I.
Ни Петръ Андреичъ, ни Настасья Григорьевна не смыкали очей въ ночь послѣ ссоры. Обоимъ было досадно, а оба чувствовали себя не совсѣмъ правыми. Кононовъ, вспоминая что наговорилъ, вскрывалъ лицо руками. Но кто знаетъ, можетъ, онъ наболталъ въ тысячу разъ больше и грубѣе, чего и не вспомнишь! О въ былъ гадокъ, привязчивъ, придирчивъ, и она имѣла полное право упрекнуть его; говоря по совѣсти, развѣ она не пожертвовала для него многимъ, очень многимъ, и въ добавокъ развѣ не объявила она ему, и не дальше какъ сегодня, что рѣшилась на все! И всему причиной вздорная маскарадная болтовня, пустое, не имѣющее тѣни вѣроятія извѣстіе будто Людмила Тимоѳевна выходитъ замужъ!
Настасья Григорьевна направила свои изслѣдованія совсѣмъ въ другую сторону. Она не придавала никакого значенія его словамъ; мало ли что говорится сгоряча! Онъ и самъ, поди, не помнитъ. Но съ чего онъ былъ такимъ злючкой именно сегодня? Прямой причины, то-есть чтобъ онъ тяготился пустяшными стѣсненіями, о чемъ толковалъ, Настасья Григорьевна не допускала; по ея мнѣнію, причины слѣдовало искать на сторонѣ. Поиски скоро увѣнчались успѣхомъ. Ясно, его встревожилъ маскарадный разговоръ. Кто же скрывался подъ маской? Кто такъ скоро и такъ хорошо могъ узнать Настасью Григорьевну что, по его же словамъ, не стоило даже убѣждаться въ этомъ, дѣло и безъ того было ясное? О, эта особа должна хорошо знать ее, изучить ея походку, любимыя движенія, выраженіе глазъ, оттѣнки въ звукахъ голоса! Но этого мало, у маски несомнѣнно были тайныя побужденія узнать ее, чутье влюбленной женщины. И черезъ пять минутъ прекрасная дама уже не сомнѣвалась что въ маскарадѣ была ни кто иная какъ Людмила Тимоѳевна.
"Хитрая дѣвчонка!" прошептала Настасья Григорьевна.
Далѣе оказалось что милая барышня видѣла ихъ тогда въ театрѣ, слѣдила за ними, писала Кононову, назначала ему свиданіе въ маскарадѣ (оттого-то онъ такъ долго отговаривался ѣхать вмѣстѣ съ нею, ему хотѣлось отправиться одному) и наговорила ему...
"Противная дѣвчонка!" прошептала Настасья Григорьевна.
И счастье противной и хитрой дѣвчонки что она была далеко; узнала бы она что значитъ ревнивая злоба страстно влюбленной дамы.
По утру, за полчаса до времени когда обычно являлся Кононовъ, Настасья Григорьевна стала сама не своя. Она ежеминутно измѣняла свои рѣшенія. Подождать, послать за Кононовымъ, написать ему что она знаетъ все, и опять послать, подождать, написать, вертѣлось въ головѣ какъ бѣлка въ колесѣ.
Кононовъ явился четвертью часами раньше, и Настасья Григорьевна мгновенно почувствовала головную боль, утомленіе, нервное разстройство, не дозволявшее ей даже хорошенько посердиться на него. Онъ призналъ себя кругомъ виноватымъ и потому особенно что она вчера рѣшилась. Настасьа Григорьевна недоумѣвала съ чего ему полюбилось это словечко; спросить же значило перетряхивать соръ.
И жизнь опять потекла сытовою рѣкой, только еще ровнѣе, быстрѣе, и сладце. Точно стараясь загладить вину, Кононовъ былъ въ тысячу разъ предупредительнѣе и ласковѣе, сдѣлался уступчивъ до смѣшнаго, боялся словомъ противорѣчить ей. Онъ толковалъ что ждетъ только чтобъ она какъ сказочная царевна указала ему подвигъ по силамъ, выше силъ. Она весело улыбалась, вспоминала поѣздку въ лунную ночь и что онъ не скоро, еще не скоро разлюбитъ ее, и -- и готовила ему подвигъ по силамъ... выше силъ.
"Онъ успокоится, и скоро пойметъ что мнѣ не къ чему разрывать съ мужемъ", мечтала сказочная царевна.
А ягодка, между тѣмъ, дозрѣвала. Андрею Яковлевичу случилась надобность побывать въ Петербургѣ, и онъ, пользуясь случаемъ, вздумалъ сдѣлать супругѣ пріятный сюрпризъ. Не намекнувъ ни полъ-словомъ въ послѣднемъ письмѣ, онъ явился какъ dene ex machina.
"Какъ хорошо что поѣзда приходятъ утромъ", было первою мыслью Настасьи Григорьевны. Немедленно къ Петру Андреичу была отправлена горничная.
-- Барыня просятъ васъ не приходить сегодня, затарантила она.-- Онѣ даже письмо хотѣли написать, но никакъ не было возможно. Но вечеромъ онѣ непремѣнно, непремѣнно напишутъ, и вы къ тому времени записочку приготовили бы.-- И замѣтивъ что Кононовъ какъ будто затуманился, съ ласковою фамильярностью прибавила:-- Ахъ, Петръ Андреичъ, что день одинъ, не важность, и потерпѣть можно!
Кононовъ соображалъ что за причина такого приказа, и -- догадался.
-- Пріѣхали? съ нервною усмѣшкой спросилъ онъ.
-- Такъ точно-съ, скромно отвѣчала горничная, и стыдливо опустила глаза.
-- Хорошо. Передайте что все будетъ въ точности исполнено, съ тою же усмѣшкой проговорилъ Кононовъ.
Горничная летомъ летѣла чтобъ обрадовать барыню.
-- Ну что? торопливымъ шепотомъ опросила Настасья Григорьевна, и ей и весело и жутко было говорить таинственнымъ шопотомъ, хотя оно было дѣломъ совершенно лишнимъ: Андрея Яковлевича не было дома.
-- Ничего-съ, сначала будто отуманились, а потомъ обошлись. И сами да же догадались.
-- И-и?
-- Ничего-съ, только засмѣялись, и потомъ какъ отпускали меня, приказали сказать что все будетъ въ точности исполнено, и опять засмѣялись.
Настасья Григорьевна торжествовала: онъ окончательно успокоился и понялъ. Вечеромъ Кононовъ получилъ записку: Настасья Григорьевна увѣряла въ любви, описывала свою тоску, и умоляла потерпѣть еще и не приводить завтра. Въ отвѣтѣ стояло что онъ любитъ ее, вѣритъ ей безусловно я предоставляетъ все ей.
Обрадованная такимъ примѣрнымъ послушаніемъ Настасья Григорьевна замыслила учинить настоящій coup d'état.
Когда на третій день, въ назначенныя наканунѣ часъ, Кононовъ вошелъ къ Настасьѣ Григорьевнѣ, она сидѣла въ креслѣ у окна, точно съ нетерпѣніемъ поджидала его, хотѣла видѣть какъ онъ подъѣдетъ. Андрей Яковлевичъ, одѣтый для визитовъ, расхаживалъ по комнатѣ, въ ожиданіи кареты. Mise en scène была удивительная.
Андрей Яковлевичъ встрѣтилъ Кононова какъ добраго и стараго знакомаго.
-- И спасибо вамъ, сказалъ онъ между прочимъ,-- что барыню мою не забывали.
Настасья Григорьевна внимательно наблюдала за Кононовымъ (мужъ стоялъ къ ней спиною) и была имъ весьма довольна. Лицо Петра Андреича точно закаменѣло, онъ даже украдкой не взглянулъ на нее. А взгляни, сколько любви и благодарности увидѣлъ бы онъ въ ея глазахъ!
Мущины продолжали разговаривать.
-- Андрей, сказала Настасья Григорьевна подзывая мужа глазами, и когда тотъ подошелъ кивнула чтобы аакаовался къ ней.-- Помни что я въ ссорѣ съ Паулиной,-- шепнула она,-- и не проговорись какъ-нибудь. Онъ влюбленъ въ меньшую, и кажется...
-- А-а! съ особою улыбкой протянулъ Андрей Яковлевичъ взглянулъ на Петра Андреевича.
Кононовъ въ свою очередь могъ внимательно наблюдать за Настасьей Григорьевной (мужъ поневолѣ обернулся къ нему спиной) и догадывался что она говоритъ о немъ и... и еще о комъ-то.
-- Андрей! тономъ предостереженія сказала Настасья Григорьевна мужу на его "а-а!"
Андрей Яковлевичъ взглянулъ на все точно хотѣлъ сказать: "ничего, матушка, за это не сердятся", и снова повернувшись къ Кононову, съ особою улыбкой проговорилъ:
-- А васъ, кажется, можно поздравить.
Петръ Андреичъ не сомнѣвался уже чье имя было употреблено влюбленною дамой въ видѣ отвода. Онъ вспыхнулъ. Настасья Григорьевна изъ-за спины мужа готова была аплодировать ему; глаза глядѣли еще нѣжнѣе и благодарнѣе, губы безвучно шептали "милый" и складывались въ поцѣлуй.
Въ эту торжественную минуту доложили что карета подана. Поцѣловавъ жену и выразивъ надежду еще застать Кононова, Андрей Яковлевичъ вышелъ. Едва онъ за дверь, Кононовъ сдѣлалъ движеніе къ Настасьѣ Григорьевнѣ. Она улыбаясь погрозила ему пальцемъ и всѣмъ лицомъ говорила: "подожди же минутку", потомъ встала, глянула въ окно и увидѣвъ отъѣзжавшую карету, быстро и порывисто, съ сіяющимъ лицомъ, обернулась къ любовнику чтобы броситься къ нему и наградить его за "подвигъ". Онъ былъ уже подлѣ; схвативъ за руку, и сильно сжавъ ее, онъ, почти прикасаясь губами къ ея уху, задыхающимся голосомъ и въ то же время стараясь выговаривать отчетливо, прошепталъ:
-- Вы -- дрянная женщина!
Она беззвучно вскрикнула и безсильная упала въ кресло. Когда она слабо полуоткрыла глаза, Кононова уже не было.
Вернувшійся черезъ часъ мужъ засталъ ее на томъ же креслѣ. Она вздрогнула на его окликъ, и съ ней сдѣлался нервный припадокъ. Докторъ объявилъ что вѣроятно больную что-нибудь внезапно поразило: испугъ, радость, огорченіе, и прописавъ валерьяновыхъ капель, посовѣтовалъ ничѣмъ не раздражать паціентку.
Черезъ два дня оправившаяся Настасья Григорьевна объявила что соскучилась по Москвѣ, и мужъ, слѣдуя докторскому предписанію, ей не противорѣчилъ.
II.
Кононовъ черезъ нѣсколько дней вернулся изъ своего путешествія въ Орловскую губернію. Семенъ Иванычъ, Амалія Ѳедоровна и Петровна при видѣ его ахнули: до того онъ похудѣлъ и измѣнился.
-- Я былъ боленъ... горячкой, объявилъ Кононовъ въ предупрежденіе разспросовъ.
Я, кажется, замѣчалъ уже что у Семена Иваныча было много непосредственныхъ, такъ-сказать эпическихъ движеній; и теперь онъ рѣшалъ въ умѣ своемъ что жильца послѣ дальней дороги слѣдуетъ угостить, и приказалъ сготовить обѣдъ получше. Амалія Ѳедоровна не спросила даже денегъ, что обыкновенно дѣлывала когда сожитель изъявлялъ намѣреніе пороскошничать; онѣ съ Петровной обошлись своими средствами. Но напрасно Петровна каждыя пять минутъ летала въ лавочку, напрасно Амалія пуще варенаго рака раскраснѣлась стоя у плиты, напрасно Семенъ Иванычъ самолично бѣгалъ за хересомъ и помогалъ собирать на столъ,-- Кононовъ наотрѣзъ отказался отъ обѣда, объявивъ что у него нѣтъ аппетита и ему хочется отдохнуть. Обѣдъ, несмотря на хересъ, прошелъ молча и не весело.
Послѣ обѣда, художникъ на цыпочкахъ вошелъ къ жильцу: тотъ лежалъ съ открытыми глазами на диванѣ.
-- Не лучше ли за докторомъ сходить, заикнулся Семенъ Иванычъ.
-- Ахъ, отстань отъ меня! съ сердцемъ крикнулъ Кононовъ и повернулся лицомъ къ стѣнѣ.
Семенъ Иванычъ ни мало не обидѣлся на больнаго, и присѣлъ на стулѣ у дивана.
-- Извини, пожалуста, черезъ нѣкоторое время, особенно мягкимъ тономъ проговорилъ Кононовъ.-- Но видишь, мнѣ не по себѣ, и... и хотѣлось бы быть одному.
Семенъ Иванычъ еще минутки двѣ посидѣлъ, потомъ воздохнулъ, на самыхъ цыпочкахъ вышелъ изъ комнаты, и немедленно отправился къ Чулкову.
Оба сожителя были дома. Семенъ Иванычъ по какому-то темному предчувствію не рѣшился говорить при Амфилохіи. Когда наединѣ онъ объявилъ Чулкову о горячкѣ, тотъ вскочилъ и забѣгалъ по комнатѣ.
-- Такъ въ горячкѣ лежалъ, говоришь ты? переспросилъ онъ весело потирая руки.
-- Да, отвѣчалъ изумленный художникъ, и подумалъ что не даромъ онъ всегда подозрѣвалъ Чулкова въ жестокосердія.-- Что жъ съ нимъ дѣлать? спросилъ онъ черезъ нѣкоторое время.
-- Ничего; оставить въ покоѣ: отлежится, столь же весело отвѣчалъ Владиміръ Дмитричъ.
Исполнивъ "долгъ", Семенъ Иванычъ предъ уходомъ постучалъ въ двери къ Амфилохію и проговорилъ: "прощай, Рудометка", на что изъ передней раздался голосъ:-- "Я здѣсь".
Выйдя въ переднюю, Семенъ Иванычъ увидѣлъ что Рудометкинъ облекается въ пальто.
"Пойти-то я съ тобой пойду, подумалъ художникъ,-- а про Кононова, шалишь, ничего не узнаешь."
Они сошли вмѣстѣ съ лѣстницы, и гдѣ затѣмъ были и что дѣлали, неизвѣстно. Извѣстно только что Семенъ Иванычъ вернулся домой только на третій день въ обѣденное время, и на вопросительный взглядъ блондинки, отвѣчалъ:
-- Ну, и дѣла же! И еслибы ты только знала! Вотъ когда можно сказать: дѣла!
Освѣдомившись на счетъ Кононова и узнавъ что онъ все лежитъ и ничего почти не ѣстъ, Семенъ Иванычъ спросилъ же заходилъ ли Чулковъ и, получивъ отрицательный отвѣтъ, снова проговорилъ: "дѣла, дѣла!" Спросивъ затѣмъ обѣдать и покушавъ съ изряднымъ аппетитомъ, г. Худышкинъ прилегъ отдохнуть.
Таинственное слово "дѣла" было предметомъ долгихъ разсужденій на кухнѣ, и когда въ сумерки звякнулъ звонокъ, обѣ дамы вздрогнули и въ одно время подумали что звонокъ имѣетъ несомнѣнное отношеніе къ "дѣламъ".
Петровна отворивъ двери увидѣла незнакомаго скуластаго мущину. На вопросъ его о Кононовѣ, она на всякій случай отвѣчала что они больны и сейчасъ только започивали.
-- Ничего, я докторъ, отъ Чулкова, отвѣчалъ незнакомецъ, и отстранивъ рукою Петровну, къ немалому ея удивленію, направился на жильцовскую половину, точно не разъ прежде бывалъ въ квартирѣ.
Петровна движимая любопытствомъ послѣдовала за докторомъ, и опять подивилась что онъ какъ былъ въ калошахъ, пальто и шапкѣ вошелъ къ Петру Андреичу въ спальню.
Быстрый и неожиданный входъ незнакомца встревожилъ задремавшаго-было Кононова.
-- Кто вы? что вамъ угодно? спросилъ онъ подымаясь съ дивана.
-- Не узнали-съ? съ язвительною любезностью отвѣчалъ докторъ.
Кононовъ вглядѣлся и при свѣтѣ сумерокъ узналъ Адамову голову Амфилогія Григорьевича.
-- Господинъ Рудометовъ, сказалъ онъ.
-- Не Рудометовъ, а Рудометкинъ, господинъ-съ Кононовъ, съ тою же любезною язвительностью поправилъ Амфилогій, а подойдя къ столу не безъ шума уперся въ него рукава.
-- Что же вамъ угодно?
Рудометкинъ обернулся и прислонился задомъ къ столу.
-- А угодно-съ мнѣ, началъ онъ, а Кононовъ замѣтилъ какъ у него лицо перекосилось.-- А угодно-съ мнѣ доложить вамъ что вы поддлецъ!!
-- Вы съ сьума сошли! По какому праву?
-- А по такому же, вразумительно, глядя въ упоръ въ глаза Кононову и для вящаго эффекта раскачиваясь изъ стороны въ сторону отвѣчалъ учитель,-- по какому вы обманули и надругались надъ бѣдною дѣвушкой, по праву кулака.
-- А вамъ?... Кто васъ просилъ о заступничествѣ?
И подбѣжавъ къ Рудометкину, онъ такъ сильно дернулъ его за руку, что тотъ повернулся лицомъ къ двери.
-- Подите вонъ, и знайте, милостивый государь, что порядочные люди не въ свои дѣла не мѣшаются.
Рудометкинъ сдѣлалъ нѣсколько невѣрныхъ шаговъ къ двери, оперся плечомъ о дверную верею, и стукнувъ о нее головою, вдругъ зарыдалъ. Кононовъ понялъ что заставило Амфилогіч оскорбить его, и ему стало жаль учителя.
-- Присядьте, успокойтесь, не прикажете ли воды? ухаживалъ онъ за Рудометомъ.
-- Нѣтъ-съ, господинъ Кононовъ, одерживая рыданія проговорилъ Рудометкинъ.-- Не только теперь, но будь я въ геенѣ огненной, а вы на лонѣ Авраамовѣ и протяни вы ко мнѣ обмокнутый въ воду палецъ, дабы прохладить воспаленную гортань мою, и тогда я отвернулся бы отъ васъ.
И собравъ силы, онъ пошелъ. Петровна сочла не лишнимъ поддержать доктора пока онъ плелся до выходной дверь. Вернувшись въ кухню, она развела руками и проговорила:
-- Часто нашъ штырманъ вретъ, а ужъ тутъ правду сказалъ: дѣла, истинно дѣла!
Оскорбленіе нанесенное Амфолохіемъ взбудоражило Кононова. Онъ не зналъ куда дѣваться отъ груды нахлынувшихъ чувствъ и мыслей, и спѣшно одѣвшись, вышелъ на улицу.
На дворѣ, послѣ сильной оттепели слегка подмораживало. Водяные пары густо осѣдали въ студеныхъ и влажныхъ сумеркахъ. Кононовъ шелъ самъ не зная куда. На углу шарманка фальшиво завывала послѣднюю арію изъ Лючіи. Дряблыя ноты хрипло вырываясь изъ ящика точно зябли и кричали отъ холоду.
-- А, чтобъ тебя чортъ побралъ! ругнулъ прохожій съ кокардой шарманщика.
Кононовъ испугался было что шарманка замолчитъ, но арія изъ Лючіи не прекратилась. Кононову нравились эти звуки, они казались ему отличныхъ аккомпанементомъ къ его душевному настроенію.
"Хрипло, зябло и фальшиво, сказалъ онъ про себя.-- Такъ и моя наболѣвшая душа умираетъ."
И крупныя слезы повисли у него на рѣсницахъ. Онъ шелъ все дальше, и давно уже замолкла шарманка, а въ его ушахъ все еще дребежжали озяблые звуки.
III.
Какъ въ началѣ этой Исторіи, быть-можетъ сильно прискучившей читателю, но за которою авторъ зналъ все что дорого авторамъ, милая барышня сидѣла одна-одинешенька. Точно также тетя была у Скорбящей, а сестра на лекціи, и все казалось было въ домѣ попрежнему, только сама Людмила Тимоѳевна была далеко не та. Уже не походила она на птичку, готовую весело щебетать, только выгляни солнышко. Серіозно смотрѣли ея глаза и серіозныя думы проносились въ головѣ. Ей думалось что на все, на все, начиная отъ самыхъ мелочей до самыхъ высокихъ предметовъ она стала смотрѣть иначе, строже, суровѣе и печальнѣе. Она чувствовала что не знать ей больше беззаботной веселости, и не грустила объ этомъ. Одно печалило милую барышню: въ ея душѣ не было ясности. "Она придетъ, утѣшала она себя,-- но скоро ли, скоро ли?"
И какъ въ тотъ вечеръ няня доложила ей о Кононовѣ, и она отвѣчала "проси", но не подумала "какой онъ?"
Петръ Андреичъ самъ не зналъ какъ очутился на Николаевской. Онъ шелъ да шелъ, и очнувшись увидѣлъ что стоить у знакомаго подъѣзда. Безъ признака сознанія, повинуясь какому-то манящему и томящему чувству, поднялся онъ по знакомой лѣстницѣ. Какъ онъ вошелъ и увидѣлъ Людалу Тимоѳевну, блѣдную, худую и серіозную, сердце въ немъ сжалось, кровь ударила въ голову, и онъ пошатнулся. Людмила Тимоѳевна съ жалостію смотрѣла на него. Неужели этотъ жалкій, небрежно одѣтый, потерянный человѣкъ тотъ кого ея сердце звало своимъ?
-- Вы больны, вы устали? тихо и ласково спросила она.
-- Да, проговорилъ онъ съ трудомъ, и отвернулся чтобы не видѣть ея лица,-- я боленъ... усталъ... я пришелъ пѣшкомъ.
-- Сядьте, отдохните.
Онъ сѣлъ, и она заговорила. Петръ Андреичъ чувствовалъ себя неловко, и боязно наблюдалъ за Людмилой Тимоѳевной. Онъ страшился что она какъ-нибудь намекнетъ на недавное прошлое, но она точно не знала или забыла о немъ. Она была внимательна, говорила не торопливо и точно строго обдумывая и взвѣшивая каждое слово. Ея движенія были такіе не торопливы и точно разчитаны. Такъ казалось Кононову, и въ головѣ шевелилось что она ждала этой встрѣчи, давно придумала какъ вести себя, и не разъ прорепетировала про себя всѣ рѣчи. Что за разчетъ и къ чему онъ, Кононовъ не думалъ. И въ то же время въ сердцѣ у него думалось что онъ видитъ во всѣхъ ея рѣчахъ и движеніяхъ разчетъ, чтобы только не оглянуться на самого себя.
Онъ просидѣлъ не долго, не болѣе четверти часа; внутренній разладъ, споръ головы съ сердцемъ, становился невыносимымъ. Онъ всталъ.
-- Вы уходите? тѣмъ же тихимъ и ласковымъ голосомъ, какимъ встрѣтила, спросила она.
-- Да, надо.
Она встала и протянула ему руку. Онъ несмѣло, чуть дотрогиваясь, взялъ за руку, и несмѣло взглянулъ на Людмилу Тимоѳевну. Опять сжалось сердце, и онъ закусилъ нижнюю губу, чтобы сдержатъ накипавшія слезы. На устахъ вертѣлось слово "простите", но онъ подумалъ что произнеси онъ его въ это мгновеніе, ей показалось бы будто онъ разчитывалъ на театральный эффектъ.
-- Прощайте, сказалъ онъ, и тихо выпустивъ ея руку изъ своей, вышелъ, опустивъ голову.
Когда онъ снова очутился на студеномъ и туманномъ воздухѣ, когда припомнилъ все сейчасъ бывшее, сердце громко заговорило.
"И я видѣлъ во всемъ разчетъ!" прошепталъ онъ.
О, дорого далъ бы онъ чтобъ опять стоятъ предъ Людмилой Тимоѳевной, робко и чуть-дотрогаваясь держать ея за руку, робко смотрѣть на нее, и оказать "простите!"
"Но нѣтъ, подумалъ онъ,-- она не прости.... Онъ не договорилъ про себя, и продолжалъ:-- Нѣтъ она простила, давно простила меня, и забыла!"
И Кононовъ безпокойно посмотрѣлъ по сторонамъ, точно лекалъ чего-то. Чего-то не доставало. Не доставало зяблыхъ и дребежжащихъ звуковъ Лючіи, жалкой паннихиды по его жалкой душѣ. А туманъ вокругъ становился все гуще и гуще!
Людмила Тимоѳевна долго простояла на мѣстѣ глядя на дверь за которою скрылся Кононовъ. Ей было жаль, очень жаль его, и она чувствовала что готова поплакать съ нимъ, утѣшить его, помочь, подать ему.... милостыню, милостыню въ нравственномъ смыслѣ, и молиться за него... Но онъ не былъ уже для нея своимъ.
И милая дѣвушка со слезами на глазахъ опустилась предъ образомъ.