(в рубрике "Из культурной жизни")
Аркадий Аверченко у нас, в колонках чешских газет и книжных изданиях, уже давно известный и дорогой гость. Он обжился у нас за несколько лет до того, как был по политическим причинам изгнан из советского рая и приговорен к горькой судьбе беженца. Прошло уже 12 лет с тех пор, как Станислав Минаржик издал объемный томик его юморесок, тем самым представив читателю новое имя, звучавшее затем все чаще: если принять во внимание, что Аверченко начал писать в 1906 году, чешский перевод вышел довольно быстро, тем более что речь шла о 30-летнем тогда писателе (род. в 1881 г.). Затем, как в России, где его сатирический еженедельник "Штык", а особенно знаменитый "Сатирикон", быстро приобрели необыкновенную популярность, а неизвестный до того помощник в канцелярии угольной шахты стал выдающимся литературным деятелем, приобрел Аверченко множество поклонников и у нас. Юмористические журналы публиковали его бойкие, бегло набросанные юморески, в фельетонах ежедневных газет появились его оптимистические сценки, выходили книжные сборники, к примеру, сборник в серии "Всемирная библиотека" или в серии "Библиотечка "Златой Праги", при этом издатели и переводчики даже не заботились не только о разрешении автора, но и о каком-либо гонораре. Характерным штрихом стало в последние дни в ежедневной печати сообщение о том, что Аркадий Аверченко подписался в посвящении на книгу с чешским переводом своих произведений: "...от ограбленного автора", намекая на то, что чешский писатель (вероятно, имеется в виду Сватек) выпустил его книгу, даже не поинтересовавшись, как на это смотрит писатель. Но под этим посвящением могли бы подписаться также Чириков и другие современные русские писатели... Что же является наиболее важной приметой этих бесчисленных рассказов, юморесок, этюдов и анекдотов Аркадия Аверченко? Конечно же, их невозможно охарактеризовать одним словом. Но что приходит в голову в первую очередь -- их жизненность и непосредственность: каждодневная рутина стала для него неисчерпаемым источником персонажей, ситуаций, мотивов. Он выбирает одну черту, одну сцену как самостоятельную, а затем характеризует ею своего персонажа. Это по сути свой прием карикатуриста, и талант Аверченко тоже более всего тяготеет к карикатуре; как карикатурист хватается за какую-то внешнюю примету, больше всего характеризующую фигуру персонажа, и увеличивает ее настолько, что она вытесняет все остальные черты, так и у Аверченко все наброски становятся виртуозными карикатурами, изображающими человеческую комичность, неразумность и ничтожество. Карикатурист делает набросок небрежными, быстрыми движениями карандаша, более намекая, чем подчеркивая, не задерживаясь на подробном вырисовывании теней, так и Аверченко легко набрасывает персонажей и действия, фиксирует их живой, театральной речью. Не случайно с его пера сошло такое множество театральных сценок и этюдов; в большинстве своем это драматизированные юморески, в которых и без того был избыток театрально-подвижного, в частности, диалогов. Этими драматизированными сценками, рассказами и сольными выступлениями он заработал себе в России имя не меньше, чем своими печатными этюдами, и теперь, когда он организует в крупных городах нашей республики свои вечера -- это по большей части легкие, веселые театрализованные сцены.
Для чешского читателя, привыкшего в основном к несмелому провинциальному юмору, приглушенному и простодушному, этот русский юмор кажется, на первый взгляд, несколько суровым, безжалостным, гротескным. Порою кажется, что в нем, на наш вкус, есть и немного грубости. Нас овевает абсолютно новый воздух -- но не раз при веселой сцене вспоминается, что где-то рядом, очень близко, живет болезненная человеческая трагедия. Слезы, которых мир не видит, прикрываются смехом. И Аверченко смеется над людьми, но не над их словами, а скорее изображает комический тип, чем мечет впустую словесные остроты. И там, где он использует старые, проверенные юмористические средства, замены персонажей, ошибки, недоразумения (да и невозможно, чтобы в сотнях его произведений было все оригинальным и свежим), он способен оживить ситуацию и без размазывания подчеркнуть ее главные черты.
Но карикатурист может быть хищным, безжалостным разрушителем, мстящим обществу тем, что указывает на его неправильность и никчемность. В зарисовках Аверченко нет этой хищной беспощадности: в них присутствует скорее доброжелательная улыбка над человеческой комедией, примиряющая и прощающая. Мир сам по себе достаточно несчастный, комический, извращенный -- зачем еще повышать его безумство, стремясь рубить с плеча и утомлять себя трагическими движениями? Не лучше ли усмехаться над всем жизненным убожеством? Ломоть теплого хлеба приятнее съесть, если он посыпан сахаром, а не крысиным ядом.
М.