I.
Господинъ Хамазовъ, возлежа на ложѣ во всемъ великолѣпіи восточнаго наряда, совершалъ кейфъ, то-есть, попросту, попивая кофе немилосердно палилъ папиросы, валяясь на диванѣ въ халатѣ и туфляхъ. Я дозволилъ себѣ нѣсколько возвышенный тонъ вовсе не потому, какъ многіе могутъ подумать, что узорный халатъ господина Хамазова былъ необычайно хорошъ и не потому даже что былъ онъ вдобавокъ подаркомъ, gage d'amour, первой развитой имъ дамы, вышившей своими нѣжными ручками туфли красовавшіяся на ногахъ акцизнаго Наполеона. Совсѣмъ нѣтъ. Потому я на торжественный ладъ настроилъ лиру свою что самъ господинъ Хамазовъ былъ необычайно хорошъ въ халатѣ. Таково, по крайности, было мнѣніе близко знавшихъ его дамъ. Сказанія ходившія по этому поводу отзывались отчасти баснословіемъ. Именно утверждалось: кто-де Іоанникія въ халатѣ не видалъ, тотъ вовсе его не видалъ; къ этому присовокуплялось: всякая-де смертная, будь она стриженая или долговолосая, удостоившаяся лицезрѣть господина Хамазова въ семъ одѣяніи, неминуемо и страстно въ него влюбится. Куцая пріятельница Паулины Тимоѳевны, кромѣ того (разумѣется, въ интимной бесѣдѣ) утверждала будто всѣ многочисленныя побѣды Іоанникія Іосифовича были одержаны именно въ этомъ халатѣ.
Итакъ, Іоанникій валялся на диванѣ. Онъ поперемѣнно попалъ то правую, то лѣвую сторону верхней губы и судя по этой примѣтѣ находился въ перемѣнчивомъ расположеніи духа, примемъ въ его прогрессивной головѣ пріятныя мечты смѣнялись непріятными. Бытъ-можетъ, такому обстоятельству то способствовало что наканунѣ приходилось 14ое декабря, а Іоанникій имѣлъ привычку, по собственному выраженію "справлять день пяти мучениковъ".
Какъ бы то ни было, о чемъ бы въ послѣднее время господинъ Хамазовъ ни раздумывался, о своихъ ли служебныхъ успѣхахъ, или о благахъ человѣчества, мысль его въ концѣ концовъ неминуемо сворачивала на Людмилу Тимоѳевну.
"Хорошенькая жена плюсъ двадцать тысячъ c'est joli", въ такомъ видѣ формулировалъ онъ свои мечты о милой барышнѣ если предварительно размышлялъ о выгодахъ службы по акцизу. "Почему именно двадцать тысячъ?" допрашивалъ онъ себя порою, "можетъ-быть больше и гораздо больше, вдвое больше". Но по неизвѣстнымъ самому господину Хамазову причинамъ цифра 20.000 постоянно приходила ему въ голову.
Формула нѣсколько измѣнялась когда мечтѣ о хорошенькой женѣ предшествовали размышленія о благѣ человѣчества, а именно бывала такова: "Двадцать тысячъ плюсъ Америка c'est даже très joli: умирать не надо". Слѣдуетъ замѣтить что Іоанникій Іосифовичъ не только отъ нечего-дѣлать мечталъ, но въ дружескихъ бесѣдахъ отъ нечего-говорить не рѣдко выражалъ желаніе переселиться въ Америку.
-- Намъ, людямъ новымъ, проповѣдывалъ онъ,-- въ Россіи да и вообще въ Старомъ Свѣтѣ дѣлать нечего: почва въ теченіи долгихъ вѣковъ слишкомъ испорчена и насквозь роялизмомъ прогнила, но въ Америкѣ! О, въ Америкѣ я показалъ бы на что способенъ, и мои идеи не погибли бы даромъ.
Господинъ Хамазовъ не шутя былъ увѣренъ что только онъ въ Америку, его сейчасъ же въ президенты выберутъ, а тамъ ужъ дорога открытая.
Сегодня господинъ Хамазовъ предварительно удостоилъ человѣчество размышлять о его благѣ, а потому стремился въ Америку: за каковыя стремленія и поощрялся правый усъ. Но сегодня же онъ съ особою ясностью усматривалъ что какъ разъ на дорогѣ въ Новый Свѣтъ, въ видѣ неминуемой мели или неизбѣжнаго рафа, торчитъ Кононовъ. И за такую прозорливость шибко доставалось лѣвому усу.
"Нѣтъ," съ зубовнымъ скрежетомъ, почти вслухъ возгласилъ господинъ Хамазовъ, "нѣтъ, я этого не позволю. Не такой я, чортъ возьми, человѣкъ чтобъ уступать всякой швали. Я и то, по лѣни, запустилъ дѣла. Но чортъ же зналъ что она такъ скоро врѣжется въ этого Іерихонца (полъ Іерихонцами разумѣлись всѣ несогласники съ ученіемъ, долженствовавшіе погибнуть отъ трубы будущаго Навина, Іоанникія тожь.)
Господинъ Хамазовъ прошелся по комнатѣ, со злобой отшвырнулъ ногой валявшійся на полу окурокъ, точно то не окурокъ былъ, а самъ неминуемый рифъ, и подойдя къ окну задумчиво вытаращилъ глаза на трубы супротивнаго дома.
"Да," продолжалъ онъ, "надо показать ей чѣмъ эти господчики попахиваютъ. Понятно, никто иной, онъ натолковалъ ей что я соціалистъ, коммунистъ и прочая! (Что разумѣлъ господинъ Хамазовъ подъ прочая осталось неизвѣстно ). Конечно, онъ: самой гдѣ бы догадаться! Я сколькихъ барынь на своемъ вѣку развилъ, да онѣ черезъ два года развѣ узнавали что держатся коммунистическихъ идей! А этимъ Іерихонцамъ сейчасъ кличку придумать надо. И нѣтъ ничего на свѣтѣ вреднѣе всякихъ кличекъ: онѣ только публику отъ насъ отпугиваютъ. Отцы-іезуиты давно это поняли и умѣютъ скрывать свою принадлежность къ ордену. Такъ и намъ поступать слѣдуетъ... Впрочемъ, на сегодня благо человѣчества можно и по боку; теперь надо придумать какъ бы этого буржуазишку проучить. Впрочемъ, за поводомъ ходить далеко не къ чему. Онъ меня предъ ней коммунистомъ ославилъ, и сего достаточно. Брависсимо, предлогъ найденъ!"
Господинъ Хамазовъ до того былъ своимъ монологомъ доволенъ что чуть самому себѣ не зааплодировалъ, и перешелъ къ зеркалу. Подрапировавшись халатомъ и полюбовавшись своею физіономіей, Іоанникій порывистымъ движеніемъ засучилъ правый рукавъ и сталъ разсматривать въ зеркало же мускулы, заставляя ихъ сокращаться и растягиваться, и повидимому остался весьма доволенъ такимъ смотромъ. Далѣе, онъ взялъ щетку въ руку, отступилъ шага на два, согнулъ руку, точно держалъ не щетку, а пистолетъ, прищурился на правый глазъ, сдѣлать пальцами движеніе точно спуская курокъ, прищелкнулъ языкомъ, издалъ звукъ "пафъ" и закрылъ глаза. Простоявъ малое время съ закрытыми глазами и нѣсколько назадъ откинувъ туловище, онъ медленно и широко открылъ очи, приподнялся на цыпочки, словно желая разглядѣть лежавшаго за сугробомъ противника, положилъ щетку, самодовольно отвернулся отъ зеркала и пошелъ къ дивану.
Дуэль съ Кононовымъ была рѣшена.
"А страсть какъ эти бабенки ероевь любятъ," подумалъ онъ ложась на диванъ и съ особымъ удовольствіемъ, по совершеніи въ столь короткое время столь многихъ и великихъ подвиговъ, закуривая папиросу. "И только бы Іерихонецъ не струсилъ, въ чемъ я впрочемъ не сомнѣваюсь, наша Людмилочка отвернется отъ него."
Господинъ Хамазовъ, въ качествѣ радикала, явно отвергалъ дуэль, этотъ "грубый остатокъ средневѣковаго варварства". Господинъ же Хамазовъ, какъ простой смертный, въ тайнѣ допускалъ въ извѣстныхъ случаяхъ дуэль какъ средство "въ высшей степени практическое". Но не думайте что онъ былъ бретеромъ. Нѣтъ, Іоанникій болѣе воображеніемъ одобрялъ дуэль, въ жизни никогда не дрался и всего разъ посылалъ картель да и то неудачно. Именно, когда перворазвитая имъ барынька, одновременно почувствовавъ оскудѣніе финансовъ и ощутивъ угрызеніи совѣсти, возвратилась на путь истины и вернулась къ мужу, Іоанникій, долго не могшій переварить такого афронта, задумалъ убить мужа. Онъ обвинялъ его въ употребленіи подлыхъ средствъ для возвращенія себѣ жены. Подлыя, по мнѣнію господина Хамазова, средства въ томъ состояли что мужъ писалъ женѣ сколько писемъ гдѣ предлагалъ полное забвеніе и прощеніе и затѣмъ, по прощеніи, "наущалъ" жену отсылать нераспечатанными письма господина Хамазова. Къ великому сокрушенію Іоанникія, его же секунданты не нашли въ таковыхъ поступкахъ мужа никакого повода къ дуэли.
*Я все сдѣлалъ," утѣшился въ тѣ поры господинъ Хамазовъ, "чтобы доказать ей что ея благовѣрный не только дрянь, но и трусъ, и если она все-таки желаетъ жить съ нимъ -- плевать я на нее хотѣлъ."
О, господинъ Хамазовъ постоянно пекся о другихъ, и никакъ о себѣ!
"Кому бы," раздумывалъ акцизный радикалъ, "поручить это дѣло? Надо человѣка потолковѣе, а то опять напутаютъ и дадутъ возможность увернуться."
И только-что господинъ Хамазовъ сталъ мысленно перебирать знакомыхъ, какъ въ комнату ввалился старшій Погалевъ.
"Voilà mon homme!" рѣшилъ Іоанникій Іосифовичъ и вслухъ:-- А у меня къ вамъ, Степанъ Николаичъ, просьба великая.
-- Къ вашимъ услугамъ, любезно отвѣчалъ Степанъ Николаевичъ.
II.
Иному читателю, быть-можетъ, покажется страннымъ появленіе старшаго Погалева у человѣка обозвавшаго его "донощикомь"; но если это случится, то будетъ только знакомъ что читателю не извѣстенъ тотъ типъ россійскихъ либераловъ, къ нимъ же принадлежалъ Степанъ Николаичъ. Отличительная ихъ черта -- необычайное рыхлодушіе; они не выдерживаютъ ни малѣйшаго посторонняго напора и либо сжимаются въ какую угодно напирателю форму, либо разсыпаются въ порошокъ, а предъ тѣмъ кто умѣетъ ловко польстить ихъ коньку даже мелкимъ бѣсомъ разсыпаются. Имъ нравится, всякая таинственность, туманная расплывчатость, неясность и запутанность; все таковыми свойствами отличающееся, по ихъ словамъ, они вполнѣ понимаютъ. Всему опредѣленному и ярко обозначенному они враги непримиримые. У нихъ нѣтъ ясныхъ желаній и мыслей; взамѣнъ этого они переполнены либеральными поползновеніями. Нѣтъ, даже не либеральными. Какъ ни запутана наша политическая терминологія, все-таки слово "либеральный" для нихъ слишкомъ опредѣленно. Не либеральными, а либеральненькими поползновеньицами они начинены. Они вѣчно вздыхаютъ о необходимости либеральныхъ мѣръ, но ни одну мѣру въ свѣтѣ не назовутъ вполнѣ либеральною. "Эманципація крестьянъ, разсуждаютъ они, конечно въ нѣкоторомъ отношеніи можетъ быть названа мѣрой либеральною, но къ сожалѣнію она вызвана необходимостью." По-ихнему, либеральныя мѣры слѣдуетъ принимать безо всякой необходимости, а такъ изъ любви къ чистому, вполнѣ независимому отъ житейскихъ дрязгъ, либерализму. Въ глубинѣ души они, кажется, побаиваются-таки что-либо признать либеральнымъ: ихъ воздыханія лишатся букета.
Лично Погалевъ былъ человѣкъ добрый и не глупый, но имѣлъ несчастіе правильно судить о предметѣ спустя болѣе или менѣе долгое время послѣ того какъ это требовалось и страдалъ тщательно скрываемою и вполнѣ платоническою ненавистью къ правительству, не къ русскому -- Боже избави такой опредѣленности!-- а такъ, къ правительству вообще. Его идеаломъ было жить и дѣйствовать противъ правительства, а онъ по мѣрѣ силъ исполнялъ это; не думайте однако чтобъ онъ дѣлалъ вещи предосудительныя; напротивъ, дѣянія его достойны всякой хвалы. Напримѣръ, по добротѣ сердечной, онъ подарилъ своимъ крестьянамъ земельный надѣлъ, и въ глубинѣ душевной утѣшался: такой де подарокъ "противенъ видамъ правительства". Какъ человѣкъ неглупый, онъ былъ дѣльнымъ и исправнымъ чиновникомъ, но и тутъ нашелъ утѣшеніе: по его мыслямъ какъ-то выходило что имѣть исправныхъ и дѣльныхъ чиновниковъ, собственно де говоря, противно видамъ правительства.
Примиреніе Погалева съ господиномъ Хамазовымъ послѣдовало при слѣдующихъ обстоятельствахъ. Погалевъ не раньше какъ на другое утро почувствовалъ всю горечь обиды, и три первой же встрѣчѣ рѣшился высказать все это акцизнику, но Іоанникій обошелъ его (и не такихъ людей онъ обходилъ!). Заключивъ по выраженію лица о нерасположеніи Погалева, онъ первый подошелъ къ нему, дружески-неряшливымъ тономъ побранилъ себя за излишнюю горячность и въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ распространился о "джентельменской сдержанности" Степана Николаевича. Степанъ Николаевичъ не замедлилъ разрыхлѣть, и съ чувствомъ пожалъ руку обидчика.
"Хотя мы во многомъ и не сходимся, но все же оба мы противъ правительства", утѣшилъ онъ себя и съ радостью принялъ предложеніе Хамазова "забѣгать къ нему чтобы поспорить о томъ и семъ."
И сегодня Погалевъ забѣжалъ къ Іоанникію для той же цѣли.
-- Не знаю какъ благодарить васъ, подхватилъ Іоанникій Погалевское "къ вашимъ услугамъ",-- за ваше расположеніе ко мнѣ и за вашу готовность помочь мнѣ въ дѣлѣ которое со стороны можетъ показаться пустяшнымъ, но для меня чрезвычайно важно.
Погалевъ почувствовалъ себя связаннымъ словомъ исползать нѣчто, и ничего серіознаго въ семъ "нѣчто" не подозрѣвая сталь внимательно слушать изліянія господина Хамазова.
Іоанникій принялся развивать мысли выраженныя въ давешнихъ монологахъ, присочиняя фабулу. Вотъ что, по еге разказу, случилось. Онъ любилъ дѣвушку безумно, страстно она совсѣмъ другихъ убѣжденій и "даже многія изъ ея мыслей, какъ со вздохомъ объявилъ Іоанникій, заставляли кровью обливаться его сердце". Но что дѣлать? Напрасно разсудокъ боролся противъ страсти. Дѣвушка видя его любовь, стала отвѣчать ему; по крайней мѣрѣ всѣ замѣчали что она особенно къ нему внимательна. Онъ могъ уже надѣяться на увѣнчаніе своихъ пламенныхъ желаній, какъ въ домъ втерся, помимо воли старшихъ членовъ семьи, молодой человѣкъ. Этотъ человѣкъ, средствами для сколько-нибудь порядочнаго человѣка непозволительными (въ чемъ они состояли господинъ Хамазовъ краткости ради опустилъ), обольстилъ сердце дѣвушки, мало того, оклеветалъ предъ нею "политически, нравственно и лично" болѣе счастливаго соперника. Господинъ Хамазовъ не хочетъ чернить этого человѣка, хотя и знаетъ про него вещи возмутительныя; онъ предоставляетъ нравственному чувству Погалева назвать достойными именемъ человѣка дѣйствовавшаго, положимъ, подъ вліяніемъ страсти, но средствами подлыми. Послѣднее слово точно нечаянно вырвалось изъ груди г. Хамазова; онъ извинился за него и воздохнулъ.
Несмотря на спутанностъ, неясность и противорѣчія разказа, а можетъ-быть именно благодаря этимъ качествамъ, повѣсть о любви акцизнаго Наполеона III весьма понравилась Погалеву.
-- Поступокъ этого молодаго человѣка, поспѣшилъ онъ выразить свое негодованіе, -- неблагороденъ и вполнѣ достоинъ того имени которое вы, по деликатности, взяли назадъ. И повѣрьте, я вполнѣ цѣню деликатность вашего чувства.
Г. Хамазовъ съ чувствомъ пожалъ руку цѣнителя своихъ деликатныхъ чувствъ.
-- Итакъ, началъ онъ, глядя внизъ и въ сторону, -- вы поѣдете и сдѣлаете ему вызовъ отъ моего имени.
-- Дуэль!! закричалъ удивленный Погалевъ, и про себя: "О чортъ возьми! вотъ такъ влопался: а я думалъ, онъ просто ищетъ моего сочувствія."
-- Вы изъявили готовность помочь мнѣ и дали слово....
-- О, конечно, конечно! пролепеталъ бѣдный Погалевъ и подумалъ: "да съ кѣмъ же онъ драться-то хочетъ? чтожь я не спросилъ?"
И онъ освѣдомился объ имени противника; Іоанникій назвалъ Кононова.
-- Но позвольте, снова опамятовался Степанъ Николаичъ.-- Для дуэли предлогъ нуженъ, а у васъ?...
-- Но вы сами нашли его поступки....
-- Согласенъ, но нуженъ такъ-сказать ближайшій....
Господинъ Хамазовъ возразилъ что это "рутина", но Погалевъ нашелся и отвѣтилъ что "и сама дуэль вообще вещь отсталая". Іоанникій согласился, подраться тѣмъ не менѣе считалъ необходимымъ. По меньшей мѣрѣ съ часъ переливали они изъ лустаго въ порожнее, и обратно. Наконецъ, послѣ долгихъ отнѣкиваній радикала, либералъ настоялъ что будетъ написано къ Кононову письмо гдѣ изложатся всѣ его поступки; Кононову предложено будетъ извиниться, и въ случаѣ отказа -- вызовъ. Сказавъ что завтра въ десять часовъ онъ заѣдетъ за письмомъ, Погалевь откланялся.
Дорогой онъ не мало бранилъ себя что ввязался въ такое дѣло. "И какъ устраиваются дуэли," размышлялъ онъ, "не знаю, но навѣрно какъ-нибудь иначе. И я-то, мирный гражданинъ, и вдругъ! Въ такихъ дѣлахъ къ гвардейцамъ или по крайности къ путейскимъ штабъ-офицерамъ обращаться слѣдуетъ," наставлялъ онъ отсутствующаго господина Хамазова. Степанъ Николаичъ не раньше успокоился какъ надумавшись что теперь все дѣло въ его рукахъ, а стало онъ можетъ разстроить дуэль, и тѣмъ послужить либеральнымъ идеямъ.
III.
Кононовъ съ Чулковымъ долго засидѣлись у Воробьевыхъ. На обратномъ пути Петръ Андреичъ сталъ уговаривать пріятеля ѣхать ночевать къ себѣ.
-- Ближній свѣтъ, на Васильевскій тащиться! замѣтило Чулковъ.
-- Ахъ, Боже мой! мнѣ надо, возразилъ Кононовъ такимъ тономъ: "какъ де вамъ нестыдно не ѣхать когда мнѣ нужно."
"Открыться хочетъ", подумалъ Владиміръ Дмитричъ, и тотчасъ же согласился на пріятелеву просьбу.
Откровенія, вопреки ожиданію Чулкова, не послѣдовало: хотя пріятели проболтали о разныхъ разностяхъ до бѣда свѣта. На другой день, проснувшись не рано, они безмятежно наслаждались чаепитіемъ, какъ раздался звонокъ. Кононовъ въ это утро былъ въ особомъ, сосредоточенномъ и въ то же время разсѣянномъ расположеніи духа. Казалось, одна дума, одно чувство хотѣли поглотить всего человѣка и онъ радовался такому поглощенію, всячески стремился къ нему, но чуть отдастся завѣтной думѣ какъ тысячи тысячъ мелкихъ полумыслей и соображеній нападутъ на нее, начнутъ ее толкать, тормошить, щипать и всячески отвлекать отъ нее человѣка. На языкѣ у Петра Андреича вертѣлись какія-то, какъ ему представлялось, давно и зрѣло обдуманныя, но въ то же время доселѣ ему чуждыя слова, и выговориться этимъ словамъ мѣшаютъ тѣ же несносныя мелочи. Такъ и теперь: только онъ открылъ ротъ, только собрался окончательно сказать завѣтное слово,-- чортъ принесъ кого-то. Кононовъ распорядился было никого не принимать, но Петровна доложила что пришелъ "баринъ, изъ себя ражій, и по самонужнѣющему дѣлу непремѣнно желаютъ ихъ видѣть ". Приказавъ просить обождать, Кононовъ сталъ торопливо и сердито одѣваться, намѣреваясь какъ можно скорѣе сбыть докучнаго гостя. Посѣтитель -- читатель догадался что то былъ Погалевъ и потому мнѣ не зачѣмъ называть его -- между тѣмъ откашливался и про себя репетировалъ роль секунданта. Онъ думалъ было по дорогѣ заѣхать къ знакомому путейцу посовѣтоваться, но побоялся преждевременной огласки, и своимъ умомъ дошелъ что секундантъ долженъ имѣть видъ нѣсколько офиціальный, сюртукъ до верху застегнутый и рѣчь витіеватую и даже отчасти торжественную.
Кононовъ не сразу узналъ Погалева, и когда тотъ назвалъ себя по имени, обрадовался ему какъ родному.
-- Очень радъ, очень радъ, заговорилъ онъ,-- пожалуста садитесь. Я вѣдь очень хорошо знаю вашего братца. Какже, М. Paul! Что за милый мальчикъ! Мы всѣ такъ любимъ его.
И Кононову вспомнился длинный рядъ вечеровъ, и всѣ участники, и онъ еще разъ объявилъ Погалеву: молъ очень радъ васъ, видѣть, и въ пятый, кажется, разъ крѣпко прекрѣпко пожалъ ему руку.
-- Я къ вамъ по дѣлу.
-- Чѣмъ могу быть полезенъ? Говорите, очень радъ.
-- Дѣло, началъ было Степанъ Николаичъ, но вспомнивъ что просто и прямо сказать въ чемъ дѣло будетъ не довольно офиціално, вставъ разстегнулъ до верху застегнутый сюртукъ, вынулъ письмо, съ поклономъ подалъ его Кононову, снова застегнулся на всѣ пуговицы и затѣмъ только сѣлъ.
-- Отъ кого это? спросилъ Кононовъ, вертя письмо въ рукахъ.
-- Отъ Іоанникія Іосифовича Хамазова, торжественно обѣлвилъ секундантъ.-- И я беру на себя смѣлость просить васъ прочесть его какъ можно внимательнѣе.
Кононовъ весьма невнимательно пробѣжалъ письмо и ничего не понялъ. "Глупости какія-то", рѣшилъ онъ.
-- Изволили прочесть?
-- Прочелъ, какже! беззаботно отвѣчалъ Кононовъ.
-- И что скажете?
-- Что скажу?-- Сказать рѣшительно было нечего.-- Вы пожалуста, съ ласковою просьбой обратился онъ къ Погалеву,-- пожалуста объясните мнѣ на словахъ: что угодно вамъ или, быть-можетъ, господину Хамазову?
-- Господинъ Хамазовъ требуетъ удовлетворенія.
-- Удовлетворенія? за что?
-- Онъ считаетъ себя глубоко оскорбленнымъ вами.
-- Мы, кажется, съ нимъ не ссорились; я не помню даже говорилъ ли съ нимъ хотя разъ долѣе пяти минутъ.
-- Можно оскорбить человѣка заочно, и даже не зная его лично.
-- Да? съ изумленіемъ, поднявъ брови, спросилъ Кононовъ, точно впервые въ жизни услышалъ такое глубокомысленное изреченіе.
-- И вамъ, смѣю думать, лучше другихъ извѣстно въ чемъ заключается съ вашей стороны такое заочное оскорбленіе относительно господина Хамазова, возвѣстилъ секундантъ и улыбнулся тою казенною улыбкой что является у танцовщицъ всякій разъ какъ онѣ присѣдаютъ окончивъ "колѣно".
Кононовъ окончательно ничего не понималъ.
-- Что же собственно угодно господину Хамазову? переспросилъ онъ.
-- Чтобъ вы извинились предъ нимъ, или....
-- Или?
-- Или....-- Погалевъ, какъ раньше, не могъ усидѣть.-- Или, проговорилъ онъ стоя и самымъ торжественнымъ тономъ,-- или я буду поставленъ въ печальную необходимость исполнить непріятную обязанность посредника и передать вамъ вызовъ....
-- Дуэль! громко сказалъ Кононовъ, и слѣдомъ предъ нимъ мелькнули пружинные глаза господина Хамазова, онъ въ нихъ цѣлится, а они прыгаютъ съ мѣста на мѣсто. Такая картина до того забавила нашего пріятеля что онъ чуть не расхохотался.
"Онъ точно радъ вызову", поспѣшилъ заключить сообразительный либералъ.
-- Итакъ.... началъ онъ.
-- Ахъ, да! Что жъ въ такомъ случаѣ надо дѣлать, я право не знаю.
-- Въ такомъ случаѣ, вы потрудитесь прислать, если возможно сегодня же къ пяти часамъ пополудни, вашего секунданта по слѣдующему адресу.
-- Непремѣнно пришлю, улыбаясь отвѣтилъ Кононовъ и подумалъ: "Вотъ и чудесно! Чулковъ и отправится: это по его части, а я боялся что мнѣ самому надо что-то дѣлать."
Степанъ Николаевичъ всталъ, совершилъ обрядъ разстегиванія, вынулъ карточку, съ поклономъ вручилъ ее Кононову и совершилъ обрядъ застегиванія. Петръ Андреевичъ съ празднымъ любопытствомъ стадъ разсматривать полученный кусокъ веленевой бумаги, намѣреваясь спросить секунданта гдѣ онъ заказывалъ такія изящныя карточки.
-- Честь имѣю кланяться, возгласилъ Погалевъ.
-- До свиданья, до свиданья, провожая гостя до передней, заговорилъ хозяинъ.-- Сдѣлайте одолженіе заходите, я всегда очень радъ и кланяйтесь отъ меня вашему братцу, если раньте моего увидите.
Но вдругъ Кононову пришло въ голову что съ секундантомъ такъ, кажется, любезничать неловко, и онъ, смѣясь надъ своею неловкостью, махнулъ рукой и побѣжалъ къ Чулкову. Тотъ слышалъ слово "дуэль" и съ нетерпѣніемъ ждалъ: чѣмъ кончились переговоры.
-- Ну что? встрѣтилъ онъ Кононова.
-- Виноватъ, я давно хотѣлъ вамъ сказать, но все мѣшали. Погодите немного, я только соберусь съ мыслями....
-- Я васъ спрашиваю, зачѣмъ Погалевъ пріѣзжалъ? Какая еще дуэль?
-- А, вы объ этомъ! усмѣхнулся Кононовъ.-- Впрочемъ я забылъ: вѣдь это по вашей части; вамъ надо отправиться въ пять часовъ.
-- Прекрасно, я отправляюсь, только надо же мнѣ знать куда и зачѣмъ.
-- Вотъ вамъ адресъ.
-- А зачѣмъ, по-вашему, мнѣ знать не требуется?
-- Узнаете, все тамъ узнаете.
-- Скажите, по крайности, кто и за что васъ вызываетъ?
Владиміръ Дмитричъ начиналъ сердиться.
-- Все этотъ Хамазовъ. И право не знаю что ему отъ меня нужно.
-- Опомнитесь хоть на минуту, Кононовъ! закричалъ Чулковъ, потерявъ всякое терпѣніе.-- Вѣдь дѣло идетъ о вашей жизни.
-- О жизни?
Кононовъ взглянулъ на пріятеля, и хотя онъ долго и упорно глядѣлъ на него, Чулкову подумалось: "не на меня онъ теперь глядитъ, да и съ вопросомъ-то обратился не ко мнѣ же, а къ своему самому внутреннему, самому потайному я." Кононовъ улыбнулся. "Жизнь? моя жизнь зависитъ отъ этого? Нѣтъ, нѣтъ, не можетъ быть!" -- такъ истолковалъ себѣ Чулковъ эту улыбку.
-- Все это пустяки, говорилъ Кононовъ,-- и пустяками окончится. Вы сами увидите. Впрочемъ, вотъ вамъ письмо, читайте, только пожалуста скорѣе. Мнѣ некогда; мнѣ надо, мнѣ очень надо сказать.... переговорить.... сказать вамъ...
Чулковъ прочелъ письмо и ничего не понялъ. При вторичномъ чтеніи, онъ не безъ труда усмотрѣлъ нѣчто похожее на смыслъ въ слѣдующихъ словахъ: "И я надѣюсь что вы, какъ благородный человѣкъ (выраженіе "какъ благородный человѣкъ" было вставлено по особому и усильному настоянію Погалева), дадите мнѣ должное удовлетвореніе за извѣстные поступки ваши въ извѣстномъ вамъ домѣ".
-- Что за домъ? что за поступки? спросилъ онъ, обративъ шисаніе Кононова на это мѣсто письма.
-- Вѣдь я говорилъ же вамъ что все это глупости и я ничего не знаю. Но довольно, довольно! обиженно и капризно, по-дѣтски капризно закричалъ онъ, замѣтивъ движеніе Чулкова.-- Слушайте, слушайте что я вамъ скажу.
Чулковъ приготовился слушать, но Кононовъ вдругъ круто повернулся на каблукахъ и быстро, быстро мелкими шажками побѣжалъ въ противоположный уголъ; потомъ вернулся, остановился предъ пріятелемъ, совсѣмъ было собрался говоритъ, но взмахнулъ рукою и перебирая пальцами по воздуху, точно играя на невидимомъ и накось къ отвѣсу стоящемъ фортепіано, улыбнулся, попрежнему повернулся на каблукахъ и направился въ тотъ же уголъ. Вернувшись вторично, онъ близко, близко подошелъ къ Чулкову, взялъ его двумя пальцами немного пониже плеча, слегка ущипнулъ даже, и прямо глядя ему въ глаза проговорилъ явственно и раздѣльно, но словно бы укоряющимъ тономъ:
-- А что вы, Владиміръ Дмитричъ, скажете, если я вдругъ возьму да и женюсь?
-- Наконецъ-то! радостно закричалъ Чулковъ, вскакивая со стула и бросаясь цѣловать пріятеля.-- Такъ вы рѣшились? Ну, и слава Богу.
-- Такъ вы рады, рады? съ наивнымъ любопытствомъ спрашивалъ Кононовъ, цѣлуя пріятеля.
"Теперь я его понимаю", подумалъ Чулковъ. "Предъ этимъ все пустяки и глупости. И права пословица: женихъ безъ ума."
Въ эту минуту зазвенѣлъ звонокъ.
-- Опять! съ досадой сказалъ Чулковъ.
-- О, они навѣрно сговорились мѣшать намъ! сказалъ Кононовъ, точно ни мало не сомнѣвался въ существованіи такого сговора.-- А что, не дуэль ли опять? со смѣхомъ прибавилъ онъ.-- Однако велѣть не принимать.
Было уже поздно: кто-то вошелъ въ сосѣднюю комнату.
IV.
Въ то время какъ Кононовъ явственно и раздѣльно говорилъ Чулкову о своей женидьбѣ, въ сосѣдней комнатѣ происходило слѣдующее. Амалія Ѳедоровна, вставши на стулъ, снимала юпку съ гвоздика, вбитаго въ двери, по другую сторону которой на стулѣ сидѣлъ Чулковъ. Блондинка и не желая слышать не могла не услыхать словъ Кононова, и они произвели на нее потрясающее дѣйствіе. Она чуть не чубурахнулась со стула, и какъ была, неодѣтая, высоко держа юпку надъ головой, опрометью понеслась въ кухню. По дорогѣ она сшибла было съ ногъ Петровну, летѣвшую отпирать двери, и онѣ порядочно таки стукнулись лбами. Не чувствуя боли, съ силой отпихнувъ компаньйонку, Амалія ринулась дальше; въ кухнѣ она упала на табуретку и сидѣла вытращовъ глаза, тяжело дыша, ровно версты двѣ во всю прыть пробѣжала о съ напряженіемъ держала юпку въ рукахъ, точно ее у нея отнимало.
Надо сказать что за отсутствіемъ какого-либо подтвержденія, извѣстіе Семенъ Иваныча на счетъ Кононовской женитьбы было обѣими дамами почтено за ложное. Петровна размышляла, гадала на картахъ, и изрекала:
-- Вретъ онъ, все вретъ; съ ревности да съ водки ему проставляется; глядите сами: вотъ она ревнивая карта, а вотъ и пьяная.
Изреченіе оракула подтверждалось еще тѣмъ что Чулковъ, на кого сослался Семенъ Иванычъ, до вчерашняго дня не являлся и дамы даже рѣшили: совсѣмъ де онъ уѣхалъ.
-- Что это вы какъ оглашенная бѣжали? Глядите, какую шишку себѣ набили, сказала компаньйонка и пощупала свой лобъ.
-- Ахъ, отвѣчала блондинка,-- Семенъ Иванычъ правду говорили: онъ женится, сейчасъ самъ Чулкову говорилъ, я слыхала; своими ушами слыхала.
И Амалія Ѳедоровна, выразительности ради, потыкала указательнымъ пальцемъ въ мочку праваго уха.
-- А чтожь я-то вамъ говорила? затараторила Петровна.-- Такъ ему и на картахъ выходило: все на сердце бубновая дама ложилась. И вотъ голову свою прозакладую, на блондинкѣ молоденькой онъ женится. И опять Семенъ Иванычу печаль предстояла. И какъ же не печаль, жилецъ такой, самыя вѣрныя деньги, все равно что у тебя въ карманѣ, и вдругъ переѣдетъ. И какъ еще вѣрно-то! съ особою живостью затрещала компаньйонка.-- Печаль-то по поздней дорогѣ, а онъ, какъ впервой-то узнавъ, поздно вернумшись былъ. И опять печаль по скорой дорогѣ. Ужъ чего скорѣе, какъ вы нынче бѣжали-то, точно на пожаръ фараоны летятъ. И вотъ вы, Амалія Ѳедоровна, всегда спорите, а карты никогда не врутъ, только понимать ихъ надо умѣючи.
Амалія Ѳедоровна не слушала; она сидѣла опустивъ голову и сосредоточенно глядя на руки безъ милосердія комкала юпку.
-- Да что это вы въ самомъ дѣлѣ, срамница этакая, чего вы юпку-то комкаете. Глядите, не надѣванная вѣдь.
И Петровна принялась вырывать юпку; Амалія Ѳедоровна точно отъ сна пробудилась, тяжело воздохнула, и заплакала горькими, прегорькими слезами.
V.
Кононовъ глянулъ въ двери, и закричалъ во все горло, точно Владиміръ Дмитричъ не подлѣ стоялъ, а былъ за пять комнатъ:
-- Чулковъ! идите сюда. Вѣдь это Никандръ Ильичъ, самъ Никандръ Ильичъ.
Редакторъ былъ встрѣченъ какъ самый дорогой и любезный гость, чѣмъ и остался весьма доволенъ.
-- Очень радъ, Петръ Андреичъ, сказалъ онъ,-- что нахожу васъ такимъ бодрымъ и веселымъ. Я вѣдь по дѣлу, и даже признаться сказать имѣю намѣреніе побраниться съ вами немного. Скажите, ради Бога, что вы это со мною дѣлаете?
-- Какъ что дѣлаю?
-- Развѣ вы не получали моихъ писемъ которыми, въ послѣднее время, я просто бомбардировалъ васъ?
Кононовъ вспомнилъ что ему подавали какія-то письма и онъ читалъ ихъ, но о чемъ они были, хоть убейте, не помнилъ.
-- Получалъ, какже, получалъ.
-- И что же?
-- Да я, видите, все собирался, отвѣтилъ онъ на удачу.
-- Собирались? И прекрасно. Сейчасъ же и поѣдемте къ Ѳедосѣй Ѳедосѣичу, который уже съ нетерпѣніемъ ждетъ васъ.
-- Какой Ѳедосѣй Ѳедосѣичъ? Ахъ, Ѳедосѣй Ѳедосѣачъ!
И Кононовъ взглянулъ на Чулкова. "Что жъ онъ не смѣется?" подумалось ему. "Какой странный! развѣ онъ не помнитъ какъ смѣялась Людмила Тимоѳевна, когда я разказывалъ про Ѳедосѣй Ѳедосѣича."
-- Дѣло въ томъ, продолжалъ Никандръ Ильичъ, -- что Ѳедосѣй Ѳедосѣичъ, который въ восторгѣ отъ васъ, даже говорилъ уже про васъ съ министромъ, который....
-- Ахъ, какой онъ милый!
То было восклицаніе Людмилы Тимоѳевны послѣ разказа о штатскомъ генералѣ, и Кононовъ, вспомнивъ, невольно повторилъ его. Редакторъ подозрительно взглянулъ на молодаго человѣка: онъ не понималъ какъ такое, что бы тамъ ни говоpилъ, все же довольно высокопоставлеяное лицо могло быть милымъ.
-- Дѣло въ томъ, продолжалъ редакторъ, -- что имъ въ министерствѣ нуженъ молодой человѣкъ который владѣлъ бы уже слогомъ, а я именно рекомендовалъ вашъ слогъ который такъ уважаю. И повторяю...
-- А Богъ съ ними и со слогомъ! перебилъ Кононовъ и махнувъ рукой, отвернулся отъ редактора.
-- Помилуйте! Да въ какое положеніе вы меня-то ставите? возопилъ редакторъ.
-- А вамъ что? спросилъ Чулковъ.
-- Какъ что? Помилосердуйте, господа, какъ вы странно разсуждаете! Нельзя же шутить съ такими лицами, мало ли что можетъ случиться! И даже по журналу; они вездѣ могутъ слово замолвить! Ахъ!
Редакторъ былъ въ полномъ отчаяніи, и Кононовъ съ сочувствіемъ посмотрѣлъ на него, но не зналъ чѣмъ утѣшитъ, и взглянулъ на Чулкова какъ бы говоря: "Что жь вы молчите? Вѣдь это тоже по вашей части."
-- Что я скажу ему теперь! Ахъ, Господи! воздыхалъ и сокрушался редакторъ.
-- Но вы раньше объясняли же ему какъ-нибудь почему Кононовъ не является? нашелся Чулковъ.
-- Раньше?.. Извините, Петръ Андреичъ, я позволилъ себѣ сказать что вы заболѣли и серіозно больны...
-- Боленъ? вотъ и прекрасно! весело подхватилъ Кононовъ.-- А теперь... теперь скажите что умеръ.
И наши пріятели звонко захохотали.
"Что за странные люди!" подумалъ редакторъ. "Всѣ мы, конечно, смолоду либералами были, и надъ генералами смѣялись, но нельзя же на практикѣ пренебрегать..."
-- А что вашъ журналъ? немного погодя освѣдомился Кононовъ.
-- О, журналъ теперь окончательно поставленъ на ноги и четыре тысячи подпищиковъ, по меньшей мѣрѣ, обезпечены.
-- Какимъ это образомъ?
-- Знаете, сотрудники у меня все отличные, и на послѣднемъ собраніи которое было у насъ, рѣшено по всѣмъ вопросамъ высказаться въ самомъ радикальномъ смыслѣ. И я согласенъ. Знаете, этотъ казенный либерализмъ надоѣлъ ужъ публикѣ, которая у насъ, какъ еще Гоголь прекрасно выразился, ничего прѣснаго не любитъ. Да, мы теперь совсѣмъ красные, а вы, господа, еще отъ участія тогда отказались, боялись что я ретроградъ.
И редакторъ укоризненно покачалъ головою.
-- Я отъ переводовъ не отказывался, вставилъ, пользуясь случаемъ, Чулковъ.
-- Охъ, батюшка, не напоминайте мнѣ про переводъ! Вотъ онъ гдѣ у меня, проклятый, сидитъ!-- И редакторъ съ озлобленіемъ ткнулъ себя во второй шейный позвонокъ.
-- Что такое?
-- Madame Головастикова, на бѣду мою, вздумала по-англійски учиться, и всего на все два мѣсяца какъ учится, а потребовала перевода: вѣдь онѣ всѣ теперь на самостоятельномъ трудѣ помѣшаны, и отъ переводчицъ просто уже отбою нѣтъ. Охъ, во что мнѣ однѣ корректуры обойдутся! А отказать, сами знаете, нельзя было.
Пріятели ничего не знали.
-- Ахъ, господа, да я вижу вы совсѣмъ не слѣдите за развитіемъ литературнаго движенія! Какъ же вамъ не стыдно! сказалъ редакторъ такимъ тономъ точно наши пріятели совершили тяжкое преступленіе.-- Вѣдь объ этомъ во всѣхъ газетахъ объявлено.
-- О чемъ?
-- Головастиковъ у меня редакторъ критическаго отдѣла, съ явнымъ намѣреніемъ поразить молодыхъ людей возгласилъ Никандръ.-- Но вы пожалуй не читали даже его статьи которую онъ уже помѣстилъ въ послѣднемъ номерѣ Соревнователя?
Оказалось что нѣтъ, и Никандръ разразился цѣлымъ потокомъ укоровъ.
-- Помилуйте, въ заключеніе объявилъ онъ,-- вѣдь онъ доказалъ, положительно доказалъ что всѣ наши такъ-называемые великіе поэты въ сущности были только генералы и камеръ-юнкера. Во всей литературѣ теперь гвалтъ. Еще бы: идея совершенно новая! И даже,-- таинственнымъ шепотомъ и боязливо озираясь по сторонамъ добавилъ Никандръ Ильичъ,-- и даже, какъ я узналъ изъ вполнѣ достовѣрныхъ источниковъ, объ этой статьѣ во дворцѣ спрашивали.
Почему красному редактору потребовалось о дворцѣ приврать, онъ и самъ не вѣдалъ.
Никандръ просидѣлъ и проболталъ ужасно долго, и по меньшей мѣрѣ раза три принимался уговаривать Кононова ѣхать сейчасъ же къ Ѳедосѣй Ѳедосѣичу. Надоѣлъ онъ нашимъ пріятелямъ нестерпимо, и они наконецъ заговорили между собой особо. Никандръ догадался что онъ лишній, и объявивъ что онъ охотно посидѣлъ бы еще съ полчаса, да рѣшительно некогда, убрался по добру по здорову.