I.
У старшей сестрицы Воробьевой собралось общество блестящее, интеллигентное и избранное. Я говорю блестящее, ибо большинство онаго было вполнѣ увѣрено, нѣтъ, не увѣрено,-- не слѣдуетъ употреблять словъ въ составъ коихъ входитъ вѣра когда говоришь о такомъ обществѣ,-- а убѣждено что блещетъ умомъ, самостоятельностью и главное новизной, лаковою новизной своихъ идей. Я называю блестящее общество интеллигентнымъ, ибо то же большинство считало себя суперъ-интеллигенціей страны, свои идеи, слова, поступки, даже движенія интеллигентными и соглашалось во мнѣніи что интеллигенція состоитъ единственно въ отрицаніи всяческихъ предразсудковъ; разнорѣчіе допускалось только въ томъ что называть предразсудкомъ; одни говорили: "всѣхъ и вся"; другіе только "всѣхъ". Я придаю интеллигентному обществу эпитеть избраннаго, ибо всѣ безъ исключенія члены считали себя выше другихъ людей, обозначаемыхъ общимъ именемъ "наша публика". Наша не значило чтобъ они являлись предъ какою-нибудь публикой: не было допускаемо и мысли что можетъ существовать публика способная ихъ оцѣнить. Слово "публика", такимъ образомъ, значило не просто публика, а вся Россія. Объ этой публикѣ отзывались въ такихъ выраженіяхъ: "вы знаете нашу публику", или "вы знаете глупость (иногда нѣжнѣе: неразвитость) нашей публики"..
Описывать всѣхъ присутствовавшихъ на четвергѣ у старшей Воробьевой нѣтъ никакой надобности. Но краткій перечень, думаю, не будетъ лишнимъ, тѣмъ болѣе что не одному изъ нихъ придется играть роль болѣе или менѣе видную въ теченіи настоящей "Исторіи".
Тутъ былъ князь Бросокъ-Ашметкинъ, не какой-нибудь мордовскій или вотяцкій князишка, а честнаго Гедеминова дома отрасль. Сія отрасль обладала способностью безъ перестали болтать языкомъ во рту часовъ десять и заговаривать дамъ до истерики, даже до обморока; кромѣ того, она ежесекундно вмѣсто смѣха издавала фистулой звуки кои всего удобнѣе изобразить слогомъ хгы. Тутъ былъ грязьгородскій землевладѣлецъ Погалевъ, большой любитель ученыхъ разговоровъ, особенно по части политической экономіи; человѣкъ не глупый, дюжій тѣломъ, но съ душой рыхлою и разсыпчатою. Онъ сумѣлъ сочетать страсть къ знаніямъ съ непробудною лѣнью и, выйдя изъ университета, не прочелъ ни одного сочиненія въ десять печатныхъ листовъ. Въ свое оправданіе онъ измыслилъ будто въ нашъ вѣкъ брошюры и газеты важнѣе книгъ и глоталъ газеты и брошюры усерднѣе чѣмъ иной мнимый больной микстуры и пилюли. Такимъ образомъ, онъ исполнялъ долгъ образованнаго человѣка: былъ умственно занятъ и ничего умственно не дѣлалъ. Тутъ былъ другой, грязьгородскій же дворянинъ, длинный и тонкій, имѣвшій необыкновенную (по величинѣ, но не по рѣдкости) способность говорить quasi-ученыя и quasi-умныя пошлости. Увидитъ напримѣръ черепъ, сейчасъ его глубокомысленно въ руки, столь же глубокомысленно осмотритъ со всѣхъ сторонъ, скажетъ латинское названіе какого-нибудь шва или кости, и затѣмъ при общемъ молчаніи замѣтитъ: "что ни говорите, а антропологія вещь важная и достойная всякаго уваженія". Еще была у него слабость все давно знать или слышать. Какую бы книгу вы ему ни показали, хоть самую разспеціальную, хоть всего за два часа появившуюся на свѣтъ, онъ безъ запинки говорилъ: "а, знаю, давно читалъ". Тутъ былъ необычайно бѣлокурый драгунскій офицеръ, для котораго все на свѣтѣ казалось "необыкновенно просто и ясно". Онъ вѣчно недоумѣвалъ какъ люди вообще не могутъ понять "такой простой и ясной" вещи, а россійскіе фельетонисты въ частности не надумаются растолковать ее человѣчеству. Въ силу незнанія иностранныхъ языковъ и инстинктивному отвращенію отъ всякаго мало-мальски серіознаго чтенія, онъ полагалъ что только россійскіе фельетонисты могутъ совершить такое благое дѣло; Француза вообще онъ считалъ для этого слиткомъ вертлявымъ, Нѣмца туманнымъ, Англичанина эгоистомъ, Россіянъ нефельетонистовъ консерваторами. И онъ нерѣдко вздыхалъ: "ахъ, будь я фельетонистъ!..." Тутъ былъ не кончившій курса (изъ либерализма, а отнюдь не по лѣни) кадетъ Пугаячиковъ, маленькій и щедушненькій, съ желтоватенькимъ личикомъ, свидѣтельствовавшимъ что онъ прилежно и настойчиво спасался отъ уроковъ по лазаретамъ и другимъ мѣстамъ гдѣ спасается лѣнивое (какъ либерально, такъ и просто лѣнивое) кадетство. Наконецъ тутъ былъ the last, but not the least, неученый и не скромный, по собственному сознанію краса и честь новаго (именно новаго, отнюдь не молодаго) поколѣнія, Іоанникій Іосифовичъ Хамазовь, новый чиновникъ новаго акцизнаго управленія. Онъ обладалъ восточными, вращавшимися какъ бы на пружинахъ глазами и купой волосъ на верхней губѣ, какъ разъ подъ нѣжинско-греческо-огуречнымъ носомъ. Эти достоинства не препятствовали ему полагать что онъ не только физически, но и нравственно вылитый Наполеонъ III. У него былъ, какъ увидятъ читатели, свой маленькій дворъ; онъ въ знакъ удовольствія или неудовольствія тормашилъ то вправо, то влѣво свою подносную рощицу.
Представительницы нѣжнаго пола были не менѣе замѣчательны. Тутъ была наша знакомая куцая дама съ своимъ микроскопическимъ умственнымъ портъ-моне. Тутъ была стриженая бѣлокурая дѣвица Пуганчикова, недурная собой, съ краснотой на кончикѣ недурненькаго носика. Она любила высказывать общія положенія, которыя какъ бы служили resumé разговора, порой небывалаго. Тутъ была красивая и богатая, съ чудными изумрудами въ ушахъ, помѣщица, сама не знавшая зачѣмъ разъѣхалась съ мужемъ, пріѣхала на вечеръ, вообще не вѣдавшая зачѣмъ дѣлала то что на своемъ вѣку вытворяла. Тутъ была некрасивая лѣтъ четырнадцати дѣвочка, дочь зажиточнаго отца, убѣжавшая изъ пансіона дабы жить самостоятельнымъ трудомъ; она мечтала сдѣлаться переплетчицей, а еще лучше бы прачкой: не послѣдній въ своемъ родѣ экземпляръ пародіи на мученичество ради идеи. Тутъ была жена извѣстнаго педагога, съ лицомъ точно маринованнымъ и наперченнымъ, весьма мудро разсуждавшая о воспитаніи. Она заставляла свою шестилѣтнюю дочку въ обычное время плевать на образа, а во время наѣздовъ богатой бабки бухаться предъ тѣми же образами. Дама, впрочемъ, добрая: она пріютила у себя двухъ сиротокъ, сына и дочку покойной свояченицы. Племянникъ, проживъ полгода у дядины, оказалъ большую способность къ новымъ идеямъ и будучи всего по пятому году обругалъ стартую сестренку, не дозволившую ему сломать куклы: "Ахъ ты собъстеница по'аная!" Обрадованная тетка послѣ этого почувствовала окончательное педагогическое призваніе и рѣшила открыть пансіонъ для малолѣтнихъ.
Среди сонма гостей выдѣлялась угрюмая и строгая фигура старика, сидѣвшаго въ углу и съ молчаливымъ неодобреніемъ слушавшаго раздававшіеся вокругъ толки. Онъ казался изваяніемъ, назначеннымъ для ученой библіотеки и нечаянно попавшимъ въ курильню. Сухое худощавое лицо съ живыми подъ нависшими бровями глазами; правильный лобъ; черные съ сильною просѣдью волосы, зачесанные въ видѣ голубиныхъ крыльевъ; черный, застегнутый до верху, сюртукъ на сухомъ и крѣпкомъ тѣлѣ -- таковы были главнѣйшія черты этого суроваго изваянія.
Хозяйка... Но всякому свѣжему человѣку съ перваго взгляда ясно было что въ семъ домѣ нѣтъ хозяйки. Обычные же, несвѣжіе гости слишкомъ много думали о себѣ чтобы вспомнить о такомъ устарѣвшемъ предразсудкѣ какъ хозяйка. При томъ Паулина Тимоѳевна была не высокаго мнѣнія о собиравшихся у нея по четвергамъ гостяхъ, рѣдко къ нимъ выходила въ залу, а больше сидѣла съ кѣмъ-нибудь однимъ у себя въ комнатѣ и если терпѣла ихъ, то единственно ради цѣлей педагогическихъ. Она знала что всѣ эти личности поклонники женскаго вопроса (до другихъ ихъ мнѣній ей не было дѣла) и полагала что какъ они ни низки въ умственномъ отношеніи, все-таки могутъ оказать благодѣтельное вліяніе на младшую сестру.
II.
Наши пріятели попали что называется въ самый кипетъ. Ихъ встрѣтили гамъ и крики, хгыхгыканья князя, брякъ чайныхъ ложечекъ и непродорный дымъ двухъ дюжинъ непрестанно дымившихся папиросъ. Кононовъ, давно не бывшій въ такомъ многолюдствѣ, опѣшилъ и готовъ былъ проклясть своего Виргилія. Чулкова прежде всего поразили княжескіе хгы.
-- Никогда не видалъ чтобы человѣкъ кадыкомъ хохоталъ, шепнулъ онъ Кононову и направился къ князю.
Бросокъ-Ашметкинъ разговаривалъ съ какою-то дамой. Не успѣли наши пріятели сѣсть неподалеку, какъ онъ вдругъ обернулся къ Чулкову, видимо продолжая съ нимъ начатый съ дамой разговоръ.
-- Ахъ да, хгы! И я, хгы, сказалъ онъ, сюда шелъ пѣшкомъ, мимо Думы, хгы, тамъ, хгы, гдѣ-то пожаръ былъ и флагъ вывѣсили, хгы!
-- Ну? выпятилъ глаза Чулковъ.
-- Ахъ да, хгы! И я, хгы, подумалъ: что еслибы вмѣсто флага, хгы, революціонное знамя на каланчѣ, хгы, хгы, поднять? А, хгы, какъ думаете что бы, хгы, вышло?
-- Повисѣло бы, а потомъ сняли.
-- Хгы! А во Франціи, хгы, сейчасъ революція, хгы!
-- Что жь дальше?
-- Хгы!-- Князь не зналъ что дальше.-- А дальше, хгы, какъ вы на счетъ священныхъ правъ?
-- Какихъ священныхъ правъ? спросилъ Чулковъ и подумалъ: "скоръ однако этотъ хгыкала: приспособиться никакъ не даетъ".
-- Ну, хгы, собственность; ну, хгы, наслѣдство.
-- А-а, протянулъ Чулковъ и прищурившись глянулъ на Кононова, какъ бы приглашая его насладиться эффектомъ, но тотъ сидѣлъ нахмурясь и морщилъ носъ отъ каязкескихъ рѣчей.-- А-а! вы объ этомъ! Стоитъ говорить! Я думалъ за такіе вопросы нынче штрафъ берутъ....
Князь опѣшилъ: онъ не видалъ еще такого радикала. "Хамазовъ на что Наполеонъ, а этотъ смѣлѣе!" подумалъ онъ.
-- Хгы, хгы! началъ онъ и долго не могъ произнести иного слога.-- Хгы, хгы! Ну, хгы, такъ я вамъ здѣсь ископаемаго человѣка покажу.
-- Ископаемаго?
-- Хгы, да. Хгы, глядите.
Онъ указалъ на угрюмаго старика въ черномъ сюртукѣ. То былъ "клюжій" человѣкъ Чулкова, Мина Иванычъ Кущинъ.
-- Чѣмъ же онъ ископаемый?
-- Хгы, въ Бога вѣруетъ.
"Ну, братъ, не интересенъ ты: сразу выкладываешь больше чѣмъ хочется", подумалъ Чулковъ, и осмотрѣвшись увидѣлъ куцую, свою старинную знакомую. Куцая бесѣдовала съ блондинкой Пуганчиковой и въ жару разговора не замѣтила подхода Чулкова.
-- И во всемъ, во всемъ, кричала она, точно красноносенькая находилась отъ нея за версту и между ними водопадъ шумѣлъ,-- во всемъ рѣшительно надо давать ребенку свободу. А розги -- вредъ.
-- Я уважаю свободу, въ видѣ resumé объявила блондинка и осмотрѣлась, слышалъ ли кто эту мысль.
-- Потянется ребенокъ къ огню, дайте обжечься. Пусть изъ опыта узнаетъ что огонь жжется. И это, вѣрьте, лучше всякихъ розогъ. Ребенокъ долженъ все узнать изъ опыта.
-- А если онъ забудетъ опытъ и вторично вздумаетъ обжечься? спросилъ Чулковъ.
-- Хотя бы въ десятый разъ. А розги -- вредъ, прокричала куцая, сама не зная кому отвѣчаетъ.
-- А къ синильной кислотѣ потянется, тоже волю дать: пусть изъ опыта научится....
-- Ахъ, это вы! Откуда? И все такой же шутникъ! перебила куцая, оглянувшись.-- Садитесь и разказывайте.
Но Чулковъ извинился что со многими еще ни словомъ не перекинулся и пообѣщавъ явиться черезъ пять минутъ, улизнулъ.
-- Веселый господинъ, сказала куцая: слово человѣкъ не существовало въ ея лексиконѣ.
-- Да, отвѣчала красноносенькая.-- И мнѣ нравится что онъ естественъ. Когда я говорила о свободѣ, онъ сзади васъ стоялъ и та-акъ естественно почесалъ носъ!
-- Да, онъ очень естественъ, подтвердила куцая.
-- И я уважаю все естественное, въ видѣ resumé замѣтила mlle Пуганчикова.
Чулковъ, человѣкъ беззаботный на счетъ своей славы, не слышалъ этого лестнаго отзыва. Онъ подсѣлъ къ своему знакомому Погалеву, имѣвшему жестокое словопреніе съ акцизнымъ чиновникомъ Хамазовымъ. Чулковъ слѣдилъ за споромъ, какъ любитель и знатокъ пѣтушьихъ боевъ за воинами съ золотенькими гребешками; споръ же былъ въ томъ родѣ какіе не рѣдко ведутся на Руси людьми слывущими за образованныхъ. Ни одинъ изъ спорящихъ не имѣлъ твердаго и точнаго понятія о предметѣ спора и каждый старался не доказать, а выкричать свое мнѣніе.
-- И какъ вы ни распредѣляйте податей, густымъ и убѣдительнымъ баритономъ говорилъ Хамазовъ подергивая quasi-усы вправо въ знакъ Наполеоновскаго благорасположенія къ собесѣднику,-- какъ вы ихъ ни распредѣляйте, платить подати, и всю ихъ совокупность замѣтьте, будетъ пролетарій...
-- Даже если вовсе будетъ избавленъ отъ податей?
-- Я говорю: все равно.-- И г. Хамазовъ взялся за лѣвую сторону подносной щетины: третій Наполеонъ начиналъ высказывать легкое нерасположеніе.-- Все равно, повторилъ онъ,-- бѣднякъ будетъ вносить всю совокупность податей въ видѣ платы за скверный хлѣбъ и скверный уголъ и всякую мерзость чѣмъ только богачу вздумается отравлять его. Единственное средство -- уничтоженіе богатства. Тогда подати падутъ сами собой.
-- Я понимаю уничтоженіе бѣдности на землѣ, робко началъ Погалевъ, но уничтоженіе богатства.... Онъ не договорилъ изъ скромности.
-- Вы, мой милый,-- и Наполеонъ III ткнулъ своего собесѣдника пальцемъ въ колѣно въ знакъ что его терпѣніе истощается,-- вы, мой милый, оттого не понимаете что Грановскаго сильно наслушались....
Погалевъ побагровѣлъ.
-- А! закричалъ онъ.-- Такъ и я вамъ скажу: вы у Печкина {Извѣстная во время оно кофейня въ Москвѣ.} Рулье наслушались....
Оба были изъ Московскаго университета, и взаимные укоры были имъ до тонкости понятны. Я не разъ слышалъ эти укоры, но точный смыслъ оныхъ для меня темноватъ.
-- Такъ я скажу вамъ кто вы: вы скрытый крѣпостникъ, вскричалъ Наполеонъ-Хамазовъ и дернулъ изо всей силы щетинку подъ носомъ влѣво.
-- Я крѣпостникъ? почти со слезами отвѣчалъ Погалевъ,-- да я своихъ крестьянъ... Онъ не кончилъ и не безъ усилія надъ собой сказалъ: -- А вы ярый соціалистъ, и коммунистъ, и....
Господинъ Хамазовъ не далъ ему докончить.
-- Грр, скрыпнули по-Наполеоновски зубы,-- совѣтую вамъ быть осторожнѣе въ словахъ. Назвать кого-нибудь крѣпостникомъ ничего не значитъ, правительство на него за это косо смотрѣть не станетъ, а еще, пожалуй, орденомъ наградитъ, но назвать кого-нибудь, да еще въ обществѣ, соціалистомъ и коммунистомъ значитъ быть донощикомъ.
Погалевъ засопѣлъ. "Въ морду или разрюмится?" подумалъ Чулковъ. "Ну, ну, ну, ну же!" мысленно бодрилъ онъ Погалева, но тотъ ограничился сопѣніемъ.
"Плохъ же ты, брать", мысленно обратился къ нему Чулковъ. "Твой дѣдъ и не ученъ былъ, а подъ висѣлицей сумѣлъ Пугачу сказать: "Не царь ты, дядюшка, а воръ", а ты передъ махонькимъ воришкомъ сробѣлъ."
Дальнѣйшія размышленія Чулкова были прерваны слѣдующимъ происшествіемъ. Къ Наполеону-Хамазову почтительно, даже подобострастно, подсеменилъ двора его секретарь, кадетъ въ отставкѣ Пуганчиковъ, и спросилъ:
-- Не теперь ли разказать о новомъ бракѣ?
-- Да, разкажите, повелительно отвѣчалъ Іоанникій-Наполеонъ и дернулъ щетинку вправо.-- Господа, прибавилъ онъ громогласно, и вамъ не мѣшаетъ послушать.
-- Хгы, хгы, слушайте! заоралъ князь и съ адъютантскою живостью подлетѣлъ къ господину Хамазову.
Въ обществѣ произошло движеніе; многіе подошли и стали въ кружокъ.
Спасавшійся отъ уроковъ кадетъ тоненькимъ, писклявенькимъ и гнусавымъ голоскомъ началъ повѣствованіе. Онъ говорилъ точно отвѣчалъ порядочно вытверженный урокъ. (Хорошо урока онъ въ жизнь не зналъ.) Разказъ состоялъ какъ нѣкой дѣвицѣ, за нѣкіе проступки (въ чемъ они состояли для важности опускалось), предстояла дешевая и скорая, но несовсѣмъ удобная поѣздка административнымъ путемъ въ сѣверо-восточныя губерніи; она же предпочитала прокатиться за границу. Необходимаго для выѣзда изъ Имперіи паспорта ей, понятно, получить было нельзя. Тогда нѣкій благородный юноша предложилъ ей сочетаться фиктивнымъ бракомъ; они обвѣнчались, и дѣвица, подъ новымъ именемъ, по оплошности полиціи, добыла необходимую для выѣзда изъ Имперіи тетрадку.
-- Какое благородство! какое самопожертвованіе! восклицали вокругъ.
-- Я уважаю самопожертвованіе, резюмировала общій восторгъ Mlle Пуганчикова.
-- А я однако давно уже слышалъ или читалъ объ этомх, не утерпѣлъ, похвасталъ своими знаніями длинный и тонкій дворянинъ, но на его слова, какъ всегда, никто не обратилъ вниманія.
-- Извините, сказалъ Чулковъ,-- но раньше чѣмъ судить велико ли самопожертвованіе, надо опредѣлить чѣмъ жертвовалъ и жертвовалъ ли человѣкъ въ данномъ случаѣ.
-- Это, однако, весьма ясно и просто, какъ все на свѣтѣ замѣтилъ драгунскій офицеръ.
Наполеонъ-Іоанникій дернулъ quasi-усъ влѣво. Отъ Чулкова это движеніе не ускользнуло.
-- Извините, обратился онъ къ господину Хамазову, весьма польщенному этимъ обращеніемъ,-- извините, я провинціалъ, а у насъ въ провинціи отсталость.... И я желалъ-бы нѣсколько разъясненій на счетъ этого.... этого событія, потому что это... это -- событіе, даже эпоха....
-- Однако это просто и ясно, и будь я фельетонистомъ! началъ снова драгунъ.
Наполеонъ сдѣлалъ жестъ, и князь, съ адъютантскою ловкостью, "убралъ" драгуна.
-- Какихъ вы желаете разъясненій? спросилъ Наполеонъ и благосклонно погладилъ Чулкова по чашечкѣ праваго колѣна.
-- Я боюсь -- повторяю я провинціалъ -- я боюсь не поступилъ ли этотъ молодой человѣкъ опрометчиво?
-- Чѣмъ же опрометчиво? спросилъ господинъ Хамазовъ, дергая щетинку вправо. Надо замѣтить что онъ самъ, съ Наполеоновскою ловкостью, убѣдилъ молодаго человѣка вступить въ сей фиктивный бракъ.
-- Видите... видите, точно сконфуженный милостивымъ вниманіемъ столь важнаго лица, говорилъ Чулковъ,-- этотъ юноша можетъ пожелать жениться.... конечно, не ради святости брака -- чего избави Боже! Ахъ, Господи, какое я слово сказалъ!..-- И Чулковъ захихикалъ по-идіотски, горломъ.
"Не слишкомъ ли я однако?" мелькнуло у него въ головѣ, но онъ тотчасъ же успокоился почувствовавъ что господинъ Хамазовъ гладитъ его по колѣну.
-- Обмолвка дозволяется, съ благосклонною улыбкой сказалъ Іоанникій.
-- Извините, точно оправляясь отъ конфуза, продолжалъ Чулковъ, -- ну, если онъ влюбится и захочетъ жениться, а вѣнчаться уже нельзя будетъ.
-- Другъ мой, наставительно замѣтилъ господинъ Хамазовъ,-- новые люди могутъ влюбляться только въ новыхъ женщинъ (господинъ Хамазовъ отвергалъ, какъ предразсудокъ, дѣленіе оныхъ на дѣвицъ и замужнихъ), а потому могутъ сойтись безъ вѣнчанія.
-- Но родители? робко вставилъ Чулковъ.
-- Найдутся всегда граждане готовые вступить въ фиктивный бракъ съ избранницей гражданина, диктаторски вѣщалъ Наполеонъ Ш устами Іоанникія.
-- Но перемѣна убѣжденій? еще робче спросилъ Чулковъ.
-- Новый человѣкъ никогда не измѣняетъ своимъ убѣжденіямъ. По крайности за того кто подалъ поводъ къ вашимъ провинціальнымъ сомнѣніямъ я ручаюсь, какъ за самого себя.
Господинъ Хамазовъ чувствовалъ себя въ ударѣ. " Провинціальныя сомнѣнія весьма не дурно сказано: въ моихъ рѣчахъ есть слогъ", мелькнуло у него въ головѣ. И слѣдомъ онъ подумалъ: "не намекнуть ли этому простаку что я, Хамазовъ, и устроилъ этотъ бракъ; для популярности въ провинціи не мѣшаетъ", и господинъ Хамазовъ открылъ было ротъ.
-- А, началъ Чулковъ своимъ тономъ,-- въ такомъ случаѣ въ этомъ новомъ, какъ вы его зовете, бракѣ, нѣтъ никакого самопожертвованія. Это просто излишне-запутанный способъ добывать паспортъ. Можно бы легче.
Налолеонь заклокоталъ въ сердцѣ господина Хамазова: онъ изо всей силы дернулъ щетинку влѣво.
-- Однако, какъ же это легче? сказалъ онъ, чувствуя что говоритъ вовсе не то что слѣдуетъ, и что "провинціальная бестія" ловко поддѣла его.
-- Легче-то? Фальшивый паспортъ добыть. Или вотъ кто-нибудь изъ дамъ, конечно не личныхъ знакомыхъ фиктивной супруги могъ бы передать ей свой паспортъ, и черезъ три дня объявить: утраченъ молъ. Не правда ли, mesdames, вы конечно....
-- Да, да, конечно! въ голосъ отвѣчала куцая и Mlle Пуганчикова: куцая потому что ей показалось будто Чулковъ лично въ ней и только въ ней одной предположилъ достаточный для такого подвига запасъ самопожертвованія; блондинка потому что онъ былъ такъ естественъ.
Зубы Наполеона III заскрежетали во рту господина Хамазова.
-- Однако, укажите мнѣ у людей стараго порядка примѣръ такого.... такой готовности помочь ближнему. Вѣдь, кажется "ближнимъ" у васъ это зовется? съ отмѣнною ироніей спросилъ Іоанникій.
-- Такой -- не укажу, но случаевъ гдѣ человѣкъ дѣйствительно жертвуетъ собой ради ближняго -- извольте. И чтобы не выбирать изъ тысячи -- о юнкерѣ Волковѣ изволили слышать?
-- О юнкерѣ?-- Иронія господина Хамазова достигла апогея.
-- Да, о человѣкѣ чина не имѣвшемъ; впрочемъ, успокойтесь, онъ послѣ былъ офицеромъ.-- И въ невольномъ увлеченіи: -- Но замѣтьте: будучи чиновникомъ, онъ изподтишка не корчилъ революціонера, прямо по адресу господина Хамазова отправилъ Чулковъ.
Пружинные глаза господина Хамазова завращались и готовы были выскочить. Онъ искалъ словъ, но Наполеоновскій языкъ не двигался.
-- Юнкеръ Волковъ, спокойнѣе говорилъ Чулковъ, -- изъ Петербурга отправлялся на Кавказъ; въ Москвѣ онъ засталъ больнаго товарища и не думая какъ самъ сломаетъ тысячную дорогу отдалъ товарищу свои деньги.
-- Ну? выговорилъ наконецъ господинъ Хамазовъ.
-- Ну, пѣшкомъ на Кавказъ и прогулялся. Или мало? Извольте, еще случай изъ его жизни. Офицеромъ онъ продолжалъ служить на Кавказѣ. Однажды везъ онъ семь тысячъ казенныхъ денегъ: пріѣзжаетъ въ какой-то городишко и застаетъ на станціи товарища. "Что, говоритъ, будто ты не хорошъ?" -- Бѣда, признался товарищъ,-- пять тысячъ казенныхъ проигралъ: на шулеровъ нарѣзался.-- "Что жъ ты теперь?" -- А какъ стемнѣетъ, топиться или пулю въ лобъ.-- "Ну, покуда чаю напьемся". Стали пить чай; Волковъ веселъ, болтаетъ, а между прочимъ выспросилъ гдѣ шулера собираются, а много ли ихъ, а свободно ли къ нимъ войти. Начало темнѣть; Волковъ будто въ гости собирается. "Старая, смѣется, любовишка тутъ есть". А на прощаньи беретъ съ товарища честное слово что тотъ до его прихода ничего надъ собой не сдѣлаетъ. "Или у тебя какая надежда есть?" -- Есть, смѣется, у любовишки-то деньжонка водилась, авось добуду послѣ общими силами выплатамъ, товарищи помогутъ. Волковъ незамѣтно захватилъ съ собою всѣ семь тысячъ, вышелъ, перекрестился. "Была не была, утѣшаетъ себя, либо вмѣстѣ топиться, либо товарища выручить". И прямо къ шулерамъ, тамъ игра въ разгарѣ. Въ городѣ полкъ стоялъ; нашлись у Волкова пріятели, представили. "Не хотите да позабавиться?" спрашиваетъ банкометъ. "Много ль въ банкѣ?" -- "О, пустяки: всего тысячъ восемь." Волковъ даже ужаснулся. "Что жъ поставите?" -- "Ладно, идетъ темная". Шулера переглянулись. Думаютъ: раскутился поручикъ рублей на сто. Дадимъ -- все равно намъ же спуститъ, а другихъ между тѣмъ подзадоритъ. "Извольте. Карта дана." Сколько ваша темная? Семь тысячъ." -- "Какъ семь тысячъ?" "Извольте счесть." Сосчитали и пересчитали. "Ну, вотъ твои пять тысячъ", влетѣлъ Волковъ къ товарищу. "Откуда?" -- "Сперва слово дай что никогда въ карты играть не будешь." Слово взято. Остальныя двѣ тысячи, конечно, прокучены: не беречь же шулерскихъ денегъ!
-- Разчетъ, сказалъ оправившійся Іоанникій.
-- Разчетъ который легко могъ не удасться. Шулера могли не пойти на темную; могли не дать карты. И не забывайте: голова въ закладѣ.
И Чулковъ повернулся и пошелъ въ другую комнату. Іоаникій даже на стулѣ заерзалъ и слегка ногами затопоталъ. Еще никто отъ него такъ легко не отдѣлывался! Господинъ Хамазовъ чувствовалъ что надо же ему хоть слово, для поддержаіа своего вліянія, сказать. Онъ всталъ и возгласилъ:
-- Новый человѣкъ можетъ жертвовать собою только ради общаго дѣла, а не по пустякамъ. И притомъ -- внезапная мысль его осѣнила:-- въ случаѣ изъ чего вышелъ споръ, я хотѣлъ выставить на видъ вовсе не готовность новыхъ людей на жертвы; это и безъ того всѣмъ извѣстно, а показать нашей публикѣ во что умные люди цѣнятъ церковный бракъ.
III.
Кононовъ все время сидѣлъ молча и на одномъ и томъ же мѣстѣ. Разговоры его не занимали; занималъ одинъ Чулковъ
"Изъ чего бьется человѣкъ? думалось ему.-- Переубѣдить что ли ихъ хочетъ? Или посмѣяться надъ ними? Напрасный трудъ! Переубѣдить попугая, затвердившаго красивыя слои, нельзя. Смѣха они не поймутъ: а knavish speech sleeps in a foolish ear. Ну, пусть онъ сегодня потѣшится, побѣситъ ихъ, на завтра они тѣ же, тѣ же и тѣ же! И какъ ему не скучно? Нѣтъ, лучше молча дѣлать свое дѣло.... И точно отвѣчая на тайный вопросъ "а если нѣтъ дѣла?" прибавилъ:-- Или.... или сиди сложа руки. И еще Чулковъ думаетъ что онъ практическій человѣкъ!"
Практическій человѣкъ вышелъ, а Кононовъ все молча сидѣлъ на томъ же мѣстѣ. "И зачѣмъ я сюда пріѣхалъ?" безотвѣтно шевелилось въ его головѣ. Онъ почему-то однако не собирался уѣзжать. Вдругъ послышался живой и веселый смѣхъ. "Гдѣ это?" хватился Кононовъ и осмотрѣлся вокругъ. "Нѣтъ, они смѣяться не умѣютъ: они выдуманные", вспомнилось ему вчерашнее словцо барышни, и слѣдомъ сама барышня, и еще слѣдомъ: "Тамъ у насъ, гдѣ тетя Маша чай разливаетъ, весело: и болтаютъ, и смѣются." Гдѣ ж оно это тамъ? И опять донесся веселый смѣхъ.
-- И я могъ сидѣть, когда!...
Кононовъ всталъ, но въ которую дверь идти? Къ счастію, въ одной изъ дверей показалась горничная съ чайнымъ подносомъ. Кононовъ почти бросился къ этимъ дверямъ, но на дорогѣ его ждала засѣка. Куцая дама не даромъ вчера долго не спала, придумывая какъ отомстить за фактъ и законы планъ мщенія созрѣлъ.
-- Monsieur Кононовъ, М. Кононовъ! окликнула она его.
-- Что вамъ угодно? съ неудовольствіемъ остановился Петръ Андреичъ.
-- Вы, говорятъ, въ душу вѣрите?
-- Вы, вѣроятно, хотѣли сказахъ: "вѣруете", съ улыбкой сказалъ Кононовъ.-- Но все равно я удовлетворю вашему любопытству: я знаю что у человѣка есть душа.
-- Развѣ это можно знать?
-- Даже должно.
И Кононовъ пошелъ было.
-- М. Кононовъ! снова остановила его куцая.
-- Что вамъ угодно?
Куцая теперь сама не знала чего ей угодно. Планъ мщенія былъ составленъ удивительно: предполагался несомнѣннымъ отвѣтъ "вѣрую", и затѣмъ высиженная острота долженствовала на смерть поразить врага. Какъ плохой полководецъ, видя что непріятель дѣлаетъ вовсе непредположенное движеніе, упорствуетъ въ составленномъ вчера по всѣмъ правиламъ планѣ, такъ и куцая въ попыхахъ рѣшила воспользоваться тѣмъ что считала удачною остротой.
-- Ну все равно вѣрите, вѣруете или знаете, затарантила она,-- вотъ возьмите три копѣйки и поставьте за мою душу свѣчку... Она полѣзла въ карманъ.
-- Можете оставить ихъ у себя за прекрасную остроту, съ вѣжливымъ поклономъ отвѣчалъ Кононовъ, и на этотъ разъ ушелъ.
"Я, кажется, что-то неудачно, но все-таки онъ съ предразсудками, а я нѣтъ", утѣшилась куцая.
-- Дерзкій господинъ, обратилась она къ маринованной женѣ знаменитаго педагога.-- А еще философомъ притворяется!...
-- Я его терпѣть не могу, отвѣчала дама съ наперченымь лицомъ;
-- Я уважаю ту философію когда всякій человѣкъ сытъ, измыслила красноносенькая блондиночка.
Какъ раньше Чулковъ не обратилъ вниманія на доброе дамское мнѣніе, такъ теперь Кононовъ не слыхалъ дурнаго.
-- А, и вы къ намъ въ дѣтскую? весело встрѣтила его Людмила Тимоѳевна.-- Позвольте представитъ вамъ: М. Paul, младшій братъ Погадева, котораго вы знаете; очень милый мальчикъ.
М. Поль былъ въ подросткахъ: не то мальчикъ, не то молодой человѣкъ.
-- Да, я очень милый мальчикъ, весело раскланиваясь подтвердилъ меньшой Погадевъ,-- и вы это сейчасъ увидите. C'est mon opinion, monsieur, et je le partage, съ комическою важностью замѣтилъ онъ.
-- Очень радъ.-- И Кононовъ пожалъ руку раздѣлителю своего собственнаго мнѣнія.
-- Что жъ, Владиміръ Дмитричъ, перевели? обратился юноша къ Чулкову.
-- Нѣтъ еще.... Постойте.... le bonheur domestique, да?
-- Да.
-- Нѣтъ, не знаю.
-- Лакейское счастіе.
И хохотъ.
-- Ну и вы переводите, задалъ Чулковъ: -- chantons, célébrons la gloire d'Achille.
-- Ну, это старо: Антонъ серебро по бульвару тащилъ, безъ запинки отвѣчалъ М. Поль.
И опять хохотъ.
М. Поль продолжалъ мило дурачиться. Между прочимъ, по просьбѣ Людмилы Тимоѳевны, онъ изобразилъ англійскій парламентъ. Вождь оппозиціи, со шляпой Чулкова на затылкѣ, стоялъ упираясь на лѣвое колѣно и правою рукой безпощадно тыкалъ на шумѣвшій самоваръ, изображавшій главу кабинета. Затѣмъ самоваръ зашумѣлъ оппозиціонно, а М. Поль превратился въ главу кабинета. Онъ сидѣлъ завернувшись въ салфетку, нахлобучивъ шляпу и скрестивъ руки за носу.
-- Точь въ точь на картинкѣ въ Иллюстраціи, при общемъ хохотѣ объявилъ меньшой Погалевъ.
-- Ну развѣ съ дѣтьми не веселѣе? спросила барышня Петра Андреича, и они заговорили особо.
Чулковъ подсѣлъ къ тетѣ Машѣ; юноша, не чаявшій въ немъ души, присѣлъ подлѣ же. Тетя Маша была славная и добрая старушка и большая пріятельница Владиміра Дмитрича.
-- Люблю такихъ старушекъ, говаривалъ Чулковъ,-- слушаю ихъ простыя рѣчи и думаю: "а и мы въ свое время умѣли на балахъ въ невозможномъ, по модѣ, декольте отличаться, и французскіе комплименты слушать, и въ то же время съ горничными своими друзьями быть"....
Старушка почти со слезами жаловалась на свое житье и на обиды отъ старшей племянницы Поли.
-- Повѣрите, Владиміръ Дмитричъ, все язвитъ, на всякомъ шагу язвитъ. Батюшку въ домъ и не думай позвать; къ Скорбящей иду, "куда" сказать боюсь: осмѣетъ. Положимъ я вынослива, да опасаюсь: Людочку собьетъ. Ужь съ братцомъ Миной Иванычемъ поговорить хочу: не увезетъ ли насъ съ Людой въ деревню.
"Я всегда ее терпѣть не могъ, а теперь вижу какая она противная", подумалъ меньшой Погалевъ про старшую Воробьеву.
-- Этою язвительностью въ бабку она, въ старую Воробьиху, еще игуменьей послѣ была: Павлой нареклась, коли помните, продолжала Марья Ивановна.-- Та -- прости Господи мое согрѣшеніе!-- хоть богомольная была, а тоже бывало ничѣмъ на нее не угодишь. Все пилитъ, все не въ угоду. И порой такая-то тома на меня нападетъ.... И думается: Полѣ-то грѣшно было бы; вѣдь я ради ея чуть не въ курной избѣ жила.... Ну да вамъ, Владиміръ Дмитричъ, разказывать нечего.... сами знаете....
Старушка заплакала и чтобы скрыть слёзы сказала:-- Ахъ, я и забыла лишнія ложечки убрать!-- и ушла изъ комнаты.
"Ну, когда я буду прокуроромъ, желалъ бы чтобъ эта противная попалась: я ее упекъ бы!" съ негодованіемъ мечталъ М. Поль.
Владиміръ Дмитричъ зналъ слѣдующее. Имѣніе малолѣтнихъ Воробьевыхъ, по смерти отца, осталось обремененное жестокими долгами; своячина покойнаго, тетя Маша, назначенная душеприкащицей и опекуншей, старшую Полю пристроила въ институтъ, а младшую Милу отправила къ другому опекуну и душеприкащику, родному своему и матери сиротокъ брату, Минѣ Ивановичу Кущину. Сама же Марья Ивановна поселилась въ прикащичьей избѣ, ѣла и пила чуть не по-мужичьи, усчитывала каждую копѣйку, и увеличенными ея стараніями и совѣтами Мины, доходами съ имѣнія уплачивала долги. Къ выходу старшей изъ института имѣніе было почти очищено отъ долговъ и Паулина Тимоѳевна могла свободно заниматься науками. Паулина все это знала, но какъ-то не удосуживалась вспоминать: серіозныхъ занятій, видно, было много.
Чулковъ, по уходѣ тети Маши, прислушался къ особому разговору.
-- Какъ вамъ сказать, люблю ли я его? съ жаромъ говорила Людмила Тимоѳевна.-- Да, въ Старосвѣтскихъ Помѣщикахъ очень люблю. Тамъ все мило, и онъ самъ такой милый! И Ревизора люблю: не понимаю многаго, но... очень смѣшно. А Мертвыхъ Душъ не люблю.
-- Отчего же?
-- Какъ бы вамъ сказать? Знаете, я такихъ людей никогда не видала, и мнѣ кажется что люди лучше, добрѣе, или.... право не знаю.... нѣтъ, что они, можетъ-быть, и похожи, но не такіе точно. Впрочемъ, можетъ-быть, это глупо и я просто не понимаю....
Въ это время вошелъ старикъ Пущинъ.
-- Ахъ. дядя, милый! вскричала барышня и лэбѣжала ему на встрѣчу.-- Позвольте представить....
И она отрекомендовала ему Кононова.
-- Весьма, сударь, радъ, сказалъ старикъ, логкимаа руку молодаго человѣка.-- А гдѣ твоя сестра? обратился онъ къ племянницѣ.
-- Полина? Я думала она въ залѣ....
-- Паулина Тимоѳевна была въ маленькой угловой и бесѣдовала съ какимъ-то Нѣмцемъ, сказалъ Кононовъ.
-- Ну, такъ она вѣрно и теперь тамъ! рѣшила барышня.-- Это, дядя, нѣмецкій ученый, пріѣхалъ къ намъ профессорскаго мѣста искать.... Онъ читалъ, кажется, астрономію въ какомъ-то тамошнемъ университетѣ.... М. Paul, вы не помните въ какомъ?
-- Въ Зауеркраутскомъ, {Sauer Kraut -- кислая капуста.} безъ запинки отвѣчалъ М. Поль.
Всѣ засмѣялись, кромѣ старика. Людмила Тимоѳевна замѣтила что дядя не улыбнулся даже.
-- Дядя, милый! спросила она: -- вы не въ духѣ? васъ разсердили?
-- Ничего; тамъ въ залѣ у васъ какой-то.... Вотъ твоей сестрѣ, вмѣсто того чтобы съ Нѣмцемъ объ астрономіи говорить, лучше бы поглядѣть что у нея въ залѣ творится.... Да, какой-то, забылъ фамилію: сестрица твоя знакомила какъ съ умнымъ.... Мазаный какой-то, съ рачьими глазами....
-- Ахъ, это вѣрно Хамазовъ! закричала барышня.-- Ахъ, дядя, какъ вы мѣтко опредѣляете!...
-- Ну да Хамазовъ, теперь вспомнилъ.... И что за глупая фамилія! бурчливо сказалъ старикъ.
-- Развѣ не все равно какая фамилія? спросила Людмила Тимоѳевна, инстинктивно чувствуя что надо отвлечь дядю отъ воспоминанія о рачьихъ глазахъ господина Хамазова.
-- Конечно, не все равно, отвѣчалъ старикъ.-- Фамилія -- старинное прозвище или отъ имени родоначальника. У тебя, напримѣръ, прозвище ничего. Ну что такое Воробьева? Ни хорошо, ни худо, простая птичья фамилія. Но Хахазовъ! И возьми фамилію отъ любаго слова, напримѣръ скрипѣть, Скрипуновъ -- ничего, Скрипищевъ -- даже хорошо, стариной пахнетъ, но Скрипулькинь, а? Ну, куда годится Скрипулькинъ? Въ смотрители виннаго городка развѣ? А этотъ.... Грекъ, или Арнаутъ онъ какой что да....
-- Нѣтъ, дядя, повторила тотъ же маневръ племянница, -- вы такъ чудесно его опредѣлили.... И теперь меня должны. Ну, какая я? Однимъ словомъ скажите.... Дядя, милый!
-- И меня однимъ словомъ, жалобно, по-дѣтски залепеталъ М. Поль.
-- Ну ты, егоза, сказалъ ему Кущинъ.
-- Пакойно благодаю, отвѣчалъ М. Поль и какъ умный мальчикъ "сдѣлалъ ножкой".
Всѣ засмѣялась, а старикъ улыбнулся.
-- Ну, вотъ это мило что улыбнулся! сказала Людмила Тимоѳевна.-- А теперь, какъ хотите, и меня должны опредѣлить. Дядя, миленькій!
-- Ну и ты егоза, улыбнулся старикъ.
-- Ну нѣтъ.-- И барышня надула губки.
-- Это васъ что ли опредѣлить? отозвался Чулковъ.
-- Да.
-- Нѣтъ ничего легче. Вы -- неверстаная.
-- Это чт о значатъ "неверстаная"?
-- А верстать значитъ подгонять подо что-нибудь, подъ какую-нибудь мѣрку....
-- Довольно, поняла, сказала барышня и подумала: "это въ родѣ какъ няня божью меня называетъ, только вѣрнѣе и ближе", и вслухъ:-- Хорошо. Умница.
-- Кто же умница: вы, или я?
-- Конечно я, засмѣялась барышня.
-- А коли умница, опредѣляйте какой я.
-- Вы? будто вы не знаете? Вы сдобный!
-- Вотъ и подите съ женскими опредѣленіями!
-- Неужто вы не понимаете?-- Барышня широко раскрыла глаза.-- Сдобный, ну, знаете, вкусный такой. Вотъ какъ сдобный пирогъ съ курицей бываетъ....
-- Довольно, довольно! И безъ того не понимаю!
-- А я какой? спросилъ Кононовъ.
-- Вы? И Людмила Тимоѳева съ особою живостью поглядѣла ему въ глаза.-- Вы....
-- Людмила! раздался педагогически-строгій голосъ старшей сестрицы.-- Мнѣ надо съ тобой поговорить.
Барышня отправилась на зовъ, а М. Подъ точно поправилъ очки на носу: это былъ намекъ на ученость Паулины. Всѣ улыбнулись, а старикъ шутя погрозилъ милому мальчику.
-- Дѣдушка, чѣмъ васъ тамъ разобидѣли? спросилъ Чулковъ по уходѣ барышни.
Кущинъ вовсе не былъ ему дѣдушкой, но оба чувствовали другъ къ другу нѣжность и старикъ обычно говорилъ Чулкову ты.
-- По твоей же милости досталось, отвѣчалъ Мина Иванычъ,-- взбудоражилъ ты ихъ всѣхъ. Особенно этотъ коноводъ ихній Замазовъ или Халвазовъ словно звѣрь рыкучій сталь; такъ и водитъ рачьими глазами на кого бы накинуться. Почувствовалъ: престижу лишился. Тамъ есть маленькій какой-то, не человѣкъ даже, а культя какая-то олицетворенная -- Кущинъ говорилъ о кадетѣ въ отставкѣ -- и онъ даже противъ барина своего дерзить сталъ. Заговорили они о революціи, о большой; факты перевираютъ и переворачиваютъ, ну, да это само собой разумѣется... И этотъ Айвазовъ кричитъ: "не женись Дантонъ, революція удалась бы". А культя споритъ: "нѣтъ, говоритъ, Робеспьеръ оплошалъ; ему бы въ каждой деревнѣ гильйотину поставить, и головы всѣмъ автореволюціонерамъ рубить, да рубить...." Вы не можете вообразить, обратился старикъ къ Кононову,-- какое отвратное впечатлѣніе онъ на меня произвелъ; самъ маленькій, а рѣчи кровавыя и точно не о человѣческихъ головахъ, а о сахарныхъ. Я не выдержалъ, и пошелъ.....
-- И тѣмъ кончилось? спросилъ Чулковъ.
-- Нѣтъ. Этотъ твой Гумазовъ,-- старикъ повернулся къ Чулкову;-- какъ разъ на моей дорогѣ стоялъ, и все руками машетъ. Я чтобы пройти "извините" говорю. А онъ... И нахально главное.... Въ наше время только подъячіе съ крестами такъ глядѣли, когда плюхи добивались, чтобы потомъ безчестье содрать. Такъ онъ: "вы можетъ несогласны?" И уставился рачьими глазами. Меня взорвало:-- Трудно, говорю, согласиться, когда факты передаются не вѣрно.... Я, кажется, сказалъ вамъ что они врали!... Ну и указалъ имъ двѣ три ошибки...
-- А онъ?
-- Еще нахальнѣе сталъ.-- Вы историкъ что ли? "Археологіей занимаюсь".-- А! нынче эта наука не въ модѣ! Я извинился что не зналъ qu'ils ont changé tout cela, и ушелъ. Нѣтъ, въ наше время у самой ученой дамы такихъ сюжетовъ нельзя было встрѣтить....
-- А въ ваше время онѣ тоже водились? спросилъ Кононовъ.
-- Когда жь ихъ не было? Еще Моліеръ писалъ Les femmes savantes. Въ другомъ родѣ конечно.
-- Чего жь было, дѣдушка, сердиться? спросилъ Чулковъ.
-- Какъ же не сердиться! "Археологія не въ модѣ!" Что за аргументъ? По-его въ модѣ знать какъ допотопныя птицы гнѣзда вили, а какъ предки жили не въ модѣ! Такъ я скажу ему что онъ вретъ, горячился старикъ,-- что если такъ, для него наука вообще не въ модѣ, и что онъ о допотопныхъ гнѣздахъ только болтаетъ, а не апрофэндировалъ этого сюжета. Не въ модѣ! Нѣтъ я тебя спрашиваю, что это за аргументъ?
-- Аргументъ извѣстный, отвѣчалъ Владиміръ Дмитричъ.-- Я впрочемъ знаю лучшій примѣръ такого аргумента.
-- Какой? полусумрачно, полувесело спросилъ старикъ, предчувствуя шутку Чулкова: лобъ у него былъ наморщенъ, а уста полуулыбадись.
-- Въ Москвѣ были пѣвецъ и пѣвица; пѣвецъ плохой, пѣвица хорошая. Разъ они дуэтъ репетировали. Пѣвецъ вралъ больше обыкновеннаго. Съ вами пѣть нельзя, вы все фальшите, говоритъ пѣвица. А онъ: "А ты содержанка".
Кущинъ фыркнулъ, удерживаясь отъ смѣху.
-- Да, да, именно такъ. "Вы сдѣлали ошибку".-- Археологія не въ модѣ, нѣсколько! разъ повторилъ Мина Иванычъ.-- Нѣтъ, ты вотъ что объясни. Положимъ, вѣжливость ихнею религіей запрещается и можетъ-быть по ихнему катехизису старики въ чемъ-нибудь деффективны,-- вотъ какъ по Мухамеду у женщинъ души нѣтъ. Все это такъ. И Богъ съ ними. Но званій почему не уважають? Я вѣжливо ему замѣтилъ ошибки, ему благодарить бы, а онъ нахальничаетъ. Чѣмъ же знанія виноваты?
-- На этотъ счетъ картинка у раечниковъ придумана.
-- Ахъ, Владиміръ Дмитричъ, разкажите! не утерпѣлъ закричалъ М. Поль.
-- А вотъ нарочно не разкажу чтобы не перебивали.
-- Ей-Богу, не буду; ей-Богу, въ послѣдній разъ, закрестился милый мальчикъ.
-- Картинка такая: комнатка нарисована и по срединѣ скамейка; за скамейкѣ сѣдой старикъ, достодолжнымъ образомъ разоблаченный, а подлѣ стоитъ молодой паренъ и въ рукахъ у него пукъ розогъ преизрядный. Объясненіе сей картинкѣ: Ученикъ за то своего мастера въ.... въ....-- Чулковъ поперхнулся, замѣтивъ въ дверяхъ тетю Машу и быстро договорилъ:-- зато пониже спины бьетъ что искусства отъ него не перейметъ.
Всѣ расхохотались, а старикъ судорожно замахалъ рукой.
-- Оставь, оставь, закричалъ онъ,-- не то расхохочусь до боли.
Въ это время вернулась Людмила Тимоѳевна.
-- Что, что такое? Вѣрно, Чулковъ смѣшное разказалъ?
-- Ахъ, очень! подтвердилъ меньшой Погалевъ.
-- Владиміръ Дмитричъ, что такое? Разкажите, пожалуйста! Голубчикъ, милый! Булочка сдобная, разкажите!
-- А вотъ признайтесь зачѣмъ васъ сестрица вызывала, тогда разказку.
-- И спрашивать нечего: пилила, отозвалась тетя Маша.
-- Ахъ, тетя!-- И барышня шутя погрозила ей розовымъ пальчикомъ.
-- Выговоръ былъ? Сознаетесь? подхватилъ Чулковъ.
-- Да.-- И барышня слегка покраснѣла.
-- Такъ я вамъ скажу за что.
-- Отгадывайте!
-- За то что весь вечеръ просидѣли здѣсь, а не играли роль хозяйки предъ умными госгьми. Правда?
Дядя пристально взглянулъ на племянницу.
-- Умница, отгадалъ
"Надо будетъ принять къ свѣдѣнію", замѣтилъ про себя дядюшка.
-- Теперь кто же умница: вы или я?
-- Вы, только разказывайте...
-- Видите, дѣдушка заспорилъ съ Хамазовымъ...
Кононовъ почувствовалъ себя неловко, а старикъ строго поглядѣлъ на Чулкова, но Владиміръ Дмитричъ остался невозмутимъ.
-- Споръ былъ таковъ, продолжалъ онъ, -- г. Хамазовъ утверидалъ что лучше быть, какъ онъ, прохвостомъ, а дѣдушка что лучше быть археологомъ. Только дѣдушка сплоховалъ, не смогъ доказать что археологъ лучше прохвоста. А было не трудно: слѣдовало къ еврейскому аргументу прибѣгнуть.
-- Это что за аргументъ? спросилъ удивленный старикъ.
-- А, изводите видѣть, ѣхали на пароходѣ шоссейнный солдатикъ изъ жидковъ и монахиня. Монахиня, какъ увидала жидка, стала укорять его зачѣмъ Христа распялъ. Жидокъ обидѣлся: "И цѣмъ зе наше еврейское званіе дурно?" Онъ, видите, еврейство свое за званіе считалъ. Ну, и срѣзалъ монахиню: "Насе, говоритъ, званіе высе васего, потому зе изъ насего званія въ васе всегда попасть мозно, а изъ васего въ насе нельзя." -- И когда хохотъ затихъ:-- И вамъ бы, дѣдушка, этого про....
По счастію Чулковъ сидѣлъ противъ двери и вовремя замѣтилъ нѣжинско-греческо-огуречный носъ г. Хамазова. Появленіе г. Хамазова произвело впечатлѣніе. Въ глазахъ Людмилы Тимоѳевны промелькнуло неудовольствіе и боязнь. "Что ему надо? подумала она,-- ужь не хочетъ ли снова ухаживать за мною?" Тетя Маша назвала про себя г. Хамазова подлипалой. Такому названію не мало способствовало то обстоятельство что изо всѣхъ мужскихъ личностей извѣстныхъ Паулинѣ, одинъ г. Хамазовъ пользовался ея благорасположеніемъ. Онъ сумѣлъ снискать его молчаливывъ согласіемъ съ ея мнѣніями, благоговѣніемъ предъ ея ученостію, сообщеніемъ своевременныхъ свѣдѣній о лекціяхъ и аккуратно-усерднымъ добываніевъ билетовъ на оныя. Г. Хамазовъ былъ до того Паулинѣ пріятенъ что несмотря на свойственную ей бережливость, она, по его настоянію, участвовала въ какихъ-то подпискахъ на какія-то общественныя дѣла и даже абонировалась, на прогрессивный русскій журналъ. Паулина подписки не читала и русскихъ книгъ для себя не покупала. Исключеніе составляли переводы иностранныхъ ученыхъ сочиненій, преимущественно нѣмецкихъ (изящною словесностью она вообще гнушалась). По словамъ Хамазова, журналъ былъ на европейской высотѣ мысли по всѣмъ вопросамъ, особено женскому, а потому Паулина рекомендовала его сестрѣ. Но милая барышня, проглядѣвъ журналъ, отложила его въ сторону. "Либо скука, либо бранятся", замѣтила она. И прогрессивный журналъ поступилъ въ пользованіе тети Маши, добрая старушка со всеусердіемъ читала всѣ безъ исключенія россійскія и иностранныя повѣсти, какія только прогрессивная редакція таскала въ свой журналъ, и во всѣхъ злодѣяхъ находила большое сходство съ г. Хамазовымъ.
"Легокъ, прохвостъ, на поминѣ", подумалъ Чулковъ, и то же подумали остальные собесѣдники, только въ болѣе нѣжной формѣ.
-- Миръ вамъ, развязно началъ г. Хамазовъ.
-- Шелъ бы къ чертямъ! шепнулъ Чулковъ тетѣ Машѣ.
-- Вотъ ужь правда, согласилась она.
-- Владиміръ Дмитричъ, можно надъ нимъ штуку откинуть? освѣдомился М. Поль, мгновенно проникнувшійся ненавистью къ носу г. Хамазова.
-- Ни подъ какимъ видомъ.
Никто не откликнулся на привѣтствіе г. Хамазова.
-- Вотъ и видно, господа, нравоучительно началъ онъ, -- что вы мужикомъ гнушаетесь; не умѣете отвѣтитъ на народное привѣтствіе.
Всѣ поморщились какъ отъ фальшивой ноты.
-- А какъ слѣдуетъ отвѣчать? съ почтительнымъ любопытствомъ спросилъ Чулковъ.
-- Садись къ намъ.
-- Въ какой губерніи изволили наблюдать сей народный обычай?-- И Чулковъ вынулъ записную книжку.
-- Всюду, въ любой избѣ....
-- Ахъ, а я и не зналъ! съ сокрушеніемъ и поклономъ отвѣчалъ Чулковъ.
М. Поль, подстрекнутый примѣромъ Чулкова, въ свою очередь вздумалъ "вышутить" огуречный носъ. Онъ мигомъ очутился подлѣ него.
-- И я, представьте, не зналъ, сказалъ онъ.-- Et moi, j'en suis moutardé!
Теперь всѣ не удержались и прыснули со смѣха.
-- Что-съ? дерзко и нахально спросилъ г. Хамазовъ, дергая влѣво quasi-Наполеоновскій усъ.
-- И симъ огорчиченъ, виноватъ: огорченъ есмъ, бойко отвѣчалъ мальчикъ.-- А вы развѣ не знаете по-французски?
-- Вы будущій прокуроръ, кажется? еще нахальнѣе опросилъ Наполеонъ, усиливъ прежній жесть.
-- Къ вашимъ услугамъ. Въ чемъ прикажеге себя обвинить?
М. Поль почувствовалъ что Чулковъ дергаетъ его за фалды... Г. Хамазовъ, пренебрегая мальчишкой, круто отъ него отвернулся и обратился къ Людмилѣ Тимоѳевнѣ съ проповѣдью о пустомъ и антипрогрессивномъ направленіи большинства нашей молодецки.
-- И только реальное воспитаніе... разглагольствовалъ онъ. Веселая "дѣтская" превратилась въ плохую "классную".