I.
"Я не говорилъ ей о любви, я не дѣлалъ ей предложенія, я ни чѣмъ относительно ея не связанъ."
Такова была первая вполнѣ опредѣленная мысль Кононова, на другой день послѣ описаннаго въ предыдущей главѣ. И это думалось о Людмилѣ Тимоѳевнѣ, точно все дѣло у нихъ шло о томъ чтобъ ему сдѣлать офиціальное предложеніе, а ей отвѣтить такомъ же офиціальнымъ "да" или "нѣтъ". И Кононовъ, еще вчера утромъ столь чуткій къ малѣйшей лжи, не чувствовалъ фальши своихъ словъ. Таково ужь устроенъ человѣкъ: нѣтъ ему оправданія внутри, онъ прибѣгаетъ ко внѣшней формальной правдѣ. "Предъ лицомъ де закона я не виноватъ".
Кононовъ взглянулъ на часы и его точно ужалило. Было два часа. Онъ встревожился, чуть не ужаснулоя; ему казалось что уже поздно, что онъ не застанетъ, никогда не увидитъ ее. И спѣшно одѣвшись, онъ полетѣлъ къ Настасьѣ Григорьевнѣ.
-- Барыня еще въ постели, стыдливо встрѣтила его горничная, повидимому сторожившая его приходъ.-- Пожалуйте, я имъ сейчасъ доложу.
Полный смутной тревоги, Кононовъ опустился въ то кресло гдѣ вчера засталъ Настасью Григорьевну, и сѣлъ также какъ она вчера, обхвативъ голову руками. Онъ ничего не думалъ; онъ ждалъ -- чего именно, о томъ не хотѣлось ни знать, виже мечтать. Онъ обернулся на шорохъ. Настасья Григорьевна была кокетливо одѣта, но блѣдна, съ безсонными глазами. Глядя разсѣянно и полуопустивъ глаза, она молча подошла къ нему. Онъ всталъ, и также молча и полуопустивъ глаза, поцѣловалъ у нея руку. Она отошла и сѣла въ кресло напротивъ. Казалось, она обдумывала что-то.
-- Вчера... сказала она.
Онъ съ укоромъ взглянулъ на нее; она почувствовала его взглядъ, поняла за что укоряетъ, и въ ея глазахъ чуть-чуть промелькнула улыбка, но лицо попрежнему было блѣдно и серіозно.
-- Вчера... снова проговорила она и остановилась. Сдѣлай надъ собою усиліе, точно шепнувъ себѣ: "Надо же, непремѣнно надо сказать, и сейчасъ же", она начала быстро, словно боялась остановиться, или что онъ прерветъ ее: -- Вчера... Вы не виноваты. Ни я.... Нѣтъ, я больше виновата. Мнѣ слѣдовало совладать съ собою, не принимать....
Точно страшась что она еще разъ скажетъ ему холодное вы, онъ перебилъ ее:
-- Зачѣмъ.... зачѣмъ ты говоришь мнѣ это?
Она вся всколыхнулась и лицо загорѣлось.
-- Милый! невольно, почти крикомъ сказала она и замѣтивъ что онъ готовъ кинуться къ ней: -- Постой, постой, не подходи.... Дай мнѣ сказать все, все.-- Да,-- медленно проговорила она, нажимая ладонями лобъ точно хотѣла расправить прошедшія въ безпорядокъ мысли, и помолчавъ секунду продолжала:-- Ты знаешь, ты давно знаешь какая я легкомысленная, вѣтреная, непостоянная.... Не прерывай меня.... Ты не все еще знаешь, есть вещи въ чемъ я никому не сознавалась, ото всѣхъ скрывала.... Ты знаешь, за мной ухаживали, въ меня влюблялись, признавались въ любви.... И я.... стыдно сказать, я лукавила, увѣряла себя что человѣкъ мнѣ нравится, что я сама къ нему неравнодушна, и все для того чтобы добиться.... ненужнаго признанія.... И я всякій разъ радовалась какъ Богъ знаетъ чему, меня это забавляло, пріятно раздражало... Я точно больной gourmand не могла удержаться отъ лакомаго куска. Ты одинъ не хотѣлъ сказать прямо, въ глаза мнѣ.. И когда слово вырвалось нечаянно... въ стихахъ, ты ушелъ.... И можетъ-быть,-- проговорила она тихимъ и задумчивымъ шепотомъ, точно невольно и безсознательно выговаривая тайную мысль,-- и можетъ-быть за это-то я и полюбила тебя. Но не вѣрь, не вѣрь мнѣ,-- торопливо прибавила она,-- я сама боюсь повѣрить себѣ....
Онъ не въ силахъ былъ сдержаться и бросился къ ней; она встала и протянула руку, не то подавая ему, не то желая не допустить его до себя и отошла въ сторону.
-- Я не все еще сказала.... Ты можешь еще забытъ, заставить себя думать что мы чужіе другъ другу.... Я долго думала и передумывала.... Я не хочу.... Я много зла тебѣ сдѣлала и не хочу опять....
-- Ради Бога!
-- Ты можешь, ты имѣешь право бросить меня.
Онъ былъ уже подлѣ и хотѣлъ заставить ее молчать поцѣлуемъ, но она ухитрилась-таки увернуться на мгновеніе и прошептала:
-- И не боишься что я разлюблю тебя?
Видно ей мало было увѣреній, поцѣлуевъ, объятій; ей хотѣлось еще разъ узнать что уже звала; хотѣлось услышать отъ него тѣ слова что, она предчувствовала, онъ скажетъ несомнѣнно.
-- И ты, съ ревнивымъ и радостнымъ чувствомъ близко глядя ему въ глаза шептала она,-- и ты не будешь жалѣть?.. Нѣтъ, не то... и ты не говорилъ ей что любишь? Не сватался? Не цѣловалъ ее?
Онъ ничего не помнилъ и не понималъ, кромѣ того что за всѣ ея вопросы надо отрицательно качать головою; онъ чувствовалъ ея горячее дыханіе на своемъ лицѣ и губы его беззвучно лепетали "нѣтъ".
-- Но ты любишь?... Ты любилъ ее?
И точно боясь прямаго отвѣта на этотъ вопросъ, она лицомъ прижалась къ его груди и почувствовала что онъ крѣпче, ближе къ себѣ прижалъ ее. И она засмѣялась какимъ-то затаеннымъ смѣхомъ, а изъ глазъ тихими и свѣтлыми ручьями лились слезы. Кононовъ не видѣлъ слезъ, но затаенный смѣхъ отзывался во всемъ существѣ его и щекоталъ сердце.
О чемъ она плакала? О чемъ смѣялась?
II.
Три дня спустя, Людмила Тимоѳевна получила письмо отъ Кононова. Полуофиціально, торопливо и небрежно извѣщалъ онъ что по непредвидѣннымъ и важнымъ обстоятельствамъ ему необходимо на нѣкоторое время отлучиться въ Орловскую губернію; въ концѣ письма выражалось холодное сожалѣніе что рѣшительно не было времени зайти проститься.
Людмила Тимоѳевна читала и не понимала. Въ послѣдній разъ, онъ былъ разсѣянъ, разстроенъ, жаловался на головную боль, раньше былъ два дня боленъ -- и все это было притворство! У него было какое-то дѣло, важное, неотложное, и онъ даже не намекнулъ о немъ, не счелъ за нужное предупредитъ ее о возможности скораго отъѣзда! Неужели?...
Рука съ письмомъ опустилась, глаза неопредѣленно глядѣла впередъ, она сидѣла вытянувъ шейку и слегка наклонивъ въ сторону голову точно прислушивалась, а въ головѣ не переставая вертѣлись тѣ же мысли, обрываясь на томъ же недоговоренномъ вопросѣ.
-- Что съ тобой, Людочка? спросила вошедшая тетка.
Людмила Тимоѳеваа молча подала ей письмо. Старушка прочла и тоже ничего не поняла, но она чувствовала что надо во что бы то ни стало прибрать какія-нибудь объясненія утѣшенія. И тетя Маша пошла расписывать какія спѣшныя и нежданныя дѣла бываютъ у мущинъ вообще, какъ самъ Людочкинъ отецъ однажды собрался всего въ два часа въ дальнюю дорогу, не дождавшись даже пріѣзда жены изъ гостей отъ сосѣдей, и т. п. Послѣднее обстоятельство, то-есть уѣздъ не простясь съ женою, тетя Маша присочинила даже. Чѣмъ дальше говорила старушка, и чѣмъ сильнѣйшія доказательства приводила она, тѣмъ больше замѣчала что племянница не только не успокоивается, а напротивъ волнуется все больше и больше.
Тетя запнулась, чуть не расплакалась, и чтобы скрыть волненіе начала вертѣть въ рукахъ и разсматривать со всѣхъ сторонъ конвертъ.
-- Ахъ, Людочка, погляди-ка, радостно закричала она, точно сдѣлала не вѣсть какое открытіе, и показала пальцемъ на штемпель.
-- Что, тетя?
-- Видишь что на штемпелѣ: Любань. Значитъ спѣшное ужъ было дѣло, коли письма до отъѣзда написать не успѣлъ, а изъ Любани послалъ. Вѣдь тамъ первая большая остановка. Вотъ видишь! Гдѣ ужь тутъ было заѣхать проститься!
Людмила Тимоѳевна посмотрѣла на штемпель, и лицо ея на минуту просвѣтлѣло.
Письмо было писано по настоянію Настасьи Григорьевны и почти подъ ея диктовку, но Кононовъ и не подозрѣвалъ чтобъ остроумная осторожность страстно-влюбленной дамы простиралась до отправки письма изъ Любани. Сама Настасья Григорьевна дня черезъ два послѣ письма заѣзжала на минуточку къ Воробьевымъ. Для визита былъ избранъ день субботній и время около семи часовъ вечера, когда была вѣроятность не застать дома ни тети Маши, ни кузины Людмилы. Сей мудрый разчетъ кузина Настя основала на томъ что сама не любила и не умѣла молиться, поэтому она заключила что тетка съ племянницей, безъ сомнѣнія огорченныя внезаннымъ отъѣздомъ Кононова, отправятся ко всенощной. Разчетъ оказался вѣрнымъ, и Настасья Григорьевна, не боясь покраснѣть, могла разказать Паулинѣ что мужъ прислалъ ей телеграмму о болѣзни, что она такъ, такъ спѣшитъ въ Москву и даже попроситъ разц ѣ ловать за нее "милую кузину" и пожелать ей всякаго счастія. Настасья Григорьевна дѣйствительно на другой день, ко времени отхода поѣзда, выѣхала чзъ гостиницы.
Людмила Тимоѳевна покойно ждала новаго письма отъ Комова, но прошло двѣ недѣли, а письма не было. Воображеніе тети Маши все это время работало самымъ усиленнымъ образомъ. Петръ Аадреичъ чсогъ проѣхать мимо Москвы не останавливаясь, письмо завалялось на почтѣ и получится завтра; далѣе, пробирались плохое состояніе дорогъ, глухая деревня, откуда только разъ въ двѣ недѣли посылается въ городъ, потеря письма деревенскимъ рохлей; словомъ, Марья Ивановна была неистощима и тѣмъ неистощимѣе что повидимому племянница слушала ее внимательно и становилась съ каждымъ днемъ покойнѣе.
На дѣлѣ, бѣдная дѣвушка мучилась и тосковала, крѣпясь чрезъ великую силу чтобы не выдать своихъ страданій. Она думала и передумывала о своихъ отношеніяхъ къ Петру Андреичу; она старалась увѣрить себя что онъ никогда сильно не любилъ ее, а просто она нравилась ему, да и то слегка, но чѣмъ больше увѣряла она себя въ этомъ, тѣмъ сильнѣе чувствовала непреложность его любви. На мгновенье такое чувство освѣжало ее, но слѣдомъ являлся неразрѣшимый вопросъ: зачѣмъ же, зачѣмъ въ такомъ случаѣ, онъ уѣхалъ не простясь, зачѣмъ не пишетъ? И ея мысль точно упиралась въ высокую стѣну: заглянуть черезъ, какъ ни желалось, не было возможности, и не слышно было за этою стѣной ни звука, ни шороха, ни малаго признака жизни. Вскорѣ мысли ея приняли иное, странное направленіе. Разъ по утру, она машинально взяла газету, и глаза ея случайно упали на слова "Орловская губернія". Она судорожно принялась читать. Сообщалось о несчастіи, какъ потонуло нѣсколько саней при переѣздѣ чрезъ какую-то рѣчку. Людмила Тимоѳевна уже видѣла имя Кононова въ числѣ погибшихъ, но нѣтъ, слава Богу, его не было. Но развѣ онъ не могъ погибнуть подобнымъ образомъ? не могъ простудиться и лежать теперь гдѣ-нибудь въ горячкѣ, одинъ, безпомощный, безъ сознанія, или въ тоскѣ что ея нѣтъ подлѣ, что некому даже извѣстить ее? И не имѣть возможности помочь! И умри онъ, кто извѣстить ее, какъ ей будетъ увѣриться живъ онъ, или нѣтъ? Тревожно-тоскующая мечта рисовала уже его во гробѣ, блѣднаго, исхудалаго, со страшными закрытыми на вѣкъ и все еще будто зрячими глазами! Она смотритъ на него сухими глазами, и какъ ни сжимается и ни тоскуетъ сердце, какъ ни давитъ грудь, не выжать имъ ни слезинки!
"О какъ страшно такъ потерять любимаго человѣка, твердила она, -- и вѣчно мучиться, и никогда не узнать правды!"
Ни луча надежды въ эти двѣ долгія недѣли! И, правду сказать, сама боялась обманчиваго луча; она замѣчала что дядя съ теткой о чемъ-то промежь себѣ шепчутся, но не любопытствовала узнать о чемъ, говоря про себя "будь какое-нибудь извѣстіе, они сказали бы". И все гуще и гуще закутывалась она въ свои печальныя мечты.
III.
Въ одно утро. Людмила Тимоѳевна проснулась съ легкимъ сердцемъ. Она видѣла во снѣ что Кононовъ вернулся веселый, счастливый, разказывалъ, и очень смѣшно, про свои дорожныя приключенія и удивлялся отчего его письма не доходили: вѣдь онъ писалъ каждый день! Людмила Тимоѳевна ухватилась за этотъ сонъ какъ утопающій за соломинку. Припомнивъ что Чулковъ не былъ у нихъ все это время, она убѣдила себя что оба пріятеля уѣхали вмѣстѣ и что стало-бытъ Амфилохій Григорьичъ знаетъ ихъ адресъ и вѣроятно, даже навѣрно получалъ письма. По счастію, урокъ приходился въ тотъ же день.
Въ концѣ урока она спросила Рудометкина, не знаетъ ли онъ отчего Чулковъ давно у нихъ не былъ?
-- Онъ имѣлъ несчастіе отчасти простудиться и по совѣту доктора принужденъ нѣкоторое время оставаться такъ-сказать подъ домашнимъ арестомъ, неторопливо и отчасти кудревато отвѣчалъ Амфилохій, какъ всегда говаривалъ съ барышнями изъ опасенія бухнуть невзначай неподходящее слово.
-- То-то его невидно, какъ можно хладнокровнѣе отвѣчала Людмила Тимоѳевна и почувствовала какъ упало сердце.-- А Кононовъ,-- боязливо глядя на учителя прибавила она,-- не былъ у васъ вчера? Онъ хотѣлъ зайти.
Людмила Томоеевна сама не знала, почему не прямо спросила о Кононовѣ, и почему вопросъ вылился въ этой, а не въ иной формѣ, но произнося его, она вся встрепенулась, лицо загорѣлось ожиданіемъ, и она подумала что ловче и умвѣе и нельзя было спросить. "Онъ отвѣтитъ былъ, или скажетъ что его ждали вчера, да не пріѣхалъ", мелькнуло въ ея головѣ. Отъ Амфилохія не укрылась ея тревога, и онъ сумрачно потупился.
-- Не былъ, отвѣтилъ онъ, и немедленно рѣшалъ про себя: вѣрно, молъ, "тонкачъ" натворилъ фокусовъ.-- Впрочемъ,-- кашлянувъ проговорилъ онъ,-- я вчера весь день не находился дома и быть-можетъ въ мое отсутствіе г. Кононовъ навѣстилъ больнаго товарища.
-- А, вообще, онъ давно у васъ не бывалъ? по инерціи продолжая ту же игру, спросила Людмила Тимоѳевна.
-- Кажется, довольно продолжительное время; впрочемъ если вамъ требуется, я могу собрать свѣдѣнія.
-- Нѣтъ, къ чему же, а впрочемъ спросите.... то-есть попросите Чулкова чтобъ онъ зашелъ къ намъ, и поскорѣе, сегодня или завтра, запуталась милая барышня.
Амфилохій уже не сомнѣвался что "тонкачъ" наподличалъ, и ему такъ стало жаль бѣдную обманутую дѣвушку. Чтобы скрыть смущеніе, онъ неистово началъ вощить кулакомъ правую скулу, что всегда дѣлывалъ въ затруднительныхъ случаяхъ жизни.
"Подлецъ, подлецъ! твердилъ учитель, сходя съ лѣстницы.-- Заставить дѣвушку влюбиться въ себя, обѣщать жениться (въ этомъ Амфилохій не сомнѣвался, получивъ, согласно уговору, отъ г. Худышкина подслушанное Амаліей свѣдѣніе), и обмануть.... Но что же онъ надѣлалъ?"
Что бы онъ ни надѣлалъ, Амфилохію, въ сущности, было все равно. Онъ зналъ одно: попадись ему сейчасъ тонкачь, онъ, не говоря ни слова, бросился бы на него и задушилъ.
"Собакѣ собачья и смерть, уже почти вслухъ говорилъ онъ, сильно размахивая руками.-- И лучше убить эту гадину; она меньше будетъ страдать."'
Рудометкинъ не замѣтилъ что вслѣдствіе его черезчуръ энергическихъ жестовъ, прохожій, съ плоскимъ ящикомъ подъ мышкой, принужденъ былъ соскочить съ тротуара.
-- Да это ты, чортъ! Чего толкаешься, чуть не свалилъ! раздался чей-то голосъ, и Рудометкинъ почувствовалъ что его кто-то схватилъ за руку.
-- А я, братъ, при помощи животворной кисти, на память грядущимъ вѣкамъ, ляпалъ на полотнѣ образину негоціанта изъ Мяснаго ряда.
По этимъ словамъ Рудометкинъ смутно догадался что встрѣтилъ художника. Семенъ Иванычъ говорилъ самымъ веселымъ тономъ и глядѣлъ на учителя какъ собака на кусокъ мяса въ рукахъ хозяина; для довершенія сходства, г. Худышкинъ, приподнявшись на цыпки, вертѣлъ всѣмъ корпусомъ.
Рудометкинъ потеръ лобъ чтобы помочь памяти: о чемъ-то, чудилось ему, слѣдовало спросятъ художника.
-- Гдѣ Кононовъ? рявкнулъ онъ вдругъ страшнымъ голосомъ.
-- Какъ гдѣ! Онъ, братъ, недѣли съ двѣ какъ изъ Питера уѣхалъ.
-- Отчего же ты не извѣстилъ меня?
-- Я, братецъ, думалъ ты знаешь. Развѣ онъ къ Чулкову не заѣзжалъ? Да притомъ онъ квартиру за собой оставилъ, торопливо извинялся Семенъ Иванычъ, попрыгивая на цыпочкахъ.
Матеріализмъ художника, думающаго о квартирѣ, когда погибаетъ "чистая и возвышенная", ужаснулъ Амфилохія.
-- Прощай, сказалъ онъ, и не пожавъ даже руки художнику, сѣлъ на извощика да и былъ таковъ.
Семенъ Иванычъ остался въ недоумѣніи, стараясь вспомнить что такое хорошее хотѣлъ онъ оказать Рудометкѣ, да перебилъ тотъ съ этимъ дьяволомъ Кононовымъ, вспомнилъ наконецъ, облизнулся точно отвѣдавъ свѣжаго пива, опомнился, сплюнулъ съ досады и побрелъ своею дорогой.
IV.
Рудометъ прямо домой. Чулковъ лежалъ на диванѣ и читалъ книгу. Поздоровавшись, Амфилохій началъ молча похаживать вокругъ да около, ухмыляясь, немилосердо наващивая кулакомъ скулу и черезъ два шага сильно пристукивая о полъ каблукомъ. Такіе маневры были наконецъ по достоинству оцѣнены сожителемъ.
-- Что съ тобой? спросилъ онъ.
-- Со мной-то ничего, а вотъ твой иностранецъ!...
-- Какой, иностранецъ?
-- Другъ-то вашъ любезный, г. Кононовъ, тонкачь тожь....
-- Говори толкомъ.
Рудометкинъ разказалъ что слышалъ отъ Людмилы Тимоѳевны и отъ художника. Изъ сопоставленія обоихъ источниковъ выходила чушь невѣроятная. Оказывалось что Кононовъ, находясь двѣ недѣли внѣ Петербурга, на дняхъ говорилъ Людмилѣ Тимоѳевнѣ о томъ что вчера зайдетъ къ нему, Чулкову.
-- Ты пьянъ что ли? освѣдомился Чулковъ.
Амфилохій страшно обидѣлся.
-- За что купилъ, за то и продаю, сказалъ онъ, выразивъ предварительно свое негодованіе.-- Да ты все невѣришь? Ну, съѣзди самъ на Васильевскій....
Чулковъ сталъ спѣшно одѣваться, стараясь какъ-нибудь согласить противорѣчивыя извѣстія, разумѣется ничего не согласилъ и отправился на Васильевскій единственно потому что послѣдній совѣтъ Амфилохія засѣлъ у него въ головѣ.
Его встрѣтила Амалія Ѳедоровна; едва онъ заикнулся дома ли Кононовъ, какъ блондинка перебила его:
-- Ахъ, Петръ Андреичъ уже двѣ недѣли какъ уѣзжали! Развѣ вы не знавали?
-- Не оставилъ ли онъ мнѣ письма, записки или просто не велѣлъ ли чего сказать?
-- Нѣтъ, ничего.
-- Все равно, я зайду. Комнаты не заперты?
Онъ вошелъ въ комнаты Кононова и бродилъ разглядывая стѣны и мебели, точно онѣ могли оказать ему гдѣ пріятель. Онъ до того простеръ любознательность что поднялъ съ пола лоскутокъ бумажки, но и лоскутокъ остался безмолвенъ. Чулковъ все въ надеждѣ найти письмо къ себѣ, по разсѣянности не посланное Кононовымъ, пошарилъ на столѣ, и думалъ уже заглянуть въ корзину для рваныхъ бумагъ, какъ въ дверяхъ показалась блондинка.
-- А Петръ Андреичъ вѣрно жениться поѣхали? освѣдомилась она.
-- Жениться! Что за вздоръ! И не думалъ онъ жениться. Кто вамъ сказалъ? съ сердцемъ пробурчалъ Чулковъ, недоумѣвая откуда Амалія могла узнать о женитьбѣ.
Блондинка почувствовала обиду, вспыхнула, но не созналась что сама подслушала, и подъ вліяніемъ досаднаго чувства возвѣстила что она, впрочемъ, очень рада отъѣзду Петра Андреича.
-- Это почему?
-- Ахъ, Семенъ Иванычъ сильно ревновали.
-- Кого и къ кому?
Амалія ничего не отвѣтила, и только гордо усмѣхнулась: "ты молъ-думалъ я такая что и влюбиться въ меня нельзя, такъ вотъ же на, погляди, какова я есть".
"Часъ отъ часу не легче", подумалъ Чулковъ, а вслухъ:-- Въ кого же онъ влюбленъ-то былъ? ужь не въ васъ ли?
И онъ пристально, прямо въ глаза, глянулъ на блондинку; та не выдержала и смутилась. "Вретъ", рѣшилъ Владиміръ Дмитричъ.
-- А они вовсе и не уѣзжали, продолжала блондинка.
-- Кто?
-- Петръ Андреичъ. Вотъ и Петровна знаетъ.
И Амалія выбѣжала изъ комнаты. Чулковъ и руками развелъ. "Уѣхалъ, не уѣхалъ, влюбленъ, ревнуетъ -- чортъ знаетъ что!" Владиміръ Дмитричъ со злости даже плюнулъ. Явилась Петровна, и подтвердила что точно Петръ Андреичъ не уѣхалъ.
-- Оно точно, объясняла она,-- я сама извощика на Московскую машину нанимала, только я выносила имъ сакъ-баяжъ; и тутъ подлѣ самыхъ саней стояла, а они къ извощику наклонимтесь, и приказали. И вотъ только память у меня рѣшетчатая, а только не на машину, а либо къ Синему, либо къ Красному мосту.
-- А не могъ онъ по дорогѣ заѣхать къ кому-нибудь?
-- Нѣтъ, не спорьте, Владиміръ Дмитричъ, и время самое немашинное, и они не по-дорожному одѣмшись были. И даже сейчасъ у меня съ машины артельщикъ знакомый, и я у жены его крестила....
Петровну сбить было невозможно: она гадала, и Кононову выпала не дальняя, а ближняя дорога. Расходившаяся купеческая дочка наболтала съ три короба и столько наприбирала въ пользу своего мнѣнія самыхъ разнообразныхъ и неопровержимыхъ резоновъ что Чулковъ пощупалъ себя за голову, желая убѣдиться на плечахъ ли она у него или отлучилась куда-нибудь по своему дѣлу. Къ довершенію сумбура, вернувшійся Семенъ Иванычъ объявилъ что знакомый ему чиновникъ, котораго онъ сейчасъ встрѣтилъ на углу, видѣлъ третьяго дни Кононова, на Невскомъ ли, въ театрѣ ли, но только подъ ручку съ брюнеткой въ собольей шубкѣ. Чулковъ, боясь спятить, убѣжалъ.
"И стоило ѣздить въ сумашедшій домъ за справками, бранилъ онъ себя,-- разумѣется, Людмила Тимоѳевна все знаетъ."
Но когда для него обнаружилось что и Людмила Тимоѳевна ничего не знаетъ, Владиміръ Дмитричъ растерялся. Всѣ добытыя свѣдѣнія торчкомъ, какъ засохшія въ камень кочки проселочной дороги, стояли въ его головѣ и мысль спотыкаясь о нихъ только мозолилась и тупѣла. Почему-то мысль натыкалась чаще всего на прогулку Кононова подъ ручку съ брюнеткой въ собольей шубкѣ и въ этомъ извѣстіи искала ключа къ развязкѣ, и Чулковъ, не обдумавъ что дѣлаетъ, началъ вслухъ высказывать наклевывавшіяся предположенія.
-- Надо мнѣ къ Настасьѣ Григорьевнѣ, началъ онъ и замѣтивъ что милая барышня насторожилась, прибавилъ:-- встрѣтилъ какъ-то, просила зайти.
-- Она уѣхала, отвѣчала Людмила Тимоѳевна.
-- Давно?
Милая барышня вспомнила что ея отъѣздъ почти совпалъ съ отъѣздомъ Кононова, и вдругъ страшно поблѣднѣла.
-- Я сейчасъ спрошу тетю, едва слышно оказала она и вышла.
Чулковъ увидѣлъ что натворилъ бѣды, сболтнувъ сдуру первое что въ голову пришло. Но слѣдомъ онъ почувствовалъ неловкость въ груди, и никто бы уже не разувѣрилъ его въ непреложной истинѣ нечаяннаго соображенія.
Людмила Тимоѳевна шатаясь вошла въ тетину комнату и опустилась на завѣтный сундукъ.
-- Что съ тобой? боязливо подбѣгая къ племянницѣ спросила старушка.
-- Идите.... тамъ Чулковъ.... ему надо....
Старушка поглядѣла на племянницу, и догадавшись что нея теперь слова не добьешься, покачала годовой и почти бѣгомъ направилась въ гостиную.
-- Что еще такое? въ дверяхъ крикнула она.
-- Ничего, ничего, спѣшно и весело отвѣчалъ Чулковъ.-- Я просто забылъ въ какой гостиницѣ остановилась Настасья Г ригорьевна.
-- Да она двѣ недѣли....
Старушка не договорила; ей пришло въ голову то же что за нѣсколько минуть Людмилѣ Тимоѳевнѣ, въ глазахъ мелькнула блѣдная и шатающаяся фигура племянницы, и она едва слышно пролепетала:
-- Да неужто онъ съ ней?...
Чулковъ сталъ увѣрять что ему ей-Богу просто хотѣлось повидать Настасью Григорьевну. Тетя Маша подозрительно на него поглядѣла. "Ой, лжешь", говорили ея глаза.
-- А только если между нами заварилось что, оказала она,-- такъ вы, Владиміръ Дмитричъ, отъ меня-то, старухи, не таитесь. Онъ вамъ конечно пріятель, да Людочку-то хоть каплю пожалѣйте. Все жъ предупредить надо будетъ...
Чулкову еще разъ пришлось побожиться что онъ ничего не знаетъ, и можно даже положительно сказать что ничего такого и не случилось, и дать клятвенное обѣщаніе сообщить обо всемъ что узнаетъ.
-- А вы, Марья Ивановна, попросилъ онъ на прощанье,-- выдумайте какой-нибудь для Людмилы Тимоѳевны предлогъ зачѣмъ мнѣ Настасья Григорьевна понадобилась. А то отъ глупаго слова не приключилось бы бѣды.
V.
Браня себя на чемъ свѣтъ стоитъ, Чулковъ поспѣшилъ въ гостиницу гдѣ остановилась Настасья Гиригорьевна. Тамъ, постепенно возвышаясь отъ швейцара до хозяина, онъ требовалъ сообщить ему адресъ Настасьи Григорьевны. Всѣ въ голосъ отвѣчали что она давно уѣхала въ Москву.
-- Не можетъ быть, увѣрялъ онъ хозяина,-- вы вѣроятно смѣшиваете: не ухала, а переѣхала. Я именно изъ Москвы получилъ телеграмму и очень важную. Вы ее смѣшиваете съ кѣмъ-нибудь другимъ.
-- О, мсье, отвѣчалъ хозяинъ,-- я очень хорошо помню эту даму, какъ помню всѣхъ моихъ постояльцевъ, но очень хорошо... Эта дама... это прекрасная и богатая дама, у нея чудные голубые глаза и великолѣпный золотистый шиньйонъ, но великолѣпный... Скажутъ: Венера!...
-- Все это такъ; но телеграмма....
-- Если мсьё угодно, я покажу мсье книгу гостиницы, и онъ увидитъ котораго числа уѣхала эта дама. Быть-можетъ, для мсье это будетъ небезполезно....
Чулковъ пожелалъ поглядѣть книгу, и увидѣлъ котораго числа эта прекрасная дама уѣхала въ Москву, и остался при убѣжденіи что она и не думала уѣзжать. Выйдя изъ гостиницы, онъ пошелъ бродить чтобъ обдумать какимъ бы образомъ разузнать обо всемъ досконально. На бѣду пропасть знакомыхъ останавливали его чуть не на каждомъ шагу. Чтобъ избыть такой докуки, онъ свернулъ на канавку, и шелъ опустивъ голову, въ нее же ничего путнаго не лѣзло.
"Не могла же она любовника къ мужу въ гости повезти", твердилъ про себя Чулковъ.
Очнувшись, онъ замѣтилъ что подходитъ къ мосту.
"Красный это, или Каменный? я всегда смѣшиваю", подумалъ онъ, и припомнилъ показаніе Петровны. "У кого бы спроситъ?* продолжалъ онъ, поглядывая по сторонамъ.
Дома черезъ три отъ него, у подъѣзда, облокотясь о стѣну, зажмуривъ глаза и оскаливъ зубы, грѣлся на солнышкѣ бѣлобрысый парень.
"Вотъ дуракъ, на солнцѣ зубы грѣетъ", подумалъ Чулковъ и сталъ переходить улицу по направленію къ парню. "Берегись!" раздалось надъ самымъ его ухомъ, и мимо лихо прошмыгнулъ извощикъ. Хотя сѣдокъ смотрѣлъ въ другую сторону, и воротникъ его пальто былъ поднятъ, Чулковъ узналъ въ немъ Кононова. Онъ остолбенѣлъ, хотѣлъ крикнуть, не смогъ, и бросался за санями. Сани остановились у подъѣзда съ бѣлобрысымъ парнемъ, и сѣдокъ, выпрыгнувъ изъ нихъ, быстро скрылся за дверьми.
-- Но вѣдь это Кононовъ, Кононовъ, почти кричалъ Чулковъ добѣжавъ до подъѣзда и съ досады колотя себя по ляшкѣ кулакомъ.
Бѣлобрысаго парня при имени Кононова вдругъ отбросило отъ стѣны, точно кто пинка ему сзади далъ; онъ встряхнулъ головой, открылъ глаза и очевидно не вполнѣ еще прочухавшись, пробормоталъ:
-- Такъ точно, они-съ.
-- А вы почемъ знаете? съ изумленіемъ спросилъ Владиміръ Дмитричъ.
-- Помилуйте, какъ намъ не знать, мы даже довольно хорошо ихъ знаемъ. Да вотъ и Павелъ-извощикъ, они на немъ больше ѣздятъ....
Чулковъ рѣшился воспользоваться словоохотливостью парня.
-- Такъ значитъ онъ сюда переѣхалъ! А я забылъ номеръ дома, да часъ битый ищу, сказалъ онъ.
-- Нѣтъ-съ, они не здѣсь, а подалѣе, по ту сторону канавки-съ. Вотъ домъ, розовой краской крашенъ, еще вывѣска будочническая. Только будочникъ и не переѣзжалъ сюда, а такъ для красы вывѣска навѣшена, объяснялъ парень.-- Такъ за этимъ домомъ вторыя вороты.
"Значитъ, она здѣсь!" подумалъ Чулковъ, и продолжалъ вывѣдывать;-- Благодарствуйте, любезный. И досада жь что онъ не услышалъ какъ я его звалъ!
-- А вамъ очень онъ требуется?
-- Да, отвѣчалъ Чулковъ, тѣмъ же досадливымъ тономъ,-- знать бы къ кому онъ дошелъ! Можетъ знакомый, самъ зашелъ бы.
Зубастый малый замялся.
-- Э, я и забылъ: вѣдь тутъ Настасья Григорьевна живетъ! будто вспомнилъ Владиміръ Дмитричъ и быстро сунулъ парню въ руку мелочь.
-- Такъ точно, быстрымъ шепотомъ отвѣтилъ малый, кашлянувъ въ кулакъ, и забралъ деньги изъ руки въ ротъ.
Первымъ движеніемъ Чулкова было опросить въ которомъ этажѣ живетъ Настасья Григорьевна, нагрянуть на нихъ какъ свѣтъ на голову и отдѣлать что называется на обѣ корки. Но тотчасъ же онъ сообразилъ что это было бы черезъ-чуръ до донъ-кихотски, даже глупо и главное ни къ чему путному не поведетъ. Надо было однако какъ-нибудь избыть волненіе; Чулкову не терпѣлось, хотѣлось кому-нибудь сообщить объ открытіи, посовѣтоваться и главное хорошенько выбранить Настасью Григорьевну. Онъ вспомнилъ о Минѣ Иванычѣ.
-- Хороши вы, набросился онъ съ оника на старика,-- человѣкъ Богъ знаетъ гдѣ пропадаетъ, а вы хоть бы слово мнѣ! И надо было мнѣ захворать!
Мина Иванычъ началъ было извиняться.
-- Ну да что тутъ! поребилъ его Владиміръ Дмитричъ.-- Дѣло кончено, разгадка найдена.
-- Вернулся? съ живостію подхватилъ старикъ.
-- Да, вернулся, только какъ Хлестаковъ былъ генераломъ, съ другой стороны. Вернулся... къ Настасьѣ Григорьевнѣ.
-- Amor recourons, безсмысленно пролепеталъ старикъ, механически вспомнивъ давнишнюю шутку Чулкова.
И они стали толковать о событіи.
-- А все одна она! кричалъ Чулковъ.-- И сюда нарочно затѣмъ пріѣхала.
-- И онъ хорошъ! Промѣнять Людмилу, и на кого! горячился старикъ.
-- Тоже, подите, совладайте съ такимъ чортомъ какъ Настасья Григорьевна. Святые постники и тѣ подъ часъ соблазнялась, а мы вѣдь мясное ѣдимъ!
-- Не оправдывай ты мнѣ его!
И оба, уже не слушая другъ друга, закричали еще громче. Чулковъ, уступая что и Кононовъ не безгрѣшенъ, валилъ всю вину на Настасью Григорьевну. Старикъ относился къ нему какъ строгій отецъ къ страстно-любимому сыну: и малая вина кажется ему огромною.
-- Постойте, однако, дѣдушка, сказалъ черезъ полчаса нѣсколько успокоившійся Чулковъ,-- чуръ Людмилѣ Тимоѳевнѣ ни гугу.
-- Я-то не скажу, да что толку!
-- Э, перемелится, мука будетъ. А Кононова я отъ дьяволицы вырву....
-- Гм, отвѣчалъ старикъ,-- что жь онъ, опять солжетъ Людмилѣ что ѣздилъ куда-то?
-- Полноте!
-- Нѣтъ, не полноте! Это въ комедіи весело смотрѣть какъ отъ мужа женины грѣшки хоронятъ, а въ жизни.... Не сознается -- солжетъ, и мескинно солжетъ, а сознается...
-- Проститъ.
-- Нѣтъ, этого простить нельзя. Тутъ двойная, тройная подлость!
И старикъ опять разгорячился, и вскорѣ съ обѣихъ сторонъ снова загремѣла тяжелая артиллерія. Они до того дошли что стали говорить другъ другу колкости, и крупныя колкости, но ни одинъ не обижался, даже обращалъ вниманіе на слова другаго. Оба смутно чувствовали что въ этихъ обоюдныхъ колкостяхъ выливается накипѣвшая горечь.