I.
Кононовъ продолжалъ свои занятія; работа шла успѣшно, время шло незамѣтно. Однажды ночью -- на дворѣ снѣгъ да метель и вѣтеръ злобно врываясь въ трубу гремелъ печными заслонками -- онъ засидѣлся долго, пересматривая и передѣлывая замѣтки. Предварительная черновая работа была кончена и можно было хоть завтра же приступать къ отдѣлкѣ или дать время рукописи вылежаться, даль время мыслямъ поуспокоиться и потерять ту острую раздражительность что свойственна имъ въ началѣ труда. Петръ Андреичъ, чего давно съ нимъ не бывало, легъ спать довольный собою и слалъ крѣпко и спокойно.
Солнце разбудило его около десяти часовъ; онъ невольно подбѣжалъ къ окну, и взглянувъ на садишко, куда оно выходило, чуть не вскрикнулъ. Свѣжіе сугробы снѣга сверкали и горѣли; ворона важно расхаживала по крышѣ бесѣдки; воробьи съ громкимъ чириканьемъ дралась на солнцѣ; изъ сосѣднихъ трубъ валилъ дымъ и прямымъ столбомъ не расходясь стоялъ въ воздухѣ; гдѣ-то благовѣстили; съ улицы доносился скрыпъ снѣга подъ полозьями. Хорошо было! Кононовъ рѣшился прогуляться, но по обычаю не торопился привести въ исполненіе своего рѣшенія. Во время чаепитія, онъ подошелъ къ столу, собралъ исписанные листки, кое-что перечелъ, потомъ положилъ бумаги въ столъ, но самъ не отходилъ и не задвигалъ ящика. Онъ простоялъ довольно долго, ни о чемъ не думая, съ какимъ-то смутнымъ чувствомъ жалости на сердцѣ. Наконецъ, съ порывистымъ движеніемъ задвинулъ ящикъ и улыбнулся.
"Опять надулъ себя!" казалось сказала улыбка.
Но въ то же время молодой человѣкъ почувствовалъ что улыбнулся и проговорилъ мысленно: "опять надулъ себя!" единственно по привычкѣ. То былъ отзвукъ, воспоминаніе, а не дѣйствительность. Но, странное дѣло, несмотря на это чувство, мысль пошла по старой дорожкѣ и договорила свою обычную рѣчь:
"Положимъ", думалось молодому человѣку,-- "работа и занимала меня, и даже сочувствіе къ ней я встрѣтилъ гдѣ не чаялъ, но къ чему оно? Будь я Англичаниномъ или Нѣмцемъ, или Французомъ -- я не тяготился бы ею, я зналъ бы чт о дѣлать съ нею: она была бы моей лептой въ общую сокровищницу. Она была бы замѣчена, а здѣсь..."
И опять новое бодрое чувство заставило умолкнуть брюжжащую мысль. Но на этотъ разъ чувство было сильнѣе и опредѣленнѣе. Порѣзаное мѣсто зажило, струпъ готовъ свалиться, чуть держится и чувствуешь что подъ нимъ народилась нѣжная свѣжая кожица. Такое сравненіе пришло въ голову Кононову, и онъ почувствовалъ себя выздоравливающимъ, Кононовъ отдавался новому чувству пассивно, не шелъ ему на встрѣчу, но и не противился, не старался ни покоритъ его, ни ему покориться. Ему точно жаль было сразу покончитъ съ тѣмъ томительнымъ настроеніемъ въ которомъ онъ жилъ такъ долго. Ему жаль было мечтаній о своей неспособности чему-нибудь отдаться, о невозможности что-нибудь дѣлать. Видно правду говорятъ что человѣкъ животное привычливое. Можетъ-быть ему жаль было еще мечтаній о женщинѣ, съ кѣмъ онъ могъ бы быть счастливъ, о предстоящей съ нею роковой встрѣчѣ.
"Нѣтъ, сказалъ онъ и почувствовалъ какъ внутренно встряхнулся,-- нѣтъ, такъ жить нельзя. И что за мысли приходятъ мнѣ въ голову! Вотъ сейчасъ я подумалъ было что моя работа погибнетъ безслѣдно потому что я Русскій... Право, я начинаю сходить съ ума. Нѣтъ, это не жизнь. Развѣ жизнь въ томъ чтобы разбирать себя по косточкамъ? Развѣ можно жить не только этимъ, но даже одною умственною работой? Жизнь.... въ чемъ же жизнь?"
На порогѣ, въ видѣ призыва къ жизни, явилась Амалія Ѳедоровна со своимъ обычнымъ "ахъ, да!"
-- Что вамъ, Амалья Ѳедоровна? спросилъ Кононовъ, и самъ удивился каково весело зазвучалъ его голосъ.
-- Ахъ, да! повторила блондинка.-- А вы собиралась со двора? Ну, дѣлать нечего, въ другое время.-- И блондинка запечалилась.
-- Говорите ужь! Денегъ, что ли, надо?
-- Ахъ, нѣтъ, нѣтъ! вовсе не денегъ, необычайно быстро проговорила блондинка и вдругъ загорѣлась какъ маковъ цвѣтъ.
Румянецъ шелъ къ ея живому личику, и Кононовъ, взглянувъ на нее, замѣтилъ это, и удивился какъ онъ раньше не замѣчалъ что она такая хорошенькая. Онъ невольно улыбнулся, и эта улыбка передалась блондинкѣ, и Кононовъ еще разъ замѣтилъ что она прехорошенькая.
-- Чего же вамъ?
-- Ахъ, я хотѣла говорить что Семенъ Иванычъ опять меня ревнуютъ, и много ревнуютъ. И они говорятъ: "какъ я изъ дома уходилъ, ты все въ его комнатѣ сидишь".
-- Въ чьей? Когда?
-- Ахъ, вы знаете!-- И на увѣренія Кононова что онъ ничего не знаетъ:-- Ну, они особенно съ того вечера стали какъ мы съ вами сосиськи кушали.
Кононовъ едва удержался чтобы не вскрикнуть отъ изумленія. Онъ предметъ ревности г. Худышкина! "А вѣдь она въ самомъ дѣлѣ премиленькая!" опять почему-то мелькнуло у него въ головѣ.
-- Что жь вы хотите, чтобъ я его урезонилъ? спросилъ Кононовъ.
-- Ахъ, нѣтъ, нѣтъ! затрещала блондинка.-- Тогда они еще больше будутъ.-- Она взглянула на Петра Андреича и точно что увидавъ на его лицѣ, всплеснула руками.-- Однако, какой вы хитрый! Я и не думала что вы такой хитрый.
-- Чѣмъ же хитрый? изумился Кононовъ.
-- Ахъ, нѣтъ, нѣтъ, вы знаете! И лучше теперь уходите, а я въ другой разъ!
Она глянула ему прямо въ глаза, усмѣхнулась, проговорила: "ахъ, какой хитрый! я теперь узнавала какой вы хитрый!" и погрозивъ пальцемъ убѣжала изъ комнаты.
Кононовъ только руками развелъ. Маневры Амаліи Ѳедоровны казались ему странными и смѣшными, но ему и въ голову не пришло подумать что они означали. Они не занимали его, какъ въ настоящую минуту не занимала ни ревность Семена Иваныча, да и ничто на свѣтѣ. Радостное и живое чувство что нежданно нѣсколько минутъ назадъ всплеснуло внутри его, усиливалось, и онъ, вопреки своей привычкѣ, не анализовалъ его, не спрашивалъ себя: "откуда оно? надолго ли и чѣмъ кончится?" Онъ расхаживалъ по комнатѣ, подбѣгалъ къ окну, любовался на снѣгъ и какъ солнышко играло; бралъ первую попавшуюся книгу, развертывалъ ее, начиналъ читать, бросалъ, а на сердцѣ все веселѣй и веселѣй становилось. Кононовъ не прочь былъ подурачиться и пошкольничатъ. Въ голову лѣзъ всякій вздоръ; то онъ начиналъ увѣрять себя что еще молодъ и жизнь для него вся впереди, то безсмысленно нѣсколько разъ повторялъ "нѣтъ, это не жизнь", то начиналъ декламировать про себя стихи.
"Ахъ да!" припомнилъ онъ, но за восклицаніемъ ничего не припомнилось. "Что такое?" спрашивала мысль, и въ отвѣтъ вспоминалась блондинка и ея обычное восклицаніе. "Нѣтъ, не то, что жe?" И опять всякій вздоръ лѣзъ въ голову. "Ахъ, да, я хотѣлъ гулять!" сказалъ громко Кононовъ и началъ спѣшно одѣваться.
Надѣвая сюртукъ, онъ услышалъ какъ въ карманѣ что-то зашуршало; онъ вынулъ письмо, прочелъ его и понялъ только писано де оно къ какому-то Ѳедосѣю Ѳедосѣичу, названному разъ, или два вашимъ превосходительствомъ.
"Это вѣрно отъ Слѣпищева рекомендательное", сказалъ онъ, опуская, письмо обратно въ карманъ. "А я вѣдь точно брежу наяву", пришло ему въ голову и слѣдомъ: "А не съѣздитъ ли мнѣ нынче къ этому Ѳедосѣичу?"
Дѣйствительно онъ былъ какъ въ бреду. Весело вышелъ онъ на улицу, весело глядѣлъ по сторонамъ, весело сталъ нанимать извощика на Фурштадскую. "Непремѣнно, непремѣнно къ Ѳедосѣичу", проговорилъ онъ смѣясь, и тотчасъ забылъ про Ѳедосѣича.
Раздраженное вниманіе жадно, но безучастно перескакивало съ предмета на предметъ; присоединявшееся къ этому радостное и свѣжее чувство заставляло Кононова восхищаться всѣмъ на что взглядывалъ глазъ, что слышало ухо. Онъ началъ съ того что восхитился словами извощика "Слава Тѣ, Христе, дорожку послалъ", затѣмъ бабой съ визгомъ пробѣжавшею какъ разъ подъ лошадиною мордой, а тамъ голубь лѣниво взлетѣлъ изъ-подъ копытъ, дворникъ картинно оперся за метлу, калитка пронзительно завизжала, городовой ласково бесѣдовалъ съ своимъ пріятелемъ саечникомъ, и морозъ, и солнце, и лица у всѣхъ прохожихъ такія веселыя и радостімя, и самому весело дышится, и дымъ славно вьется, весь пронизанный свѣтлыми лучами! Какъ все хорошо, мило и точно въ первый разъ видится! Когда вниманіе утомлялось пестротой впечатлѣній и раздражительною живостью съ какою они воспринимались, Кононовъ точно заглядывалъ въ себя, но осторожно, украдкой. И ему казалось въ эти мгновенія: сегодня случится-модъ со мною нѣчто особенное, хорошее и непремѣнно неожиданное. И онъ съ напряженнымъ ожиданіемъ глядѣлъ по сторонамъ, словно искалъ, словно думалъ: вотъ сейчасъ де увижу это нежданное и хорошее. И опять веселый калейдоскопъ рябилъ предъ глазами, и Кононову необычайно нравилось все, все.
На Фурштадской онъ отыскалъ домъ гдѣ жилъ Ѳедосѣй Ѳедосѣевичъ и быстро вбѣжалъ въ третій этажъ, ни мало не думая зачѣмъ онъ все это дѣлаетъ. На его звонокъ полуотворилась на цѣли дверь и выглянуло грозное, чухонскаго типа, лмцо. "Ты попробуй только пошутить со мной, узнаешь каково путать съ честною дѣвицей", казалось говорило это лицо. Кононовъ подалъ свою карточку. Послѣ какихъ-то таинственныхъ шушуканій за полуотворенною дверью, честная чухонская дѣвица сказала: "пошалуйста", и опустила дверь съ цѣли. Идучи за дѣвицей чрезъ гостиную, Кононову вдругъ пришла дурашная мысль убѣжать и тѣмъ повергнуть въ изумленіе и дѣвицу, и таинственнаго Ѳедосѣй Ѳедосѣевича. Но дверь въ кабинетъ отворилась, и движимый тою же жаждой впечатлѣній, нашъ пріятель вошелъ въ кабинетъ и любезно раскланявшись штатскому генералу, подалъ рекомендательное письмо.
Чиновный Ѳедосѣй Ѳедосѣичъ самъ вышелъ въ люди изъ званія далеко нечиновнаго не только при помощи лба, но и того что полагается человѣку имѣть за этою костью. Онъ важно и углубленно принялся читать письмо. Вообще, въ его движеніяхъ, словахъ и дикціи зрѣлась и слышалась глубокая государственная мудрость, но мудрость эта была, очевидно не собственнаго изобрѣтенія, а заимствованная. Во всемъ онъ копировалъ какой-то оригиналъ и копировалъ не всегда удачно. Такъ, онъ для чего-то выставлялъ на показъ сухую кисть правой руки; у оригинала дѣйствительно была такая привычка, но у оригинала была мягкая, пухлая и молочно бѣлая рука, и оригиналъ, любуясь своей рукою, тверда помнилъ что ровно такая же рука была у Сперанскаго и на этомъ основаніи считалъ себя мудрымъ сановникомъ. Говоря Ѳедосѣй Ѳедосѣичъ тоже изъ подражанія кому-то удвоивалъ и даже утроивалъ нѣкоторыя согласныя и на нѣкоторыхъ гласныхъ, преимущественно на о, вибрировалъ голосомъ. Но и въ этомъ отставалъ отъ оригинала. Тотъ, произнося рѣчи, всегда воображалъ что сидитъ на министерской скамьѣ парламента и удвоеніе согласныхъ, а равно вибрацію считалъ перломъ парламентскаго краснорѣчія. Зеленовато-сѣрый колоритъ царилъ въ волосахъ, глазахъ и лицѣ копіи съ мудраго сановника. Бесѣдуя съ Кононовымъ, кого на основаніи Никандрова письма считалъ человѣкомъ литературнымъ, чиновный человѣкъ видимо рисовался.
-- Вы жела-а-ете посвятить свои силы службѣ госуда-арственной? краснорѣчиво спросилъ Ѳедосѣй Ѳедосѣичъ, окончивъ чтеніе письма.
-- Точно такъ, ваше превосходительство, отважно солгалъ нашъ пріятель. Ему было весело лгать, и онъ быль увѣренъ что генералъ наговорить ему много веселаго.
-- А вы знаете чт о такое служба государрственна-ая? строго спросилъ генералъ и не дождавтись отвѣта продолжалъ:-- Слу-уѣжба госуда-аррственная требу-уетъ углубленія и такъ-сказать погг-лощенія всего челл-довѣка (правая рука въ знакъ поглощенія сжалась въ кулакъ и на лицѣ явилось такое выражене точно генералъ сейчасъ только проглотилъ черезчуръ большой кусокъ). Для не-ее вы дол-лжны за-абыть вв-се и предаваться ей вп-полнѣ; всякія другія за-анятія при службѣ госсуда-аррственной не мысс-лимы. Готт-овы ли вы посс-вятить себя службѣ госс-уда-аррственной?
Кононовъ отвѣчалъ что готовъ. Ѳедосѣй Ѳедосѣичъ продолжалъ свою парламентскую рѣчь въ томъ же мудро наставительномъ тонѣ. Нѣсколько секундъ Петръ Андреичъ забавлялся этою рѣчью какъ раньше перебранкой ломовиковъ на Дворовомъ мосту, но скоро пересталъ слушать и подъ утомительнь-тягучій генеральскій распѣвъ ему, какъ раньше дома, лѣзли въ голову безсвязныя и отчасти вздорныя мысли. А копія съ мясисторукаго сановника между тѣмъ заливалась не хуже пѣвицы подражающей Патти.
-- Вы одд-нако лит-терааторъ? такой вопросъ, послѣдовавшій за паузой, пробудилъ снова вниманіе Кононова.
Онъ отвѣчалъ отрицательно, и на замѣчаніе генерала что Никяндръ Ильичъ рекомендуетъ его, слогъ, объяснилъ происхожденіе Никандрова мнѣнія.
-- Дда! глубокомысленно произнесъ Ѳедосѣй Ѳедосѣичъ и не утерпѣлъ чтобы не высказать соображеній коими хотѣлъ поразить Кононова спеціально какъ литератора, хотя теперь онъ самъ чувствовалъ -- это было дѣломъ излишнимъ. До поди удержи человѣка чтобъ онъ не высказалъ умнаго, имъ самимъ придуманнаго словца, хотя бы оно было ни къ селу, ни къ городу!
-- Д-да! еще глубокомысленнѣе произнесъ генералъ.-- Впрочемъ посту-упающему на службу государр-ственную слѣд-дуетъ оставитъ...
И генералъ снова сталъ упражняться въ парламентскомъ краснорѣчіи на прежнюю тему.
-- А знаете, спросилъ онъ и лицо его вдругъ стало сурово и грозно,-- а знаете какъ смотрятъ на лит-тературу тамъ?
Ѳедосѣй Ѳедосѣичъ столь энергически посмотрѣлъ на потолокъ что Кононовъ невольно глянулъ туда же. Тамъ, выше потолка, какъ хорошо было извѣстно чиновному лицу, обиталъ коллежскій совѣтникъ Караваевъ, обычный его партнеръ въ ералашъ, но очевидно не на него онъ мѣтилъ произнося суровое тамъ. Генералъ внушительно сжавъ губы помолчалъ.
-- Неоддо-брительно.
Такимъ словомъ разрѣшалось молчаніе, и слоги этого слова съ трескомъ разсыпались въ воздухѣ, какъ съ силой брошенная пригоршня гороху разсыпается по полу. Оконныя стекла казалось, прониклись священнымъ трепетомъ и задребежжали.
-- Я впрочемъ рѣдд-ко чита-аю, болѣе снисходательнымъ тономъ сказалъ Ѳедосѣй Ѳедосѣичъ,-- разз-вѣ въ воскресенье фельетони-чикъ пробѣжишь: не-екогда.
И Ѳедосѣй Ѳедосѣичъ позвонилъ и спросилъ вошедшую чухонку: принесли ли писаря бумаги. Вниманіе Кононова жадно набросилось на этотъ новый предметъ, и на то не взирая что чухонская дѣвственница заслуживала разсмотрѣнія, хотя бы по причинѣ безчисленнаго количества вколотыхъ въ платъ булавокъ какъ броня защищавшихъ ея грудь, нашъ пріятель съ нѣкоторымъ испугомъ почувствовалъ что живость впеч тлѣній, ее же онъ испыталъ сегодня, пропадаетъ. "И зачѣмъ я здѣсь? Чт о мнѣ здѣсь нужно?" шевельнулось въ его головѣ. Ему припомнилось чувство ожиданія того хорошаго и неожи даннаго что съ нимъ должно случиться сегодня. Не у Ѳедосѣя же Ѳедосѣича исполниться этому ожиданію!
Въ то время какъ нашъ пріятель раздумывалъ такимъ об разомъ, Ѳедосѣй Ѳедосѣичъ продолжалъ разглагольствовать И жаль что Кононовъ былъ разсѣянъ; онъ узналъ бы многія интересныя вещи. Онъ узналъ бы что три толстѣйшія тетради на столѣ заключаютъ въ себѣ министерскій отчетъ; что существують еще двѣ такія же тетради того же отчета и что это третья уже редакція; узналъ бы онъ также что въ отчетѣ изложены "мысли госсподина миннистра", то-есть "это такъ только говорится что мысли госсподина миннистра". Но не узналъ бы онъ чьи именно мысли въ отчетѣ, ибо на счетъ этого тонкаго обстоятельства ихъ превосходительствомъ было хитро умолчано. Можетъ Кононовъ замѣтилъ бы что такія подробности ему передаются если не какъ литератору, то какъ человѣку близко къ литературѣ стоящему. Но ничего этого не замѣтилъ и не узналъ нашъ пріятель: онъ спѣшилъ откланяться Ѳедосѣй Ѳедосѣичу.
Hа прощаньи генералъ попросилъ его въ извѣстный день и часъ зайти въ департаментъ; "мы де вамъ маленькое исс-пытаніе сдѣлаемъ", велѣлъ кланятъся Никандру Ильичу и завѣритъ его и прочая, и прочая, чего Кононовъ совсѣмъ не слышалъ.
II.
Какъ Кононовъ вышелъ на улицу и дохнулъ свѣжимъ воздухомъ, давешнее настроеніе вернулось къ нему. Онъ шелъ быстро, глазѣя по сторонамъ, и опять все вокругъ стало мило и весело; бытъ-можетъ, это зависѣло отъ того именно что вниманіе ни на чемъ не сосредоточивалось и безпрерывно мѣняло предметы. И опять какъ только онъ задумывался, ему казалось что непремѣнно, непремѣнно де съ нимъ случится сегодня нѣчто хорошее и неожиданное. "Что бы мнѣ такое сдѣлать?" спрашивалъ онъ себя и дурашливо-веселое расположеніе усиливалось. То его такъ и подмывало дернуть за колокольчикъ у подъѣзда, а самому убѣжать, то откинуть иную шалость, и онъ не безъ труда удерживался отъ соблазна. На Алтейной онъ встрѣтилъ г. Хамазова, подлетѣлъ къ нему какъ къ самому искреннему, другу и наговорилъ кучу любезностей. Г. Хамазовъ принялъ все это за чистую монету и въ знакъ расположенія разказалъ что "у насъ чортъ знаетъ чт о дѣлается". Кононовъ не слушалъ разказа и такимъ образомъ что именно у насъ дѣлается осталось извѣстнымъ только чорту и г. Хамазову.
Кононовъ вышелъ на Невскій. Толпа бродившая по Проспекту показалась ему веселою и всѣ лица, даже самыя вицмундирами, добрыми. Добѣжавъ до Полицейскаго моста, онъ нѣсколько усталъ и съ тѣмъ вмѣстѣ ослабѣла и впечатлительность; домой однако нашъ пріятель не пошелъ, а повернулъ въ обратный путь къ Аничкову мосту. Онъ теперь уже не заглядывался на пеструю толпу и даже прозѣвалъ чудовищныя сани на которыхъ, самъ правя, ѣхалъ самъ графъ Растряси-Кармановъ. Нашъ пріятель зорко приглядывался: осталось ли въ немъ хотя капля веселья, и есть ли въ немъ надежда на хорошее и неожиданное. "Нѣтъ, видно ничего не случится!" не грусти твердилъ онъ, и боялся что "бредъ на яву" скоро совсѣмъ пройдетъ, и старался не думать объ этомъ чтобъ окончательно не разогнать бреда. У Аничкова моста онъ встрѣтилъ Чулкова, обрадовался и веселость вернулась еще разъ. Онъ живо и забавно разказалъ какъ побывалъ у Ѳедосѣя Ѳедосѣича, и Чулковъ подумалъ что "такимъ" онъ еще не видалъ пріятеля въ нынѣшній пріѣздъ.
-- И вотъ вамъ еще примѣръ для коллекціи русскихъ читателей, сказалъ Кононовъ.
-- Да, дивны дѣла Твои, Господи! отвѣчалъ Чулковъ.-- Всѣ-то у насъ жалуется что никто ничего не дѣлаетъ и всѣмъ некогда даже читать! Въ странахъ же дикихъ и не просвѣщенныхъ, люди не только успѣваютъ все читать на двухъ, трехъ языкахъ, а глядишь, то банкиръ Исторію Греціи напишетъ, то премьеръ Гомера переведетъ, или романъ сочинитъ...
Чулковъ остановился: онъ почувствовалъ что пріятель ей не слушаетъ. Онъ взглянулъ на Кононова и изумился. Hа лицѣ его было выраженіе сильнаго и въ то же время недовѣрчиваго ожиданія; глаза глядѣли впередъ и горѣли какою то боязливою радостью. Чулковъ глянулъ впередъ: навстрѣчу имъ подвигалось молодое женское лицо, и оно дышало тѣмъ же напряженнымъ ожиданіемъ и темно-голубые глаза свѣтились тою же боязливою радостью.
"Кто бы это была?" спрашивалъ себя Чулковъ, и какіе чудные каштановые волосы!"
Онъ вглядывался, и не узнавалъ, хотя лицо было всего въ пяти шагахъ. Онъ видѣлъ какъ Кононовъ подошелъ къ ней какъ оба они быстро, быстро заговорили и пошли рядомъ также быстро, быстро. Чулковъ догадался "кто бы это была" увидѣвъ подлѣ себя Павлу Тимоѳевну. Логичная личность была сильно не въ духѣ, отвѣчала односложно и все прибавляла шагу. Чулковъ приписалъ такое обстоятельство тому что его присутствіе всегда раздражаетъ Павлу Тимоѳевну, и тѣмъ не менѣе трусилъ съ ней рядомъ: нельзя же было выдать пріятеля.
Кононовъ и Людмила Тимоѳевна также быстро и также скоро разговаривали и Павла Тимоѳевна становилась все мрачнѣе и мрачнѣе; упорно и недоброжелательно смотрѣла она на удалявшуюся пару, и все прибавляла шагу. И Чулковъ сталъ смотрѣть впередъ, но ему смотрѣлось весело.
"Или у нихъ началось?" думалось ему. "Да, оно всегда начинается какъ-то нечаянно и негаданно".
Они подошли къ подъѣзду; Кононовъ и Людмила Тимоѳевна стояли на тротуарѣ и также весело и быстро перебрасывались словами. Павла Тимоѳевна сухо отвѣчала на поклонъ Кононова (онъ теперь только ее замѣтилъ) и еще суше простилась съ молодыми людьми.
-- Ну, этого она вамъ никогда не проститъ! смѣясь сказалъ Чулковъ, когда пріятели осталась вдвоемъ предъ подъѣздомъ, но Кононовъ не слышалъ.
"Вотъ вѣдь человѣкъ, подумалъ Чулковъ,-- стоитъ и смотритъ бессмысленно на вывѣску, а самъ видитъ какъ барышня бѣжитъ по лѣстницѣ. Да, да, несомнѣно, вотъ ему кажется будто она оглянулась на него съ лѣстничнаго поворота и улыбнулась и онъ самъ улыбнулся. Нѣтъ, Петръ Андреичъ, насъ не обманете: сами по этой дорожкѣ бѣгивали?" И Чулковъ вздохнулъ.
А Кононову дѣйствительно видѣлось нѣчто подобное, и онъ улыбался.
-- У подъѣзда стоять, конечно, очень пріятное дѣло, оказалъ Чулковъ,-- но не довольно ли имъ заниматься?
Кононовъ улыбнулся въ отвѣтъ, точно услыхалъ нѣчто весьма пріятное.
-- Да, да, пробормоталъ онъ довольно безсмысленно и потомъ опамятовавшись прибавилъ съ особою живостью:-- Нѣтъ, нѣтъ, не уходите. Вы мнѣ нужны сегодня. Поѣдемте.... поѣдемте завтракать.
-- Моту, отвѣчалъ Чулковъ, и они отправились.
Кононовъ всю дорогу улыбался, а Чулковъ поглядывалъ на него, покачивалъ головою и тоже улыбался.
За завтракомъ Кононовъ былъ разсѣянъ и все просилъ Чулкова разказать что-нибудь. Владиміръ Дмитричъ охотно исполнялъ обязанность бахаря.
Кононовъ не слушалъ пріятеля. Въ его головѣ мечты и мысли, подхвативъ какой-нибудь образъ, носились и крутились съ нимъ. Чаще всего онѣ вальсировали съ милою барышней. И странно: вспоминалась она не такою какъ была сегодня; припоминался разговоръ въ дождливый вечеръ и почему-то особенно часто звучалъ ея вопросъ: "неужели вы не понимаете?" Кононовъ теперь былъ вполнѣ увѣренъ что на вы было сдѣлано удареніе; мало того, ему чудилось что теперь, именно сейчасъ вотъ онъ вполнѣ ее понимаетъ, хотя и не помнилъ къ чему относился вопросъ. Порой онъ сомнѣвался было ли то за самомъ дѣлѣ что теперь является какъ воспоминаніе. "Сказала она что я былъ смѣшонъ въ послѣдній разъ какъ былъ у нихъ, или я это сказалъ?" спрашивалъ онъ себя. "Да, да", въ полголоса увѣрялъ онъ себя а про себя добавлялъ: "конечно, было; я помню, я ясно помню, а какъ я могъ забыть?" Но когда же это было? Очевидно, она могла говоритъ объ этомъ только сегодня, но почему-то казалось обидно чтобы самая малѣйшая вещь изъ касавшихся Людмилы Тимоѳевны могла случиться только сегодня. "Нѣтъ, увѣрялъ себя Кононовъ,-- все это было давно, очень давно, я даже не помню когда." И ему думалось будто малый образъ всегда, всегда жилъ въ его душѣ а только былъ неясенъ до сегодня, когда какою-то волшебною силой впервые вызванъ на яркій свѣтъ,
Завтракъ давно кончился.-- Куда же вы, Чулковъ? очнувшись заговорилъ Кононовъ, хотя пріятель и не думалъ никуда собираться.-- Пожалуста, посидите. Вы мнѣ нужны, очень нужны. Мнѣ о многомъ надо поговорить съ вами.
Чулковъ сидѣлъ, но Кононовъ не только о многомъ, ни о чемъ не говорилъ.
-- Послушайте, Кононовъ, здѣсь скучно. Посмотрите на дворѣ какая прелесть.
-- Очень хорошо, особенно кротко согласился Кононовъ,-- что жь намъ дѣлать?
-- Возьмемте Рудометкинскаго Семена и поѣдемъ прокатиться.
Кононовъ какъ Богъ знаетъ чему обрадовался. Сказано сдѣлано. Семенъ правилъ на славу, и какъ только переѣхалъ Неву, пустилъ во всю прыть. Разговаривать было не кстати, приходилось только держаться покрѣпче, да ухать на ухабахъ.
-- Ой, Семенъ, не переверни, кричалъ Чулковъ.
-- Помилуйте, Владиміръ Дмитричъ, будьте покойны.
При пятомъ "будьте покойны", сказанномъ на Черной Рѣчкѣ, сани полетѣли на сторону. Чулковъ перелетѣлъ черезъ Кононова и уткнулся головой въ сугробъ. Петру Андреичу тоже досталось. Оба встали въ снѣгу, точно въ мукѣ, но не ушиблись. Первое чт о имъ попалось на глаза, былъ Семенъ: онъ стоялъ предъ опрокинутыми санями, неодобрительно покачивая головой и приговаривая: "ахъ, Господи!" Нельзя было не засмѣяться глядя на его сокрушенія, и наши пріятели залились самымъ звонкимъ и беззаботнымъ хохотомъ.
-- Вотъ-те и "будьте покойны!" сказалъ Чулковъ и опять оба захохотали.
Семенъ вдругъ озлобился.
-- Ахъ онъ, чортъ этакій! началъ онъ кого-то ругать,-- вѣдь я кричалъ ему, воронѣ желтоглазой, "держи право". Нѣтъ, преть!
Желтоглазая ворона давно улетѣла, на что Владиміръ Дмитровъ а обратилъ вниманіе Семена.
-- Нѣтъ, стой же ты, проклятый, отъ меня не уйдешь! въ пространство грозился Семенъ подымая сани.-- Вотъ я тебя! нагоню анаѳему, да кнутомъ.
Семена пришлось чуть не силой удержать а вообще онъ успокоился не раньше какъ Чулковъ на него прикрикнулъ. Она поѣхали, но скоро оказалось что правая оглобля "маленько порасхлябамшись", по выраженію Семена. Рѣшено было завернуть въ первый трактиръ: оно и кстати было; наши зрители набрали полные калоши снѣгу и ноги начали мерзнуть. Трактирчикъ былъ грязненькій и скверненькій, обстоятельство усилившее веселость молодыхъ людей. Пока она грѣлись, пока Семенъ справлялъ оглоблю и также грѣлся, времени прошло не мало. Какъ они вышли снова садиться и взглянувъ на Семена вспомнили недавнюю кувыркъ-коллегію, то неудержимо расхохотались. Хохотъ возобновлялся ежеминутно при всякомъ удобномъ случаѣ. Вернувшись въ городъ, они не угомонились и приказали Семену проѣхать вдоль Невскаго.
-- А вѣдь шестой въ концѣ, пора и обѣдать, замѣтилъ Чулковъ взглянувъ на окно часоваго магазина.
-- Въ самомъ дѣлѣ, отозвался Кононовъ.-- Развѣ вы хотите ѣсть?
-- Признаться, меня порастрясло, но и не хоти я ѣсть, все равно пообѣдалъ бы.
-- Это почему?
-- Во исполненіе наставленія нѣкотораго благочестиваго купца. "И ты, Владиміръ Дмитричъ, наставлялъ онъ меня, установленной трапезы не рушь; хотя бы семь разъ закусывалъ, а все потрапезуй; ѣсть не ѣшь, а хоть для прилики за трапезой посиди." И еще прибавлялъ: "отъ отцовъ трапеза установлена и ты уставъ храни: и будеши здравъ, и бодръ, веселъ."
За обѣдомъ услыхавъ какъ Кононовъ велѣлъ заморозить бутылочку, Чулковъ сказалъ:
-- Э, да вы, я вижу, не на шутку раскутились.
-- Да, выпьемте въ память нынѣшняго дня. Мнѣ сегодня неочень весело, я послѣ скажу вамъ отчего (а покуда и самъ хорошенько не знаю, мелькнуло въ головѣ). Да, давно мнѣ не было такъ легко, очень давно.
-- А именно?
-- Именно?
Кононовъ съ изумленіемъ глянулъ на пріятеля и подумавъ отвѣтилъ:
-- Со студентства; года четыре.
-- Давнехонько, хотя и не такъ давно какъ будочникъ: хорошихъ рубахъ не носилъ.
-- Это что еще?
-- Слышалъ я какъ будочникъ хвалился лавочнику какія славныя рубахи жена ему сшила. "Давно, говоритъ, давно такихъ рубахъ не носилъ, даже можетъ съ самаго съ отъ-рода.
-- Вотъ это дѣйствительно давно, расхохотался Кононовъ.
-- Послушайте, сказалъ Петръ Андреичъ послѣ обѣда,-- еще рано расходиться. Отправимтесь-ка въ оперу, сегодня Руслана даютъ: музыка насъ успокоитъ.
Сказано, сдѣлано. Въ четвертомъ дѣйствіи, во время хора цвѣтовъ, Кононову припомнились слова Глинки что цвѣты и колокольчики "забавляютъ барышню Людмилу".
"Да", раздумался онъ, "настоящіе художники любили жизнь и умѣли видѣть въ ней все милое и хорошее. А теперь мы любое слово превратимъ въ кличку и...."
Но дальше онъ не разсуждалъ; слово "барышня" возбудило иныя мечты. За чаемъ, послѣ оперы, Кононовъ, помолчавъ довольно долго, сказалъ:
-- Ахъ, да, я и забылъ. Я давеча обѣщалъ вамъ сказать отчего мнѣ весело. Теперь я знаю отъ чего. Послѣднее время вы видѣли въ какомъ я былъ настроеніи.... Я... я точно потерянный ходилъ, а теперь.... теперь я точно нашелъ самого себя. Нѣтъ, довольно всякими пустяками мучать себя!... Буду жить по-своему, не обращая вниманія и ни на кого, и на что.... Да, надо жить. Найду себѣ кружокъ простыхъ я людей гдѣ можно говорить что въ голову придетъ и.... Такъ вотъ я хотѣлъ сказать вамъ что нашелъ самого себя; оттого мнѣ и весело. Вѣдь это хорошо, да?
-- Ужь на что лучше, радостно отозвался Чулковъ.
III.
Людмила Тимоѳевна, простясь съ Кононовымъ, весело и скоро вбѣжала по лѣстницѣ. Паулина, въ силу инерціи, какъ раньше на улицѣ, продолжала догонять сестру, но подвигалась медленно, запыхалась на каждомъ шагу и сердито фыркала. Она надвигалась какъ грозовая туча, и чуть вошла въ переднюю, разразилась бурей. Все оказалось не въ порядкѣ и больше всѣхъ порядливая Нѣмка. Камерфрау была женщина разсудительная и давно привыкла къ выходкамъ своей фрейлейнъ. "Русскія фрау и фрейлейнъ", думала она, "онѣ всѣ совсѣмъ", и Нѣмка слегка пощелкивала себя по лбу указательнымъ и среднимъ пальцами лѣвой руки. Ея тактика состояла въ томъ чтобъ отмалчиваться; такъ поступила она и сегодня.
Туча прошла дальше и съ громомъ вошла въ свою комнату. И здѣсь нашлось многое за что выговорить горничной, но та успѣшно отмалчивалась. Паулинѣ наконецъ стало совѣстно и она пожелала остаться одна. Она чувствовала что не въ духѣ и понапрасну разбранила горничную; она хотѣла успокоиться, никакъ не могла и злобилась все сильнѣе и сильнѣе. Надо было что-нибудь дѣлать, и Паулина, разорвавъ принесенный пакетъ, принялась разрѣзывать новую книгу. Бумага въ книгѣ оказалась плохою и пришлось разорвать нѣсколько страницъ; далѣе, ножъ оказался никуда не годнымъ и былъ отброшенъ въ сторону; наконецъ и книга оказалась на пятой строчкѣ не логичною и также полетѣла въ сторону. Паулина вскочила и начала бѣгать по комнатѣ. Она ходила быстро и неровно; лицо у нея горѣло и глаза глядѣли какъ-то особенно разсѣянно; просто что твой поэтъ обуреваемый образами! Паулина обдумывала, но обдумать приходилось многое и ей трудно было на чемъ-нибудь остановиться. Когда ей показалось будто она все обдумала какъ слѣдуетъ, она позвонила и приказала просить къ себѣ Людмилу Тимоѳевну.
Не замѣтивъ тучи, барышня не ждала бури; для нея прогулка еще не кончилась; по крайней мѣрѣ, ея мысли все еще прохаживалисъ по Невскому и раскланивались со знакомыми. Чаще всѣхъ попадался навстрѣчу Кононовъ. "Сказала я ему или не сказала что онъ въ послѣдній разъ точно ученый букашку разсматривалъ меня?" съ такою мыслью, весело улыбаясь, вошла она къ старшей сестрѣ.
-- Я не знаю, начала Паулина.
Воззваніе вышло по тону рѣзко, даже черезчуръ рѣзко; сама Паулина почувствовала это и невольно остановилась. Людмила Тимоѳевна съ изумленіемъ глянула на сестру.
-- Я не знаю, повторила старшая, видимо сдерживая порывъ логичности,-- я не знаю, но кажется принято....-- И не договоривъ что и гдѣ принято, Паулина съ особою поспѣшностью, какъ бы боясь запамятовать, прибавила: -- Можетъ быть я ошибаюсь; я вообще мало обращаю и никогда не намѣрена обращать вниманія на эти глупости. Но кажется и вашимъ же приличіямъ считается невѣжливымъ не раскланиваться со знакомыми на улицѣ и бросать сестру по срединѣ улицы....
-- Онъ тебя просто не замѣтилъ, поспѣшила успокоить сестру Людмила Тимоѳевна, догадавшись наконецъ что ее обезпокоило.-- Но потомъ онъ извинился: у подъѣзда. Развѣ ты не помнишь?
-- Мнѣ нѣтъ никакого дѣла ни до него, ни до его извиненій, отрѣзала старшая.-- Впрочемъ я не удивляюсь что онъ меня не замѣтилъ; меня кажется (это слово особенно выдалось) нарочно сговорились не замѣчать, и никому нѣтъ дѣла до того что мнѣ нравится и что не нравится....
-- Помилуй, сестрица!
-- Пожалуста, не оправдывайтесь. Какъ вамъ извѣстно, ничьей свободы стѣснять не намѣрена и только считаю себ въ правѣ сказать свое мнѣніе, а впрочемъ дѣлайте и поступайте какъ вамъ угодно.... Но съ вашей же точки зрѣнія, и вашимъ же приличіямъ, не вѣжливо бросать сестру одну на срединѣ улицы.
-- Съ тобой остался Чулковъ, тихо вставила меньшая.-- Она вспомнила свое рѣшеніе обращаться съ сестрою какъ съ милымъ, но капризнымъ ребенкомъ.
-- Ахъ, оставьте меня съ вашими Чулковыми! особенно обидчиво прокричала старшая и чуть было не прибавила "и Кононовыми", но по чувству деликатности, хотя и не сознательной, удержалась.-- Да, продолжала она умѣреннѣе,-- мнѣ до нихъ нѣтъ дѣла, но бросать сестру одну....
И средина улицы снова выѣхала на сцену; Паулина какъ то особенно упирала на эту средину.
"И вовсе это было не на срединѣ", подумала милая барышня, "и отчего она все преувеличиваетъ и переиначиваетъ?"
Но именно потому что она все преувеличивала, Людмила Тимоѳевна слушала сестру снисходительно и даже про себя забавлялась такимъ "капризомъ".
-- Право, Паулина, ты напрасно сердишься; я можетъ-быть поступила вѣтряно, но вовсе не думала обижать тебя. И если тебѣ показалось обидно, извини меня пожалуста.
Такое смиреніе нѣсколько укротило Павлу Тимоѳевну.
-- Я вовсе не сержусь, милостиво объявила она,-- но неужели ты не чувствуешь какъ все это нелогично? Помни, мой другъ, я давно предупреждала тебя: какъ только замѣтила что эта личность начинаетъ ухаживать за тобою.
Людмила Тимоѳевна вспыхнула.
-- Я не понимаю, Паулина, къ чему ты это говоришь.
-- Въ такомъ случаѣ не зачѣмъ было просить извиненія, обидчиво и быстро проговорила логичная личность, и дальше заговорила еще быстрѣе: казалось слова подгоняли другъ друга.-- И если ты только для комедіи просила извиненія, то ты очень хорошо знаешь что я въ этомъ не нуждаюсь, и я прошу избавить меня отъ этого. И къ чему въ такомъ случаѣ притворяться, будто мои мнѣнія сколько-нибудь тебѣ д о роги. Или сердитесь вы, или не сердитесь, но я сказала и еще скажу что не вижу ничего хорошаго въ томъ чтобы бросать сестру" срединѣ улицы и бѣжать, да именно бѣжать одной съ полузнакомою, съ почти незнакомою личностью.
-- Какъ съ незнакомымъ?
Паулина почувствовала что нѣсколько зарапортовалась и страшно за это обидѣлась на.... сестру.
-- Я сказала "съ почти незнакомою личностью", язвительно поправила Паулина.-- Впрочемъ извините, я и забыла что онъ вашъ, вашъ и тети-Машинъ знакомый.
-- Онъ такой же мой знакомый, сестра, какъ и твой. Онъ былъ у васъ когда я еще была въ институтѣ.
Все это была правда, неопровержимая правда, но именно тому что то была правда, Паулина окончательно вышла изъ и не совсѣмъ уже понимала чт о говорила дальше.
-- Какъ мой знакомый? Отчего мой знакомый? вскрикнула она.
И слѣдомъ ей припомнилось что онъ, да, этотъ самый Коновъ со своимъ пріятелемъ Чулковымъ никогда не признавали ея необычайныхъ способностей (Паулина считала свои способности по меньшей мѣрѣ необычайными) и даже изъ-подтишка подсмѣивались надъ ней. "Да, мнѣ всегда это казалось, подумала она, а теперь.... теперь я вполнѣ увѣрена въ этомъ." И Паулинѣ ясно стало не только на что она сердится вотъ уже близь часа, но и то что сердится она вполнѣ логично.
"О, самолюбіе!", восклицаетъ въ одномъ мѣстѣ Лермонтовскій Печоринъ, "ты рычагъ которымъ Архимедъ хотѣлъ приподнять земной шаръ." Не знаю что бъ онъ воскликнулъ теперь когда раздутое самолюбіе стало на Руси чуть не повальною болѣзнью. Не знаю также можно ли при помощи самолюбія приподнять шаръ земной, но что оно повернуло на сторону головы девяти десятымъ Россіянъ, въ томъ не можетъ быть сомнѣнія. Девять изъ десяти при всякомъ удобномъ случаѣ готовы свысока посмотрѣть на васъ, наставить васъ на путь властно-снисходительнымъ тономъ, преподать вамъ дѣтскій совѣтъ, кольнуть и подставить вамъ ножку. Но попробуйте не то чтобъ отмѣрить одной десятой даже сотой той же мѣры, а просто слегка остановить совѣтчика, или не упасть когда вамъ благосклонно подставили ножку, и вы узнаете что оно значитъ раздутое россійское самолюбіе. Оно зафыркаетъ, затрещитъ, задребежжитъ и въ итогѣ у васъ однимъ заклятымъ врагомъ больше! Павла Тимоѳевна не составляла исключенія изъ этихъ девяти десятыхъ.
Самолюбиво-логическія размышленія не заняли и четверти минуты времени, и Паулина съ новымъ жаромъ принялась за прежнее.
-- Конечно, онъ мой знакомый и мало ли у меня какіе были знакомые. Онъ мнѣ былъ представленъ, и я очень хорошо помню что съ перваго же раза ужасно мнѣ не понравился. Но я не знала что онъ такой навязчивый и не пойметъ что съ нимъ не желаютъ быть знакомы.-- Паулина смутно чувствовала что не только говоритъ неправду, путается въ показаніяхъ, но сдержаться не могла.-- Впрочемъ, перескочила она,-- не тебѣ упрекать меня этимъ знакомствомъ. Я всегда предупреждала и никогда не рекомендовала его твоему вниманію и я не виновата что вы сблизились.
-- Я и не упрекаю тебя, сестрица, отвѣчала задѣтая за живое Людмила Тимоѳевнв,-- ты никого, кромѣ господина Хамазова, не рекомендовала моему вниманію.
-- Что такое господинъ Хамазовъ? Онъ, конечно, очень умная личность, но я не понимаю къ чему ты заговорила о немъ. Какъ все это нелогично!
Людмилѣ Тимоѳевнѣ, напротивъ, казалось весьма логинамъ сказать именно теперь про господина Хамазова.
-- Ты меня постоянно увѣряешь, сестра, будто Кононовъ говорить мнѣ однѣ пошлыя любезности, но что бы онъ ни говорилъ, онъ никогда не говорилъ такихъ вещей какъ твой Хамазовъ.
-- Отчего же онъ мой? обидѣлась старшая.-- И что такое особенное онъ могъ говорить тебѣ? Не думаю чтобы ты могла произвести на него какое-нибудь впечатлѣніе.
-- О, это была бы слишкомъ большая честь, усмѣхнулась меньшая.
-- Однако что онъ могъ говорить тебѣ?
Барышня не сразу нашлась отвѣтомъ: богатство матеріала затруднило ее. Мало ли о чемъ проповѣдывалъ господинъ Хамазовъ въ тотъ вечеръ!
-- Напримѣръ.... напримѣръ что всѣ богатые воры и ихъ слѣдуетъ гильйотинировать.
-- Не можетъ быть. Ты не поняла его.
Напрасно Людмила Тимоѳевна отвѣчала что очень хорошо поняла и привела еще нѣкоторые отвѣты изъ Хамазовскаго катехизиса, Паулина не слушала ее. Она была уничтожена. Какъ, господинъ Хамазовъ, эта свѣтлая личность, стоящая за европейской высотѣ по всѣмъ вопросамъ, особенно по женскому, эта личность столь вѣрно цѣнящая ея необычайные таланты и знанія,-- и онъ проповѣдуетъ такія нелогичныя вещи! Къ чести Паулины надо сказать что въ качествѣ Грязьгородской землевладѣлицы она была не расположена къ такимъ радикальностямъ, и я съ особымъ удовольствіемъ отвѣчаю эту крупицу здраваго смысла въ ея заученой головѣ. Тѣмъ не менѣе оскорбленное самолюбіе логичной личности ждало жертвы, жаждало унизить кого-нибудь, только не господина Хамазова, ибо унизить его значило бы унизить свою проницательность. Кого именно -- догадаться не трудно.
-- Впрочемъ, я съ тобой не спорю, перебила она объясненія младшей сестры.-- Но если онъ и дѣйствительно держится такихъ идей, все-таки онъ въ тысячу разъ лучше всѣхъ вашихъ знакомыхъ, вашихъ и тети-Машиныхъ (вторичнымъ сопоставленіемъ съ теткой Паулина особенно думала кольнуть сестру), лучше всѣхъ вашихъ Чулковыхъ и....-- Деликатность окончательно оставила Паулину и она послѣ чуточной паузы съ язвительнымъ подчеркиваніемъ докричала:-- И вашихъ Кононовыхъ!...
О, взгляни она въ эту минуту въ зеркало! Боже, какъ не красиво было ея перекошенное и блѣдное отъ злости лицо, ка комъ нехорошимъ огнемъ горѣли ея глаза! Людмила Тимоѳевна не рада была что неосторожно упомянула о господинѣ Хамазовѣ и ни словомъ не отвѣтила сестрѣ. Куда! она вся дрожала и съ испугомъ смотрѣла на Паулину, не шутя опасаясь чтобы съ той чего не случилось.
-- И вы можете сближаться съ нимъ сколько угодно, не унималась Паулина,-- и влюбляться въ него, и выходить за него замужъ, и вообще дѣлать что вамъ угодно, и я не думаю стѣснять вашей свободы, но все-таки скажу что онъ пошлая личность, пошлая, пошлая, пошлая!
Крикливый голосъ звенѣлъ по всему дому, и тетя Маша, въ непритворномъ страхѣ за Людочку, вбѣжала въ комнату. Людмила Тимоѳевна, какъ увидѣла тетку, бросилась къ ней, и слезы въ два ручья брызнули по ея блѣдному лицу. Старушка поспѣшила увести рыдающую племянницу, и несмотря на всю свою тихость не удержалась чтобы не сказать Паулинѣ:
-- Полюбуйтесь, полюбуйтесь, сударыня, что вы надѣлали.
За дверьми Марья Ивановна сама подивилась такой храбрости. Паулина, оставшись одна, долго и сосредоточенно смотрѣла на ножку стула, потомъ вдругъ вскочила, подбѣжала къ двери, изо всѣхъ силъ хлопнула ею, заперлась на ключъ и ключъ спрятала въ карманъ.
Тетя Маша наскоро разспросивъ и утѣшивъ Людочку стала поспѣшно собираться со двора, объявивъ что ей непремѣнно надо навѣстить одну знакомую: завтра де или даже нынче вечеромъ уѣзжаетъ.
-- Нѣтъ, приговаривала она, сидя въ саняхъ,-- довольно ей командовать надъ нами. Она вѣрно и въ самомъ дѣлѣ думаеть что игуменьей надъ нами поставлена. Нѣтъ, я все, все разкажу братцу Минѣ Иванычу и не позволю тиранствовать надъ Людочкой.
Сестрица такъ поспѣшно вбѣжала къ братцу и такъ быстро и не складно стала повѣствовать о случившемся что старикъ перепугался было. Наконецъ-то, послѣ разспросовъ и переспросовъ, Мина Иванычъ понялъ что племянницы поссорились изъ-за Кононова и младшая плакала.
-- Вы ужь, братецъ, не давайте насъ въ обиду. Она и въ самомъ дѣлѣ игуменьей себя выставляетъ.
-- Будьте покойны, сестрица. Только вы поѣзжайте домой и успокойте Людмилу, а я пріѣду къ обѣду, будто ничего не зная, и переговорю съ Павлой.
Такъ онъ и сдѣлалъ, но переговорить съ Павлой Тимоѳевной ему не удалось. Она къ обѣду не вышла и даже отозвалась изъ своего заключенія только послѣ третьяго зова камерфрау, при чемъ объявила что разстроена и ѣсть ничего не можетъ. Нѣмкѣ однако удалось убѣдить фрейлейнъ подкрѣпить себя, и Паулина съ великою жадностью скушала тарелку бульйона и цѣлую булку, но отъ дальнѣйшей ѣды самоотверженно отказалась. За обѣдомъ тетя Маша вздумала было посудачить объ утрешнемъ, но братецъ укорительно поглядѣлъ на нее и перемѣнилъ разговоръ. Послѣ обѣда и немалыхъ переговоровъ веденныхъ при помощи Нѣмки, Мина Иванычъ былъ наконецъ допущенъ къ Паулинѣ. Старикъ имѣлъ въ виду, не касаясь сегодняшней ссоры, поговорить со старшею племянницей объ ея отношеніяхъ къ младшей. Паулина, какъ только услыхала о желаніи старика видѣться съ всю, начала твердить про себя: "успѣли, успѣли ужь нажаловаться", и кромѣ этой фразы ничего не приходило ей въ голову. Едва вошелъ дядя, она принялась на разные лады повторять что ей ни до кого дѣла нѣтъ, и что она ничьей свободы стѣснять не намѣрена. Старикъ послушалъ, послушалъ, рѣшилъ что "съ Павлой не столкуешь", далъ ей время выговориться и ушелъ ни на шагъ не подвинувъ дѣла. Паулина по его уходѣ схватилась руками за виски и принялась жалобиться на судьбу.
-- О, за что, за что я осуждена жить съ такими злыми, грубыми и пустыми личностями! причитывала она.-- И зачѣмъ я обязана страдать и мучиться изъ-за нихъ! О!
И Паулина чувствовала себя такой "бѣдняжкой" и не прочь была порюмить, но.... но слезныя железки не выдѣляли солоноватой жидкости и злые глаза оставались сухи.
Мина Иванычъ весь вечеръ проболталъ съ младшею племянницей и очень мило шутилъ надъ учеными, памятуя ея отзывъ о Кононовѣ Марья Ивановна сгорала отъ нетерпѣнія узнать что сказала "игуменья", но опасалась вопросомъ разсердить братца. Наконецъ, когда старикъ уходилъ, улучивъ минутку, въ дверяхъ прихожей, она боязливо шепнула ему:
-- Что жь, братецъ?
-- Ничего, сестрица, ничего, усмѣхнулся въ отвѣтъ Мина Иванычъ,-- дастъ Богъ, все уладится.