ. Сестры, одна за другой, приходили звать его сперва къ чаю, потомъ къ ужину. Уткнувшись лицомъ въ подушку, онъ не отзывался. Послѣ ужина обѣ вмѣстѣ пришли утѣшать его.
-- Оставьте меня, прошу васъ!-- буркнулъ онъ въ отвѣтъ.-- Я перестану ходить на лекціи, брошу совсѣмъ университетъ...
-- Что за глупости, Николай! Какъ-нибудь ужъ мы постараемся достать тебѣ 10 рублей. Только успокойся!
Поутру, передъ самымъ уходомъ его въ университетъ, одна изъ сестеръ, дѣйствительно, сунула ему украдкой въ руку десятирублевую ассигнацію. Отъ кого ей удалось достать ее,-- онъ такъ никогда и не узналъ.
-- А шелковый! шнурокъ мнѣ вяжутъ?-- справился Лобачевскій, принимая отъ него ассигнацію.
-- Вяжутъ, вяжутъ...
Сестрамъ, которыя такъ великодушно выручили его, онъ не имѣлъ уже духу сказать о своемъ обѣщаніи Лобачевскому и затѣмъ всякій разъ, когда тотъ напоминалъ ему о шнуркѣ, онъ отдѣлывался уклончивымъ отвѣтомъ.
Потраченныя на гербарій деньги не пропали даромъ: Пирогову открылся въ немъ неизсякаемый источникъ духовнаго наслажденія; перебирая каждый день растеніе за растеніемъ, онъ совершенно незамѣтно изучилъ всѣ ихъ признаки и уже безъ ошибки могъ не только назвать, но и описать любюе растенье. Лугомъ дѣлая съ товарищами ботаническія экскурсіи по окрестностямъ Москвы, онъ пополнялъ еще свою сокровищницу новыми экземплярами.
Что же сталось впослѣдствіи съ этимъ гербаріемъ? Для будущаго медика онъ сослужилъ уже свою службу. По окончаніи курсу уѣзжая изъ Москвы, Пироговъ оставилъ гербарій на сохраненіе у матери. Но съ годами моль и мыши дѣлали свое дѣло, и, чтобы попорченная уже коллекція пошла еще хоть кому-нибудь въ прокъ, г-жа Пирогова отдала ее одному бѣдному студенту.
Постоянно вращаясь въ кругу выпускныхъ "стариковъ", Пироговъ все болѣе входилъ въ ихъ умственные интересы. Веселую болтовню у нихъ зачастую смѣняли горячіе научные споры, подкрѣпляемые цитатами изъ ученій міровыхъ философовъ: Шеллинга, Гегеля, Окена.
"Двумъ мало-мальски образованнымъ русскимъ нельзя сойтись вмѣстѣ (замѣчаетъ по этому поводу Пироговъ въ своихъ посмертныхъ запискахъ), чтобы не заговорить тотчасъ же объ отвлеченныхъ предметахъ. Это, должно-быть, признакъ молодой нашей культурности; все ново, зелено, незрѣло, непередумано, неперечувствовано, неосмыслено. Такъ и со мною: лишь только я выскочилъ изъ дома на волю и сблизился съ университетскою молодежью, тотчасъ же давай слушать судить и рядить о матеріяхъ отвлеченныхъ. Почти съ того же давняго времени у меня составилось и крѣпло вѣрованіе, и я началъ убѣждаться въ предопредѣленіи".
Свои "вольнодумные" взгляды онъ не стѣснялся выражать и въ присутствіи матери. Когда же она недоумѣвала и ужасалась онъ съ апломібомъ молодежи гордящейся нахватанными налету "философскими" воззрѣніями, ссылался на Шеллинга.
Мать вздыхала и крестилась.
-- Прогнѣвали мы знать Господа! Съ роднымъ сыномъ не столковаться. Время-то какое настало! Куда это свѣтъ идетъ?
-- Куда ему идти, маменька, и что такое вообще время? Прошедшаго не воротишь, настоящаго не поймаешь; а будущее -- кто его вѣдаетъ?
-- Такъ-то такъ... Охъ, охъ, охъ! Умный ты у меня, что и говорить; да какъ бы умъ у тебя за разумъ не зашелъ.
Вспоминая въ старости о своихъ старшихъ товарищахъ, еще куда болѣе крайнихъ "вольнодумцахъ", Пироговъ замѣчаетъ, что сколькихъ изъ нихъ онъ видѣлъ впослѣдствіи "тише воды, ниже травы", а самаго рьянаго встрѣтилъ "тишайшимъ" штабъ-лѣкаремъ, женатымъ и служившимъ отлично въ госпиталѣ...
Московская университетская молодежь того времени, подобно деритскимъ и германскимъ "буршамъ", немало также проказничала. Но наука и ея представители уважались, аудиторіи во время лекцій были полнымъ-полны, и почти каждая лекція служила потомъ матеріаломъ для оживленнаго обмѣна мыслей.