(Неорождественский рассказ)
В зиму 1914 года по Рождестве Христовом -- и даже более того, в первый день праздника Рождества Христова, к Пыниным пришел с визитом Кунин.
Пынин был умный человек; Кунин -- глупый...
Может быть, этим последним свойством только и можно было объяснить ту непосредственность, с которой Кунин разлетелся с визитом к Пыниным.
Когда недоумевающая горничная открыла Кунину дверь он вошел, нарядный, пахнущий духами, розовый от декабрьского мороза.
-- Здравствуйте, Луша, -- воскликнул он, -- с праздничком вас.
-- Спасибо, -- вздохнула Луша. -- Что прикажете, барин?
-- Ничего не прикажу, чудачка! С визитом пришел.
-- Нешто вы доктором сделались? -- спросила Луша, немного сбитая с толку.
-- Зачем доктором?
-- А с визитом-то. Которые из докторей, так, действительно, к больным...
-- Да нет! Вот оригиналка-то? Понимаешь, я пришел с праздничным визитом. Как вообще. Как приходил в прошлом году, в позапрошлом.
-- В позапрошлом? Извольте, я спрошу у барина.
-- Да, да, конечно, доложи. Я тут подожду.
Снова оглядев его недоуменным взглядом, горничная ушла. Из гостиной послышались голоса:
-- Кто там, Луша?
-- Кунин господин -- пришли.
-- Ку-унин? Зачем?
-- Не знаю. Говорят, к вам пришли; как в позапрошлом годе...
-- В позапрошлом? А что было в позапрошлом году?
-- Не могу знать. Мало ли что было.
-- Бузя, -- обратился Пынин к жене. -- Ты не помнишь, зачем приходил к нам Кунин в позапрошлом году?
-- Был он несколько раз, -- призадумавшись, ответила жена. -- А зачем заходил, -- не помню.
-- Странно... Праздник нынче, первый день Рождества, а он приходит. Луша! Может, ему что-нибудь нужно?
-- А мне откуда знать?
-- Может, ему что-нибудь экстренно понадобилось, -- сказала жена. -- Такое, что нельзя было отложить до после праздников, -- вот он и пришел...
-- Гм!.. Все может быть. Не на войну ли он едет? Луша! Он, Кунин этот, не в военном костюме?
-- Нет-с, помилуйте. Во фраке, при белых перчатках, с цилиндром.
-- Черт знает что. Я прямо-таки, теряю голову. Не предложение ли он приехал делать?..
-- Ты скажешь тоже... Кому?!
-- А? Кому-нибудь из нас.
-- Умно. Если мне -- так я замужем, тебе -- так ты мужчина... Лиле? Так Лиля умерла когда еще... Зинке? -- Зинке, положим, тринадцатый год, но все-таки...
-- Луша! Пойди просто спроси его: по какому делу он приехал? Что ему нужно?
Исполнительная Луша повернулась на каблуках и вышла в переднюю.
-- Что вам нужно? -- спросила она, с тайным сочувствием глядя на пригорюнившегося в уголку передней Кунина.
-- Как... что мне... нужно? Я с визитом пришел! Понимаешь? Теперь Рождество, -- вот я и пришел.
-- Вот вы и пришли? Ну мне что, -- я скажу.
Снова вернулась в гостиную:
-- Говорит, с визитом.
Супруги Пынины обменялись изумленным взглядом.
-- Нашел время визиты делать!.. Ну, что же делать, -- зови его.
* * *
В прежнее время было так: едва в дверях гостиной показывается надушенный, сверкающий белизной накрахмаленного пластрона сорочки. Кунин, -- как Пынин воздымал руки кверху и бросался, подобно тигру, на беззащитного Кунина:
-- Дорогусечка! Вы ли? С праздничком... А, позвольте вас... Чмок! Чмок! Ну, что? Живеньки-здоровеньки? Ну, мой молодой друг, не будем терять золотого -- времени, -- к столу, к столу, к столу, -- трижды к столу! Садитесь! Вам какой? Есть вишневая, есть сливович -- крепкий, как собака, есть коньяк... Поросеночка? Икорки? Балычка? Колбаски? А ну, еще одну, старина, мой стариканушка славный, ста-ричище замечательный!.. Хе-хе...
Эти умилительные картины пестрой чередой пронеслись в голове Кунина, когда он переступил порог гостиной...
Увидев Кунина, Пынин сделал навстречу ему три шага и, широко раскрыв глаза, воскликнул:
-- Сергей Николаевич? И во фраке? Чему это приписать столь торжественный вид?
-- Помилуйте, ведь Рождество.
-- Ну?
-- Рождество, говорю.
-- Так-с.
-- Как же не надеть фрака!
-- А зачем?
-- Да с визитами-то -- не в пиджаке же ездить?
-- Ах, да! Вы с визитом? Так, так. Бывает.
Хозяин пожевал губами и с напряженной задумчивостью поглядел в окно.
Гость стоял против хозяина и всем своим видом показывал, что он чего-то ждет.
Помолчали так, стоя посреди сверкающей паркетом гостиной, переминаясь с ноги на ногу.
-- Ну-с... вот, так, значит, -- выдавил из себя хозяин тугие слова.
-- Да-с, -- подтвердил гость. -- Праздничек, что называется.
-- А вы, значит, с визитом?
Гость вздохнул.
-- С визитом.
Постояли, помолчали. Кунин с неискусно сделанной рассеянностью хлопал себя себя по коленке шапокляком и вздыхал.
-- Да-а, -- сказал хозяин. -- Дела!
-- Как поживаете? -- осведомился Кунин, придав этому несложному вопросу экспрессию лихорадочного любопытства.
-- Да так все. Ни шатко, ни валко. А вы?
Кунин решил, что соврать будет вовсе не лишнее.
-- Да что я! Был сейчас с визитом у Будаговых... (тут он уже соврал, -- у Будаговых и не думал быть). Ну, конечно, дело праздничное, -- по рюмочке того-сего, закусили.
-- Ах, вы, значит, уже закусили? -- подхватил хозяин, немного оживившись.
-- Очень, очень мало, -- подхватил гость, очень обеспокоенный. -- Самую малость. Почти ничего и не ел. Так, только рюмку коньяку выпил, рюмочку водки.
-- Да позвольте, -- поднял брови хозяин. -- Где они, Будаговы эти, могли достать коньяку, водки? Не может этого быть.
Кунин пожал плечами и принялся врать долго и противно, будто пропускную бумагу жевал:
-- Не знаю, но нынче все достают. У Краткополовых я был, -- там все есть, у Широкополовых... тоже... есть... Все так меня просили, угощали... А я все не хотел... "Нет, говорю не хочу, -- увольте. Берегу себя!" "Ах что вы, Сергей Николаевич, для чего вы себя так бережете?" -- "А вот, говорю, берегу себя для уважаемого, достойнейшего Николая Памфилыча". Это -- вы, стало быть.
-- Н-да-с, -- промямлил хозяин, не отрывая глаз от закутанной в какую-то серую дрянь люстры. Так-с. Вот оно что. Спасибо на добром слове. А только, согласитесь сами, какой же нынче праздник, когда напитков -- ни синь-пороха нет? Одна грусть.
-- Да, -- сказал гость. -- Печально до чрезвычайности. А я, знаете, -- мне предлагают и то, и се, а я говорю -- нет-с! Не хочу обижать милейшего Николая Памфилыча.
-- Ну, чего там... Я на это не обижаюсь.
-- Все-таки, знаете... "Скушайте, говорят, и того-то, и этого-то", а я себе думаю: "да мне приятнее у Николая Памфилыча скушать какой-нибудь кусочек ветчинки, чем все эти ваши разносолы"...
-- Так и подумали?
-- Так и подумал.
-- Пойдем, -- сурово и несколько неожиданно сказал хозяин. -- Я, конечно, никакого стола у себя не устраивал, но кусочек чего-нибудь найдется.
Пошли...
В дальней комнате, где жила раньше бедная родственница, умершая перед самыми праздниками, был накрыт стол. На закапанной соусом и супом скатерти стояли тарелки с ветчиной, обломком поросенка и селедкой, столь подозрительно короткой, что голову и хвост соединяли только два узеньких кусочка селедочного тела.
-- Вот, -- ткнул пальцем хозяин. -- Ешьте!
Гость Кунин оглядел стол скорбным взглядом и не заметив даже признака чего-нибудь спиртного, задумчиво потыкал вилкой в селедочную голову.
-- Селедка?
-- Селедка. Что ж вы?.. Есть-то хотели...
-- Я... сейчас.
Кунин оглядел комнату, подошел к цветку на окне, понюхал его и сказал многозначительно поглядывая на хозяина:
-- Хороший цветочек. Одеколоном, как-будто пахнет.
-- Чего ему одеколоном пахнуть? Обыкновенный фикус.
-- Да? Замечательно. Дожди все нынче были. Что это, как будто поросенок цветочным одеколоном пахнет. Одеколон, тут на столе стоял, поблизости?
-- Не, не стоял.
-- А от вас чем-то тоже хорошо пахнет. Это уж, конечно, одеколон.
-- Да.
-- Хороший. Персидская сирень?
-- Черт его знает. Не важно.
-- Ага... A y меня, знаете, с утра голова болит, так что ужас.
-- Дома бы вам посидеть нужно, не выходить. Еще простудитесь.
-- Да нет: я думаю, если виски одеколоном потереть, так пройдет.
Хозяин с ненавистью заглянул в молящие глаза Кунина и отрывисто спросил:
-- Дать?
-- Чего?
-- Одеколону-то. Виски натереть.
-- Дайте, дайте мне, пожалуйста! Я немножко...
* * *
Хозяин принес пульверизатор с какой-то мутноватой жидкостью в тутылочке и сказал:
-- Дайте, побрызгаю голову.
Кунин надел на вилку кусок полузасохшей селедки и жадно открыл рот.
-- Брызгайте.
-- Так чего же вы рот-то открываете? Еще в рот попадет!..
-- Нич... чего. У меня и это... И зуб тоже болит. Брызгайте, брызгайте!..
-- Ну, что, легче?
Облизав губы, Кунин сунул в рот селедку, повертел вилкой и потом со вздохом сказал:
-- Ну, вот и закушено. Пойду уж.
-- Куда ж вы так рано? Ну, до свиданья! Луша, проводи барина, всего хорошего, заходите, когда-нибудь осенью...
Надевая в передней пальто, Кунин услышал разговор в гостиной:
-- Ушел?
-- Убрался. Как это люди, ей-богу, не понимают... Лезут. Ни стыда, ни совести.
-- Фрак еще напялил... хи-хи.
-- А в руках кляк и перчатки. -- Будто чучело из модного магазина.
Надев пальто, Кунин привычным жестом руки потянулся к Лушиному подбородку, но на полпути болезненно улыбнулся и опустил руку. Вынул привычным жестом из кармана полтинник, повертел его, почесал им щеку и непривычным жестом опустил снова в карман.
Луша захлопнула за ним дверь с таким расчетом, чтобы прищемить полу пальто. Не удалось.
Выбежав на улицу, Кунин поглядел на равнодушно-спешащих по своим делам пешеходов, заглянул в дно цилиндра, ища там разгадки своих тяжелых сомнений и дум, потом подошел к тумбочке, сел на нее и тихо заплакал сладкими слезами обиды и одиночества.
Подошли дворники.
-- Чего это он?
-- Дело праздничное. Отправить его в участок для вытрезвления.
-- Да он совсем тверезый.
-- Тогда уж не знаю, что с ним и сделать. В участок для опьянения не отправишь...
И впервые за сегодняшний день, Кунин почувствовал на себе ласковый, полный сочувствия и соболезнования, взгляд...