I.
Богъ далъ, все уладилось; и какъ оно уладилось никто хорошенько не зналъ, но уладилось къ общему, кромѣ Паулины Тимоѳевны, удовольствію.
Примѣрно, дѣло было такъ. Черезъ день или два Кононову ужасно захотѣлось видѣть Людмилу Тимоѳевну, но онъ почему-то не захотѣлъ сознаться себѣ въ этомъ, а принялся увѣрять себя что давно не былъ у Воробьевыхъ, что это не хорошо и неприлично даже, и что вдобавокъ ему не дурно еще разъ извиниться предъ Павлой Тимоѳевной въ невольной невѣжливости. По неизвѣстной причинѣ, ему показалось будто одному идти къ нимъ неловко, и онъ захватилъ съ собою Чулкова. Чрезъ три дня онъ нашелъ предлогъ побывать тамъ одинъ. Вѣроятно заниматься пріискиваніемъ предлоговъ показалось ему дѣломъ пріятнымъ и полезнымъ, по крайней мѣрѣ онъ началъ цѣлые дни проводить въ такихъ, въ нѣкоторомъ смыслѣ, грамматическихъ упражненіяхъ, и вѣроятно достигъ бы значительныхъ успѣховъ, не окажись эти упражненія въ скоромъ времени совершенно излишними. Предлоги являлись сами собою. Какъ-то Чулковъ придумалъ отправиться всѣмъ вмѣстѣ въ театръ; на завтра пришелся четвергъ, а на послѣзавтра Мина Иванычъ вздумалъ праздновать день своего рожденія, пригласилъ нашихъ молодыхъ людей въ качествѣ гостей, а Людмилу Тимоѳевну быть за хозяйку, и она оказалась премилою хозяйкой.
Черезъ двѣ или немного больше недѣли, дядя, тетка, племянница и наши молодые люди, всѣ почувствовали себя съсвоими, а своимъ странно было бы не видѣться какъ можно чаще и не жить собща. По выраженію Паулины, сестра въ это время только и дѣлала что летала. Дѣйствительно, оказалось что Людмила Тимоѳевна многаго, очень многаго не видала: пошелъ осмотръ картинныхъ галлерей, музеевъ, выставокъ а т. д. Но своимъ больше всего любилось сиживать въ свободные вечера въ уютной столовой гдѣ "тётя Маша чай разливала". Тутъ, подъ шумокъ самовара, беззаботнѣе болталось, способнѣе читалось, веселѣе смѣялось. Изъ постороннихъ, въ "маленькій комитетъ" допускался только мальчикъ Погалевъ. И по вечерамъ, когда онъ бывалъ, дозволялись всякія дурачества и шалости. Молодые просто на головахъ ходили, а старые, глядя на нихъ, утѣшались. Однажды М. Поль былъ особенно въ духѣ и увлекъ самого Мину Иваныча играть въ жмурки. Что было хохоту!
Людмила Тимоѳевна и Петръ Андреичъ сближались исподволь и незамѣтно, и сближались на хорошей почвѣ. Милую барышню занимало все что любилъ молодой человѣкъ и она быстро и понятливо проникалась его взглядами, какъ только любящія женщины умѣютъ дѣлать, но при этомъ не теряла своеобычности. Чулковъ, замѣчая такое обстоятельство, отъ души радовался.
"Славная жена изъ нея выйдетъ, думалось ему.-- Да, важно, очень важно чтобъ у жены съ мужемъ были общіе, повыше обиходныхъ, интересы. Не тогда она ему будетъ "помощникомъ", когда сама на тряпки зарабатывать станетъ, а когда пойметъ его умъ, его дѣятельность и въ его дѣлѣ будетъ въ силахъ подать добрый совѣтъ."
Но Чулковъ увлекался. Не только до свадьбы было далеко, но ни Кононову, ни Людмилѣ Тимоѳевнѣ и въ голову еще не приходило что они любятъ, даже просто влюблены другъ въ друга. Это не значитъ, впрочемъ, чтобъ Эроту въ ихъ компаніи дѣлать было нечего. Нѣтъ, онъ просто заглазѣвшись за нихъ прикурнулъ въ укромномъ уголку и сладко подремывалъ.
Вода, при извѣстныхъ условіяхъ, можетъ охладиться не замерзая на много градусовъ ниже точки своего замерзанія, но для этого требуется чтобъ она была въ полномъ покоѣ. Чуть толчокъ, и вся жидкость мигомъ превратится въ твердый кусокъ. Любовь бываетъ порой похожа на такую воду; она не слышна, не видна, но пустой случай, бѣглое слово,-- и она вдругъ скажется съ неудержимою силой. Правда, вода при такомъ замерзаніи разрываетъ сосудъ въ чемъ заключена, не развѣ любовь не разбиваетъ полныхъ ею сердецъ?
Кононовъ теперь не любовался Людмилой Тимоѳевной какъ чѣмъ-то для него постороннимъ, не смотрѣлъ на нее какъ ученый на интересный субъектъ. Онъ жилъ движеніями ея души; дышалъ ея свѣжестью. Разказывала ли она какъ порой видится во снѣ будто одѣта по-бальному, и много народу въ ярко освѣщенной залѣ, и самой весело, и хочется, страшно хочется шибко, шибко пробѣжать вдоль всей комнаты, и вдругъ, какъ совсѣмъ ужь рѣшилась пробѣжать, почувствуешь что на ногахъ нѣтъ ни чулковъ, ни башмаковъ,-- онъ наяву переживалъ все это, и желаніе пробѣжать, и смущеніе что на ногахъ нѣтъ чулковъ. Одинъ разказъ Людмилы Тимоѳевны особенно нравился Кононову.
-- Я, знаете, очень конфузлива отъ природы, разказывала она.-- Теперь я, слава Богу, справляюсь съ собою, а прежде, въ институтѣ, просто ужасно было. Сконфужусь, и непремѣнно разсмѣюсь; чувствую что глупо смѣюсь, а удержаться никакъ не могу. Въ Великомъ Посту меня всегда назначали пѣть предъ алтаремъ; знаете, это антиѳоны называется. И бывало, какъ выходить, я сама не своя; краснѣю, блѣднѣю и чувствую: сейчасъ, вотъ сейчасъ разхохочусь. Боже мой, что дѣлать? Бранишь, бывало, себя, усовѣщиваешь, уговариваешь что смѣяться не прилично, и въ церкви и въ такую минуту грѣхъ большой. Нѣтъ, ничто не помогаетъ. И я, бывало, начну стращать себя, придумаю что-нибудь самое, самое страшное: будто дядя умеръ, или съ сестрой большое несчастіе случилось. И когда настращаешь себя хорошенько, вся, вся, всѣмъ сердцемъ издрогнешь и замрешь,-- тогда только забудешь что тебѣ сейчасъ выходить пѣть. И выйдешь спокойно, и поешь особенно какъ-то, съ чувствомъ... нѣтъ, не съ чувствомъ, а... а благоговѣйно, какъ батюшка говорилъ.
И Кононовъ, слушая, переживалъ не только всѣ моменты разказа, но ему казалось: онъ видитъ какъ дрожала ея молодая душа и какъ этотъ трепетъ разрѣшался благоговѣйнымъ чувствомъ. Думая о Людмилѣ Тимоѳевнѣ, онъ всегда вспоминалъ именно этотъ разказъ и ему таково мучительно хотѣлось снова его слушать, слушать и слушать, чтобъ опять дрожать и замирать сердцемъ вмѣстѣ съ ея душою. Но онъ ни за что не рѣшился бы просить ее повторить разказъ; ему казалось не хорошимъ, чуть не преступнымъ, произвольно вызывать тотъ душевый мотивъ что звучалъ въ ея словахъ. Когда же она сама наводила рѣчь на это (можетъ-бытъ, она смутно чувствовала какъ оно дорого ему), Петръ Андреичъ бывалъ безмѣрно счастливъ.
Людмила Тимоѳевна въ свою очередь просила его разказывать. Онъ охотно толковалъ о Полѣновѣ и Васильѣ Васильевичѣ. Полѣновъ ей нравился, но Василья Васильича она любила.
-- Онъ такой славный, говорила она,-- и прямой. Сердце у него прямое, не лукавое. Какъ бы желала я его видѣть!
Чулковъ, любуясь влюбленною парочкой, часто весело и незлобиво шутилъ надъ ними. Разъ онъ самымъ серіознымъ тономъ принялся увѣрять Людмилу Тимоѳевну будто у Кононова заграничный паспортъ въ карманѣ, и что онъ скоро уѣзжаетъ на-всегда изъ Россіи чтобы въ Италіи заняться изученіемъ искусства. Противъ ожиданія Чулкова, извѣстіе это ни мало не растревожило милой барышни. Быть-можетъ оно показалось ей ужь слишкомъ несбыточнымъ; она только улыбнулась и спросила Кононова, правда ли это? Тотъ со смѣхомъ отвѣчалъ что правда и подумалъ: "откуда онъ (Чулковъ) взялъ это? или я когда-нибудь бредилъ подобными глупостями?"
Мина Иванычъ почему-то принялъ такое намѣреніе молодаго человѣка за непреложное, и одобривъ планъ путешествія съ научною цѣлію, началъ съ жаромъ толковать что имѣть при этомъ тайную мысль никогда не возвратиться въ отечество значитъ не любить родины, и поступить хуже чѣмъ такъ-называемые наши политическіе эмигранты. Старикъ не видѣлъ что Чулковъ подкрѣплялъ его доводы энергическими жестами и переглядывался съ Людмилой Тимоѳевной. При одномъ черезчуръ энергическомъ жестѣ оба вдругъ расхохотались и Кононовъ завторилъ имъ. Старикъ съ изумленіемъ посмотрѣлъ на Чулкова.
-- Чего ты? спросилъ онъ.
-- Ахъ, дѣдушка, вы насъ съ Людмилой Тимоѳевной спросили бы, отпустимъ ли мы его?
-- Не знаю какъ вы, Владиміръ Дмитричъ, а я держусъ мнѣнія сестры и не посягаю ни на чью свободу, отвѣчала барышня и вскочивъ выбѣжала изъ комнаты.
Старикъ посмотрѣлъ вслѣдъ племянницѣ, помолчалъ, точно соображая, и вдругъ разсмѣялся таково заразительно что засмѣялись и наши пріятели и вернувшаяся Людмила Тимоѳевн. И долго не умолкалъ смѣхъ, и каждый смѣялся своему смѣху.
Въ отместку за шутки Чулкова, Петръ Андреичъ и Людмила Тимоѳевна подсмѣивалась надъ нимъ. Людмила Тимоѳевна часто выражала желаніе видѣть Чулкова влюбленнымъ.
-- О, онъ должно-быть очень хорошъ влюбленнымъ! поддакивалъ Кононовъ.
-- Напротивъ, вовсе нехорошъ, отвѣчалъ однажды Чулковъ.-- Кто во хмѣлю, какъ я, хорошъ, въ любви всегда дуренъ. Видите, милая барышня, любовь весьма на хмѣль похожа. Хорошо такъ влюбленнымъ быть чтобы въ головѣ чуточку шумѣло, какъ послѣ бокала, другаго шампанскаго, но трудно на этомъ градусѣ удержаться, а перехватишь -- бѣда. Но со мной хуже штука случилась: я какъ-то ошибкой вмѣсто шампанскаго два бокала fine champagne хватилъ. А надо вамъ знать, эта штука прескверно на нервы дѣйствуетъ. И совсѣмъ я расклеился: придешь къ предмету и чувствуешь что необозримо глупъ и вдобавокъ нервы шалятъ. Захочешь улыбнуться, а вмѣсто того уголъ рта самымъ противнымъ образомъ задергается. Мнѣ-то больно, а предмету смѣшно. Съ тѣхъ поръ я влюбляться -- баста.
-- А вы женились бы, Владиміръ Дмитричъ, вставила тетя Маша,-- и тогда успокоились бы.
-- Не догадался, простодушно отвѣчалъ Чулковъ.
-- Онъ вѣрно думаетъ что и женитьба на хмѣль похожа, сказала Людмила Тимоѳевна.
-- Нѣтъ, милая барышня, женитьба болѣе спокойному заобѣденному винопитію подобна. Только надо чтобы вино по вкусу вышло; пріятно, слова нѣтъ, подкрѣпляться благоразумнымъ бордо или утѣшаться солиднымъ портеромъ, но не дай Богъ такое попадется что глотокъ, то рожа на сторону. И это цѣлый-то вѣкъ!
Съ этого разговора, у Людмилы Тимоѳевны явилась новая затѣя: женить Чулкова. Кононовъ поддерживалъ ее въ этомъ благомъ намѣреніи. Самъ Чулковъ просилъ найти невѣсту. Поочередно перебрали всѣхъ знакомыхъ барышень, и всѣ были забракованы Владиміромъ Дмитричемъ. Наконецъ, въ одинъ прекрасный вечеръ, онъ пришелъ угрюмый и объявилъ что какъ ему ни горько и ни стыдно, но онъ узнаетъ "любви примѣты" въ своемъ сердцѣ.
-- Нарочно говоритъ! замѣтила Людмила Тимоѳевна.
Но Чулковъ сталъ увѣрять что вовсе не шутитъ и увѣрялъ такъ искренно что заинтриговалъ всѣхъ. Стали спрашивать кто же эта счастливица овладѣвшая его сердцемъ; онъ долго не хотѣлъ открыть, и наконецъ объявилъ:
-- Любовь Петровна Мучицина.
Любовь Петровна была небогатая дворянская дѣвица и пріятельница тёти Маши; она обладала черезчуръ черными и черезчуръ выразительными глазами и была въ такихъ лѣтахъ когда дѣвицы становятся особенно склонны къ сентиментамъ. Одно время, вслѣдствіе постоянныхъ насмѣшекъ Паулины, она не бывала вовсе въ домѣ, и теперь снова появилась. Никто не ожидалъ что Чулковъ назоветъ именно ее, а потому никто и не заподозрилъ шутки.
-- Что же.... что же вы нашли въ ней? съ запинкою произнесла Людмила Тимоѳевна.
-- Она мнѣ вся нравится, отвѣчалъ Чулковъ,-- но главное фамилія у нея прекрасная: такая хозяйственная.
Всѣ разсмѣялись, и шутка пошла въ ходъ. При первомъ же посѣщеніи Любови Петровны, барышня шепнула ей о неравнодушіи Чулкова, а Владиміръ Дмитричъ особенно тонкою фистулой началъ говорить съ ней о самыхъ возвышенныхъ предметахъ. Такой тонкій намекъ на чувства былъ по достоинству оцѣненъ дѣвицей Мучициной, и она всячески стала поощрять ухаживанія Владиміра Дмитрича. При свиданіяхъ съ избранникомъ ея сердца, она, подобно Смольгольскому барону, и хладѣла, и горѣла, и дрожала, а возвратясь домой съ жаромъ начинала заниматься математикой, или говоря безъ поэтической метафоричности, весьма тщательно и осторожно, боясь ошибиться на мѣсяцъ, даже на день, подводила итогъ своимъ годамъ и по теоріи вѣроятностей высчитывала возрастъ Чулкова. Къ несказанному удовольствію дѣвацы, по ея разчету она оказывалась въ такомъ возрастѣ когда можно еще надѣяться понравиться мущинѣ; по тѣмъ же разчетамъ обнаруживались примѣры счастливыхъ браковъ между супругами когда разница въ лѣтахъ доходила даже до пятнадцати. "А между нами, утѣшалась дѣвица, разница всего на пять, или много, много на семь лѣтъ." Но какъ ни разчитывала дѣвица, не могла добиться положительно кто кого старше на семь лѣтъ: она ли Чулкова, онъ ли ея.
II.
Павла Тимоѳевна окончательно уединилась и затворилась въ своей кельѣ. Она повидимому заложила уши и закрыла глаза на все что дѣлается въ домѣ, но только повидимому въ душѣ она болѣла и страдала. Когда до ея комнату доносился изъ столовой веселый смѣхъ, Паулина воздыхала и размышляла о суетѣ міра сего. Всякій разъ какъ она узнавала что сестра "опять куда-то улетѣла" (она очень хорошо знала куда именно, но облюбовала въ послѣднее время неопредѣленность выраженій во всемъ что касалось сестры), Паулина предавалась скорби. "Вѣдь и съ ихъ точки зрѣнія можно бы дѣльнѣе употреблять время", думала она. А время употреблялось такъ не дѣльно что вскорѣ пришлось уничтожить четверги. Случилось что два четверга кряду ни тёти Маши, ни Людмилы Тимоѳевны не было дома. "Говорятъ, онѣ хозяйки хорошія, сердилась Паулина, -- а вотъ чай разлить некому." Къ тому же, собранія устроенныя ради цѣлей чистопедагогическихъ теперь оказывались совершенно излишними. "Я для нея же хлопотала, надумалась Паулина, и не виновата что мной пренебрегаютъ." И вотъ въ одинъ прекрасный четвергъ посѣтителямъ было объявлено что четверги впредь до возобновленія прекращаются. Изъ четверговыхъ посѣтителей вѣрными Паулинѣ Тимоѳевнѣ остались только куцая пріятельница и господинъ Хамазовъ.
Замѣчено было что Іоанникій Іосифовичъ началъ усерднѣе чѣмъ прежде посѣщать Воробьевыхъ. Онъ не разъ порывался втереться въ "маленькій комитетъ", но безъ успѣха. Замѣтилъ ли онъ сухость тона, или то было слѣдствіемъ его тонкаго разчета, но онъ сталъ появляться въ столовой на самое короткое время. Однако какъ ни кратко было это время, акцизный чиновникъ успѣвалъ каждый разъ сказать какую-нибудь мудрую сентенцію и уходя нестерпимо таращилъ на Людмилу Тимоѳевну свои рачьи глаза, и остальныхъ обводилъ язвительною улыбкой. Въ этой улыбкѣ, по мнѣнію г. Хамазова, ясно выражалась извѣстная читателю пародія на слова Печорина. Никто не только не проникалъ смысла язвительной улыбки, но даже не замѣчалъ самой улыбки. Мальчикъ Погалевъ, когда господинъ Хамазовъ являлся при немъ, приходилъ въ ужасное негодованіе а однажды предложилъ чудесное средство "какъ навсегда выкурить противнаго Нѣжинца". Чудесное средство состояло въ тонъ чтобы на всѣ рѣчи Нѣжинца отвѣчать да, или н ѣтъ, и притомъ да когда слѣдуетъ сказать н ѣтъ, и наоборотъ.
-- У насъ былъ воспитанникъ, пояснялъ онъ,-- который любилъ подслушивать и потомъ переносить. Мы съ нимъ эту штуку продѣлали, и отлично вышло.
Несмотря на свидѣтельство столь удачнаго опыта, проектъ Погалева, къ немалому его огорченію, былъ отвергнутъ.
Господинъ Хамазовъ, уходя изъ столовой, не уходилъ изъ дому. Онъ направлялся въ келью Паулины.
Она, чтобы доказать сестрѣ что господинъ Хамазовъ, несмотря на сомнительную логичность нѣкоторыхъ его мнѣній, все-таки выше многихъ пошлыхъ личностей, оказывала особую благосклонность къ Іоанникію Іосифовичу тѣмъ охотнѣе что на счетъ спорнаго пункта онъ представилъ весьма удовлетворительныя объясненія.
-- Людмила Тимоѳевна не совсѣмъ точно поняла меня, сказалъ онъ.-- Я вѣроятно только указалъ ей на существованіе подобнаго мнѣнія, которое у насъ (господинъ Хамазовъ презрительно улыбнулся), при общей неразвитости, не пользуется еще правомъ гражданства, но въ Западной Европѣ составляетъ такъ-сказать суть воззрѣній всѣхъ истинно-просвѣщенныхъ и либеральныхъ передовыхъ дѣятелей. И я удивляюсь, Паулина Тимоѳевна, что при вашемъ широкомъ взглядѣ на вещи и при вашихъ обширныхъ познаніяхъ (Паулина благосклонно улыбнулась), это мнѣніе не одобряется вами. Впрочемъ, не скрою, я держусь (на лицѣ Паулины появилась гримаса, и господинъ Хамазовъ поспѣшилъ оговориться), или вѣрнѣе держался одно время этого мнѣнія. Положимъ оно ошибочно, и я даже убѣдился окончательно въ его ошибочности, но лучше ошибаться съ Прудономъ и другими новаторами, чѣмъ быть правымъ съ какимъ-нибудь доморощенымъ гнильемъ.
Господинъ Хамазовъ остался очень доволенъ произнесенною галиматьей и мимоходнымъ сравненіемъ своей особы съ Прудономъ. О, господа Хамазовы мелко не плаваютъ: вытвердивъ фразу "la propriété cest le vol" и разумѣется не понимая ея смысла, они норовятъ прямо въ Прудоны, да и то на первое только время, до открытія болѣе выгодной вакансіи!
"А я умно задумалъ сблизиться со старшею сестрицей", подумывалъ порой Іоанникій Іосифовичъ,-- эта статья -- важнецъ. Воронье пугало (читай: Мина Иванычъ) не вѣчно же будетъ торчать въ Питерѣ, уберется когда-нибудь на свой огородъ, и тогда...."
Но тутъ, отъ избытка самыхъ сладостныхъ чувствъ, Іоанникій умолкалъ и закрывалъ свои пружинные глаза.
III.
Не всѣмъ суждено жить своею жизнью; многіе довольствуются отраженною. Такъ Кононовъ и Людмила Тимоѳевна жили своею жизнью, а Амфилохій Рудометкинъ, Амалія и Петровна довольствовались ея отраженіемъ.
Амфилохій по нѣкоторымъ словамъ своей ученицы заключилъ что тонкачъ Кононовъ ей весьма не противенъ, и слѣпая ревность забушевала, какъ Новгородское вѣче, въ его груди. Онъ чаще и чаще думалъ о своей талантливой ученицѣ, и въ думахъ называлъ ее "свѣтлою, прекрасною и возвышенною". Обращалась ли мысль вслѣдъ за этимъ къ самому Амфилохію, онъ величалъ себя "пьяною свиньей которой и думать-то не слѣдъ о такой дѣвушкѣ". Амфилохію мучительно хотѣлось узнать выйдетъ ли его ученица за тонкача или нѣтъ. Сколько онъ ни соображалъ объ этомъ деликатномъ предметѣ, ни къ какому рѣшительному заключенію не приходилъ, а посему заблагоразсудилъ разузнать о немъ хитростью, и одного только не зналъ: въ чемъ сія хитрость состоять должна...
Господинь Худышкинъ, за сто верстъ чуявшій предстоявшую выпивку, заходя для умныхъ, необходимыхъ для артиста, бесѣдъ къ Чулкову, по своей общительности сблизился съ Рудометомъ и даже выпилъ съ нимъ на ты.
И вотъ случилось такъ: Семенъ Иванычъ тосковалъ цѣлый день, и весь день его куда-то тянуло, но онъ сидѣлъ дома, потому что не зналъ куда именно его тянетъ и главное по неимѣнію наличныхъ. Около шести часовъ, повинуясь влеченію сердца, онъ вышелъ прогуляться и на свѣжемъ воздухѣ благая мысль осѣнила его. "Пойду-ка я къ Рудомету; хотя сегодня и не первое число, но...." И Семенъ Иванычъ прибавилъ шагу, боясь опоздать. Амфилохій, размышлявшій на досугѣ все о томъ же и снова о томъ же, мрачно и сурово встрѣтилъ художника. Семенъ Иванычъ, поболтавъ съ полчаса, съ грустью подумалъ что необманное предчувствіе сегодня надуло его и взялся было на шляху, какъ вдругъ Амфилохій вспомнилъ что Кононовъ живетъ на квартирѣ у этого самаго Худышкина, а стало если жилецъ что задумалъ, то квартирохозяину должно быть оно извѣстно досконально. И слѣдомъ Рудометкинъ понялъ въ чемъ должна состоять "хитрость".
-- Куда жь ты, Худышъ? посидѣлъ бы, а потомъ поѣхалъ бы. Семенъ Иванычъ счелъ долгомъ покочевряжиться.
-- Нѣтъ, братъ Рудометъ, некогда: работы пропасть.
-- Развѣ ночью можно рисовать?
-- Образа, случается, а при свѣчахъ малюемъ.
-- Э, да полно, чортъ! Оставайся!
-- А что, чортъ, развѣ и въ самомъ дѣлѣ остаться?
Семенъ Иванычъ остался и вскорѣ они закатилась. Послѣ изрядныхъ возліяній, въ тотъ мрачный часъ когда Гамлетъ готовъ былъ пить живую кровь, мрачный Амфилохій, до того не рѣшавшійся заговорить о дѣлѣ, вдругъ ощутилъ въ груда геройство чрезмѣрное.
-- А вѣдь твой жилецъ женится, брякнулъ онъ.
Художникъ чуть было не отрезвѣлъ съ испугу. Какъ, жилецъ женатся, съѣдетъ съ квартиры и лишитъ его, Худышкина вѣрнаго дохода!
-- Врешь, рѣшительно и настойчиво крикнулъ онъ, точно рѣшительностью и настойчивостью могъ измѣнить велѣнія судьбы.
Рудометкинъ почувствовалъ что перехватилъ.
-- То-есть, поправился онъ,-- я не говорю что онъ женится, а онъ ухаживаеть, и я даже боюсь что не женатся. Эти развиватели никогда не женятся.
-- Развѣ онъ развиватель?
-- Еще какой! Развѣ ты не замѣчалъ?
Господинъ Худышкинъ не только не замѣчалъ что Кононовъ развиватель, но даже не понималъ хорошенько что оно такое "развиватель" значитъ, но сознаться въ этомъ не пожелалъ, а потому неопредѣленно спросилъ:
-- Какой такой развиватель?
-- Какъ и всѣ они, неопредѣленно же отвѣчалъ Амфилохій.
-- А именно?
-- А именно они тѣмъ и занимаются что ухаживаютъ, а потомъ...-- Рудометкинъ запнулся:-- а потомъ какъ возмутятъ душу дѣвушки... Словомъ, какъ наскучитъ -- бросятъ.
-- Ну, сознайся, Рудомётка, съ укоризной заговорилъ художникъ,-- что совралъ. Я, братъ, Кононова лучше тебя знаю; онъ язва, правда, но чтобы такое, да еще надъ благородною барышней сдѣлалъ, ввѣкъ не повѣрю.
О, Боже, въ какомъ низкомъ и превратномъ смыслѣ понялъ художникъ слова учителя! Амфилохій сгорѣлъ отъ стыда, и ему стало горько и обидно,
-- Ахъ ты, мазунъ ехидный! обозлился онъ на господина Худышкина.-- Развѣ я въ такомъ смыслѣ? Я въ духовномъ. Вѣдь я по-русски, кажется, тебѣ оказывалъ что они словами возмущаютъ душу. Душу, понимаешь?
Господинъ Худышкинъ не понималъ, но отвѣчалъ утвердительно.
-- Понимаешь, они заставятъ дѣвушку влюбиться въ себя, а потомъ бросятъ: страдай, молъ, несчастная! А любить какъ... какъ...-- Рудометкинъ затруднился сравненіемъ.-- Ну словомъ, любить какъ мы съ тобой, они не умѣютъ.
-- А ты развѣ былъ влюбленъ? вытаращивъ глаза на Амфилохія, спросилъ художникъ.
-- Я-то? Я-то не былъ влюбленъ? съ чувствомъ ударяя себя въ грудь, проговорилъ Рудометкинъ.
-- Въ кого же? полюбопытствовалъ художникъ.
-- Она, братъ, не знатная была, простая, но душа, душа!
-- Душа главное, согласился художникъ.
И Амфилохій разказалъ цѣлую исторію: она была горничная, но понятлива необыкновенно; онъ обучилъ ее грамотѣ и даже по-французски (въ скобкахъ: Амфилохій самъ едва брелъ по-французски); она любила его, и онъ, какъ честный человѣкъ, хотѣлъ жениться и даже день свадьбы былъ назначенъ. Словомъ, исторія была удивительная, но еще удивительнѣе что хотя во всей исторіи и слова правды не было, Рудометкинъ разказывалъ ее съ необычайнымъ чувствомъ, даже съ паѳосомъ. О, не думайте чтобъ это было только слѣдствіемъ выпивки! Нѣтъ, чувство было непритворное: Амфилохій, самъ того не сознавая, открывалъ въ эту минуту свою душу художнику.
-- Отчего жь ты не женился, когда день свадьбы, какъ говоришь, былъ назначенъ?
-- Она... умерла!
Господинъ Худышкшмъ почему-то заинтересовался узнать когда именно это было.
-- Когда?-- Требовалось сказать дату, и Амфилохій отвѣтилъ первое что въ голову пришло:-- Въ холерный годъ, когда въ послѣдній разъ холера была.
-- Отъ холеры! съ непритворныхъ ужасомъ вскричалъ художникъ, и даже слегка поблѣднѣлъ.
-- Дуракъ! прогремѣлъ въ отвѣтъ Амфилохій:-- смерть отъ холеры почему-то показалась ему въ высшей степени оскорбительною для памяти любимой дѣвушки. Онъ помолчалъ и прибавилъ:-- Нѣтъ, отъ чахотки.
И онъ сталъ описывать ея предсмертныя страданія, и опять непритворное чувство зазвучало въ его словахъ. О, не ея смерть, не смерть понятливой горничной съ душою описывалъ онъ: ему казалось что самъ онъ, Амфилохій, умираетъ отъ любви къ "возвышенной, свѣтлой и прекрасной". Но какъ раньше сочиняя повѣсть любви, такъ и теперь умирая чахоткой, Амфилохій даже и въ мысляхъ не назвалъ по имени ее, настоящую ее. И эту черту стыдливой деликатности я съ особымъ удовольствіемъ отмѣчаю въ пьяномъ Рудометѣ.
Разказъ о смерти отъ чахотки въ соединеніи съ ужасомъ отъ холеры произвели непріятное впечатлѣніе на чувствительную душу художника, вообще не расположеннаго къ "страшнымъ вещамъ" и побоявшагося смертнаго часа.
-- Постой, однако, перебилъ онъ изліянія Амфилохія,-- ты что-то началъ про Кононова да не кончилъ. Что же, женится онъ?
-- Женится.
-- На комъ?
Назвать ее, и гдѣ жь, въ кабакѣ,-- нѣтъ, Амфилохій скорѣй убилъ бы себя.
-- Что жь молчишь?.. Э, совралъ, братъ Рудометка! Постращать меня хотѣлъ что жилецъ съѣдетъ.
-- Спроси Чулкова, онъ скажетъ тебѣ на комъ, съ трудомъ проговорилъ Амфилохій.
Ссылаясь на Чулкова, онъ покорился необходимости: иначе, казалось ему, никогда не разрѣшатся его мучительныя сомнѣнія. Такая ссылка успокоила художника.
-- Ладно, спрошу, отвѣчалъ онъ.
-- Разузнай, разузнай ты мнѣ, залепеталъ Амфилохій.-- И если разузнаешь, требуй чего хочешь, я все исполню... Но если онъ да не женится! пробурчалъ онъ немного погодя.
Амфилохій не договорилъ и грузно стукнулъ по столу кулакомъ. Художникъ не слышалъ восклицанія Рудометкина и не замѣтилъ энергіи его жеста: онъ соображалъ чего бы потребовать съ Амфилохія.
-- Слушай, Рудометка, сказалъ онъ надумавшись.-- Я тебѣ все досконально разузнаю, только уговоръ дороже денегъ: коли Кононовъ женится, ты ко мнѣ на квартиру переѣдешь.
-- Согласенъ, отвѣчалъ Рудометкинъ и быстро вставъ, вышелъ изъ комнаты.
Художникъ ждалъ пять, семь, десять, двѣнадцать минутъ, наконецъ за четверть, а Рудометкинъ не возвращался. "Что онъ тамъ?" спохватился Семенъ Иванычъ и обратился къ половому. Въ отвѣтъ онъ услышалъ что Амфилохій Григорьевъ расплатились за буфетомъ и уѣхали.
"Ахъ чортъ! подумалъ художникъ,-- а я было надумался задатокъ съ него за квартиру взять. И тащись теперь на Васильевскій пѣшкомъ!"
-- А что, обратился онъ къ половому, Амфилохій Григорьичъ не говорили что если я спрошу чего, на ихъ счетъ записать?
-- Никакъ нѣтъ-съ, ухмыльнулся половой.
-- Экой непредупредительный! измыслилъ вслухъ Семенъ Иванычъ и вздохнувъ поплелся домой.
Амфилохій, сѣвши на сани, далъ Семену адресъ куда везти, но лихачъ, услышавъ что сѣдокъ нѣсколько разъ проговорилъ: "А если нѣтъ, убью", и опасаясь уголовья, свезъ его прямо домой.
IV.
На другой день хитрая Петровна и легкомысленная Амалія, въ ожиданіи пробужденія Семена Иваныча, бесѣдовали о излюбленномъ предметѣ. Амалія, по обычаю, всемѣрно отрицала что Кононовъ влюбленъ въ нее, и чѣмъ больше отрицала, тѣмъ сильнѣе увѣрялась въ справедливости Петровниныхъ доводовъ.
-- Да сами же вы вчера говорили что онъ ласковѣй сталъ! воскликнула компанѣйонка.
Хозяйка не отрицала.
-- Ну, и я вамъ сказку что точно ласковѣй сталъ, подтвердила отъ своего именаи компаньйонка.
И это отрицать нельзя было.
-- А потомъ вы же говорили что веселымъ нашъ Петръ Андреичъ сдѣлался. А ужь когда человѣкъ веселымъ и ласковымъ становится, значитъ влюбимшись. И вы, Амалія Ѳедоровна, не спорьте: самыя вѣрныя эти примѣты, вѣрнѣй ихъ нѣту.
Блондинка и не думала спорить.
-- А кромѣ какъ въ васъ, въ кого же ему?
Амалія Ѳедоровна вскочила и замахала руками.
-- Лѣтъ, измыслила она послѣ нѣкотораго молчанія,-- вотъ вы, Петровна, все говорите что онъ скажетъ мнѣ, а онъ до сихъ поръ ничего не говорилъ.
-- Нельзя же, Амалія Ѳедоровна, сразу. И повѣрьте, въ этомъ никакой пріятности нѣтъ. Онъ мущина политичный и всю эту маханику понимаетъ. А секретъ этотъ, что въ скоротечности пріятности нѣтъ, мнѣ актриска одна открыла, а ужъ ихъ на этотъ счетъ взять. Самыя что ни есть по этому предмету дамы чувствительныя. Вотъ и онъ подумаетъ, подумаетъ, надумается и объяснитъ.
-- Ахъ! томно вздохнула Амалія.
Въ эту минуту послышалось чиханье господина Худышкина. Художникъ, проснувшись, трижды чихнулъ и почелъ это за хорошій для здоровья признакъ и за таковое же для исполненья желанья предзнаменованье. А желанье Семенъ Иваныча могло заключаться только въ скорѣйшемъ къ нему на квартиру переѣздѣ Амфилохія, ибо онъ проснувшись немедленно вспомнилъ о вчерашнемъ. И Семенъ Иванычъ замечтался было о томъ каково Рудометка будетъ справлять новоселье, какъ въ полуотворенную дверь глянула Амалія Ѳедоровна.
-- Чего еще? окрысился художникъ съ неудовольствіемъ отрываясь отъ мечтаній.
-- Чаю...
-- Да, чаю, тѣмъ же недовольнымъ тономъ продолжалъ Семенъ Иванычъ.-- Вы, прости Господи, только и знаете что ѣсть да пить, а того не думаете легко ли мнѣ денежки достаются. Ну, что сегодня дѣлала?-- И не дождавшись отвѣта смущенной блондинки:-- Самъ скажу: все утро прокофейничали да протрещали съ этою дурой Петровной, а нѣтъ того чтобы мнѣ помогать на хлѣбъ зарабатывать.
-- Ты знаешь...
-- Я-то знаю, вотъ вы ничего не знаете! торжественно и грозно перебилъ россійскій Рафаэль.
-- Мы, самъ знаешь, работаемъ, но когда негдѣ доставать...
-- Надо поискать, столь же грозно продолжалъ художникъ.-- Ну да гдѣ вамъ! Вы съ Петровной вѣчно вчерашняго дня ищите. Впрочемъ, Богъ съ вами, внезапно смилостивился Семенъ Иванычъ,-- я за васъ подумалъ, я вамъ работу нашелъ, не прозѣвайте только. Приданое шить требуется, богатое. Кононовъ женится.
У Амаліи Ѳедоровны руки, какъ мертвыя, ударились о полы.
-- Что, аль не по вкусу пришлось? съ грубымъ смѣхомъ воскликнулъ любовникъ.-- Думали: сосиськами кормитъ, такъ и души въ васъ не чаетъ? Нѣтъ-съ, почище васъ нашелъ, на графинѣ женится.
Почему Семену Иванычу вздумалось приврать о графинѣ, онъ самъ не зналъ; быть-можетъ, мечта о переѣздѣ Рудомега и соединенномъ съ нимъ графинѣ водки была причиной такого невольнаго каламбура. Какъ бы то ни было, приварка о графинѣ успокоительно подѣйствовала на блондинку: если она и предпочтена, то не простой смертной.
-- Нѣтъ, отвѣчала она,-- ты говоришь, онъ женится, а кто же намъ дастъ приданое шить?
Столь простое препятствіе не приходило въ художникову голову, и онъ задумался.
-- Ты вотъ что, наставительно началъ онъ,-- не вздумай самого спрашивать. Еще разсердится, пожалуй; я вѣдь по секрету узналъ. А ты Чулкова разспроси да осторожненько, чтобы дѣла не испортить. Онъ васъ и отрекомендуетъ. Слышишь: осторожно? Ну да я на тебя надѣюсь: ты у меня умница. Ну, ступай же, да чайку...
-- Нашъ Кононовъ на графинѣ женился, Семенъ Иванычъ по секрету узнавали, объявила хозяйка компаньйонкѣ, входа въ кухню.
-- Какъ женился? Да куда жь онъ жену-то дѣвалъ?
Хитрая компаньйонка, пораженная вѣстью, не догадалась что ошибка во времени произошла вслѣдствіе душевнаго волненія хозяйки.
-- Будетъ жениться, поправилась Амалія.
-- Когда?
И не дождавшись отвѣта, Петровна быстро накинула пеструю шаль на голову, точно опасаясь что безъ таковой предосторожности взбудораженныя извѣстіемъ мысли разлетятся во всѣ стороны черезъ черепныя поры, и слѣдомъ шмыгнула въ двери. Куда она спѣшила, компаньйонка сама не знала и опамятовалась только у мелочной лавочки.
-- А жилецъ-то нашъ, про котораго я еще вамъ разказывала, объявила она вбѣгая въ лавочку,-- женится вѣдь, какже. Самъ-то изъ студентовъ, а графиню подцѣпилъ.
-- Такъ-съ, невозмутимо отвѣчалъ лавочникъ, кладя на кости тридцать три съ четвертью копѣйки.
-- Помилуйте! опротестовала лавочникову невозмутимость Петровна.-- Гдѣ жь это слыхано чтобы студентъ да на графинѣ! И притомъ поврежденіе въ умѣ имѣетъ.
-- Такъ-съ, отвѣчалъ лавочникъ сбрасывая съ костей двѣ копѣйки.
-- Какже, какже! И все отчего? Въ книги зачитывался. Шутка ли всю Библію сначала какъ слѣдъ, а потомъ на изворотъ, отъ доски до доски прочелъ: не мудрено что и повредился.
-- Чт о мудренаго! попрежнему безмятежно отвѣчалъ лавочникъ и обратясь къ вошедшей горничной отпустилъ ей восьмушку чаю и затѣмъ уже снова обратился къ Петровнѣ:-- А впрочемъ бракъ дѣло священное и даже Богу угодное, объявилъ онъ.
И купецъ, отложивъ счеты въ сторону, не безъ умиленія поглядѣлъ на образъ и воздохнулъ.
V.
Время шло да шло; до Святокъ оставалось примѣрно двѣ недѣли. Тетя Маша сумерничала со своею пріятельницей дѣвицей Мучицыной. Бесѣда эта, какъ многія ей подобныя, происходила въ тети-Машиной комнатѣ, при чемъ тетя сиживала на любимомъ своемъ мѣстѣ -- на большомъ, окованномъ и покрытомъ стариннымъ ковромъ сундукѣ, стоявшемъ въ углу около печки. Сундукъ этотъ былъ личнымъ врагомъ Павлы Тимоѳевны, она "видѣть его не могла" и много разъ просила тетку выбросить эту старую "дрянь". Марья Ивановна на за что не соглашалась: сундукъ былъ давно въ семьѣ и вдобавокъ ей нравился. Чуть ли не эта гонимая цивилизованною данностью мебель послужила яблокомъ раздора между теткой и племянницей, а вполнѣ достовѣрно что была она долгое время источникомъ немалыхъ огорченій и даже слезъ для тети Маши. Быть-можетъ потому-то и былъ сундукъ для нея таково дорогъ и любезенъ.
-- Ужь давнымъ-давно я замѣчала, повѣствовала тетя Маша,-- что между ними что-то такое начинается и очень хорошо все это видѣла. А Петра Андреича, вотъ не повѣрите, Любовь Петровна, я съ перваго взгляда полюбила. Коли хорошій человѣкъ, такъ этого ужь не скроешь и сейчасъ это видно. А понравился онъ мнѣ тѣмъ что не въ нонѣшнихъ, Богъ съ ними! Съ нами, старухами ("Какіе же еще кромѣ тебя здѣсь старухи?" не преминула подумать Mlle Мучицина) разговаривать не брезгуетъ и почтительнымъ быть умѣетъ. Вѣдь за это больше и не взлюбила его наша игуменья.-- Павлѣ Тимоѳевнѣ теперь отъ тети Маши иного званія какъ игуменья не было.-- Ну, и сами знаете, Любовь Петровна, глаза у него...-- Тутъ слѣдовало уже извѣстное читателю описаніе достоинствъ Кононова.-- Братецъ Мина Иванычъ, по своей учености, конечно ничего этого не замѣчалъ, и вотъ какъ-то разъ приходитъ и начинаетъ на чемъ свѣтъ стоитъ Петра Андреича намъ съ Людочкой расхваливать. Я помалчиваю себѣ, да какъ на Людочку взгляну, просто насилу удержаться могу, смѣшокъ меня разбираетъ. Братецъ и до сихъ поръ думаетъ что я ничего не знала и всего этого давно не замѣчала.
Тетя Маша явно преувеличивала и свою проницательность и свое "во всемъ этомъ" значеніе, но вовсе не изъ желанія потщеславиться предъ Любовью Петровной. Далеко нѣтъ. Доброй старушкѣ казалось что все оно точно такъ происходило какъ она сказывала; болѣе, она не шутя огорчалась бы, начни кто-нибудь увѣрять ее въ противномъ. Такое невинное самообольщеніе было потребностью ея любящаго сердца; она просто не могла выдѣлить себя изъ "всего этого" и не за то обидѣлась бы на возстановителя истины что онъ заподозрилъ бы ее въ ложныхъ показаніяхъ, а за сомнѣніе будто такое важное въ семьѣ дѣло случилось безъ ея вѣдѣнія и полнаго сочувствія. Такое невинное самообольщеніе вдобавокъ возвышало и укрѣпляло ея сердце. Конечно, тетя Маша всегда готова была все сдѣлать для Людочки, но случись теперь нужда въ ея самопожертвованіи, добрая старушка испытала бы особое радующее и счастливящее чувство.
-- Онъ однако формальнаго предложенія еще не сдѣлалъ, съ подавленнымъ вздохомъ отвѣчала дѣвица Мучицына, разумѣя подъ нимъ Владиміра Дмитрича.
-- Что вы, Любовь Петровна, какъ вамъ не грѣхъ это говорить! съ жаромъ укоряла ее старушка.-- Развѣ можно такъ скоро? Пусть познакомятся, узнаютъ другъ друга. А то насмотрѣлась я на нонѣшнія свадьбы скороспѣлыя: сегодня познакомились, завтра повѣнчались, а черезъ недѣлю гляди и разъѣхались. Нѣтъ, устройся у нихъ скоро, я, вотъ ей-Богу, сама воспротивилась бы и братца Мину Иваныча противиться наставала бы.
Тетя Маша невинно лукавила. Не только она не воспротивилась бы, а еще меньше стала бы наставлять Мину Иваныча, куда! Она спала и видѣла что предложеніе сдѣлано, и Людочка съ Петромъ Андреичемъ объявлены невѣстой и женихомъ. А лукавила она потому: ея сердцу казалось непозволительнымъ даже чуточное осужденіе (а таковое, по ея мнѣнію, заключалось въ словахъ пріятельницы ) любимыхъ и любящихся существъ. Черноокая дѣва охотно соглашалась съ доводами старушки: они объясняли ей почему Чулковъ до сихъ поръ не заикался о формальномъ предложеніи.
-- А вѣдь по настоящему, продолжала Марья Ивановна,-- мой интересъ чтобъ оно поскорѣй устроилось.
-- Вамъ-то что же? съ удивленіемъ спрашивала Любовь Петровна, и съ немалымъ сердцемъ въ самомъ оскорбленномъ тонѣ про себя думала: "Скажите, и она туда же! Для меня оно важнѣе, да и то соглашаюсь ждать."
-- Я тогда къ братцу или къ Людочкѣ переѣхала бы, а то мочи моей нѣтъ. Къ игуменьѣ-то нашей подступу нѣтъ; какъ братецъ Мина Иванычъ образумилъ ее, чуть ли не злѣе еще стала. Спросить: не хочешь ли бифстексу къ завтраку, а она фыркаетъ: "ничего", говоритъ, "не знаю, дѣлайте по-своему, ничьей я свободы не стѣсняю." Затвердила, прости Господи, эту свободу какъ сорока Якова.
Коснувшись отношеній къ старшей племянницѣ, старушка касалась своей слабой струны и не могла удержаться чтобы въ сотый разъ не разказать объ обидахъ отъ Павлы и чѣмъ эта ей обязана. О, еслибы Павла Тимоѳевна разъ въ недѣлю или дважды въ мѣсяцъ, но съ непритворною лаской, хотя бы о сущихъ пустякахъ говорила съ ней, никогда такія рѣчи и въ голову тети Маши не приходили бы! Любовь Петровна, памятуя ею самой отъ Павлы Тимоѳевны понесенныя оскорбленія, всегда терпѣливо и сочувственно выслушивала эти жалобы, а разъ или два, по той же причинѣ чт о заставила Жида удавиться, всплакнула даже, но отнюдь не по поводу воспоминаній, а такъ просто, отъ полноты чувствъ.
"О, еслибы знали люди о чемъ я плачу!" твердила про себя Mlle Мучицына въ то время какъ слезы лились изъ ея слишкомъ выразительныхъ и черезчуръ черныхъ очей.