I.
Къ счастію Пети, жилъ-былъ на свѣтѣ Василій Васильевичъ.
Василій Васильевичъ учился на мѣдныя деньги, но ни умомъ, ни сердцемъ Богъ его не обдѣлилъ. Онъ былъ правою рукой благодѣтеля: ему поручались и большія и малыя дѣла. Все онъ исполнялъ умѣло, смышлено и толково, и при всемъ томъ благодѣтель не рѣдко съ крайнею грубостью обращался съ нимъ, рвалъ бумаги, швырялъ на полъ конторскія книги, кричалъ и топалъ ногами. Благодѣтелю видно нравилось, его пріятно раздражало что выискался такой незлобливый и кроткій человѣкъ какъ Василій Васильичъ.
Василій Васильичъ только рукой махалъ послѣ перепалки и вздыхая принимался за дѣло. "Претерпѣвый до конца, тотъ спасется", утѣшалъ онъ себя. Съ Петей онъ сошелся съ первыхъ же дней; онъ уважалъ его, весьма даже, за хорошее ученье и скоро началъ называть его: "эхъ, братъ, Петръ Андреичъ", но никогда не говорилъ ему вы.
У Василій Васильича была одна отрада въ жизни -- Александровскій театръ. Онъ его посѣщалъ охотно и возможно часто. Тамъ всѣ его знали, и сѣденькій старичокъ капельдинеръ не раньше успокоивался въ бенефисные вечера какъ увидѣвъ что Василій Васильичъ прошелъ на свое мѣсто. Съ Василій Васильичемъ можно было поссориться, выбранивъ его любимаго актера. Онъ давалъ въ долгъ одному пріятелю и держалъ для него водку (самъ онъ не пилъ) единственно по той причинѣ что забубенный былъ знакомъ съ актерами и зналъ наизусть чуть не всего Скопина Шуйскаго и довольно ловко изъ него декламировалъ монологи. Онъ поспѣшалъ посвятить Петю въ тайны театральнаго искусства. Труппа въ тѣ дни въ Петербургѣ была прекрасная и видѣть ее для мальчика было дѣломъ не безполезнымъ. Всякій разъ, входя въ театръ, Петръ Андреичъ вспоминаетъ про своего пестуна и поминаетъ его добрымъ словомъ. Онъ припоминаетъ его привычки, его восторги, ихъ долгія бесѣды послѣ каждаго представленія. Нѣкоторыя піесы, разыгранныя съ мастерскимъ ансамблемъ, оставили на душѣ Кононова впечатлѣніе стройности, хотя онъ давно забылъ ихъ названіе и содержаніе. Можетъ, это помогло ему и въ другихъ художественныхъ проведеніяхъ отыскивать ту же стройность. Таково, по крайности, мнѣніе самого Петра Андреича.
Нашему молодому человѣку памятны особенно два случая, два разговора съ Василій Васильичемъ. Однажды благодѣтель, какъ важивалось, изъ-за пустяковъ разорался на свою правую руку. Кононовъ сидѣлъ въ сосѣдней комнатѣ и безсильно злобился на крикуна. Произошло это уже послѣ того какъ самъ онъ рѣшилъ ради чего "спускаетъ" благодѣтелю; теперь его мучилъ вопросъ: "что же заставляетъ Василія Васильевича сносить незаслуженыя оскорбленія?"
-- Что, братъ Петръ Андреичъ, сказалъ старшій изъ пріятелей входя въ комнату,-- слышалъ какова перепалка была? Настоящая, братъ, Очаковская! Охъ, много нашему брату, бѣдному человѣку, терпѣть приходится!
Младшій рѣшился высказать мучившій его вопросъ.
-- Я удивляюсь, Василій Васильичъ, охота вамъ терпѣть; развѣ вы не можете найти другаго мѣста?
-- Те, те, те! запѣлъ Василій Васильичъ: -- куда хватилъ! Скоръ ты, братъ Петръ Андреичъ, больно скоръ. Бросай-молъ мѣсто, иди скитаться по чужимъ угламъ; начинай съ начала. А какъ на другомъ-то мѣстѣ еще хуже будетъ? То-то вы, ученые, больно прытко разсуждаете.
-- Ну, хуже-то этого врядъ ли найдется....
-- А тебѣ грѣхъ бы осуждать, строго перебилъ Василій Васильичъ, -- онъ для тебя много сдѣлалъ. Безъ него гдѣ бы ты былъ?
Юноша опустилъ голову.
-- А второе сказать: не ври чего не знаешь, продолжалъ старшій.-- Грубъ да крикунъ: не бѣда еще! Не одно въ немъ это: онъ своихъ-то служащихъ въ люди выводитъ. Развѣ онъ мало добра сдѣлалъ? Возьми хоть (тутъ было названо нѣсколько фамилій) всѣ они теперь большія дѣла дѣлаютъ. А черезъ кого въ ходъ пошли? Черезъ него же все. То-то.
Василій Васильичъ помолчалъ.
-- Конечно, продолжалъ онъ, болѣе занятый ходомъ своихъ мыслей чѣмъ возраженіемъ на слова пріятеля,-- конечно, мнѣ неудача. Сколько лѣтъ я у него служу, а много ли получаю? Сущія пустяки: всѣ, кому скажешь, удивляются даже. А я пятнадцатый годъ у него лямку тяну; другіе-то меньше моего служили, и къ нему-то позже поступили, хоть бы Павелъ Ѳедорычъ, а давно ужь въ люди вышли. Что-жь? потерпимъ. На Господа грѣшно роптать. Ты вотъ, Петръ Андреичъ,-- продолжилъ Василій Васильичъ болѣе спокойно,-- ты вотъ разнымъ наукамъ обучаешься, а вѣдь мы у дьячка: Псалтырь да Часословъ, тутъ и вся наука. Послѣ ужь будто обшлифовался маленько. И всѣмъ намъ отъ хозяевъ терпѣть приходилось. Ты думаешь онъ самъ черезъ эту школу не прошелъ? Не надѣйся, братъ. Не знаю какъ по-вашему по-ученому, а въ нашемъ быту первое дѣло чтобы терпѣливымъ и выносливымъ быть. Безъ терпѣнья и покорства ни хозяину ты не нуженъ, ни самому себѣ не годенъ. Пошелъ съ мѣста на мѣсто шляться и вѣкъ вертопрашникомъ останешься. Безъ терпѣнья нѣсть человѣка: либо тебя похерять, либо самъ ты покоришься. То-то. Самъ узнаешь. Какъ кончишь курсъ-то, поступишь въ контору, думаешь: хозяинъ въ тебѣ терпѣливости отыскивать не станетъ? Будетъ; безпремѣнно будетъ. Погоди: я, можетъ, самъ черезъ годъ разбогатѣю, пора вѣдь хозяину меня пристроить. Ну, вотъ тогда поступай ко мнѣ на контору. Конечно, тиранить я тебя не стану, а ужь терпѣливости, сердись, братъ, не сердись, обучу.
И Василій Васильевичъ потрепалъ юношу по плечу, ласково приговаривая: "обучу, братъ Петръ Андреичъ, ей Богу обучу".
-- Что жь, пойдешь ко мнѣ служить, а? весело прибавилъ онъ.
-- Благодарю васъ, Василій Васильичъ, только знаете,-- къ слову, благо, пришлось -- у меня другая мечта есть....
-- Что такое?
-- Въ университетъ хочу пойти.
-- Въ университетъ? съ изумленіемъ спросилъ Василій Васильевичъ и недовѣрчиво поглядѣлъ на пріятеля.
-- Вотъ видишь, продолжалъ онъ, немного помолчавъ,-- совѣту я тебѣ на этотъ счетъ дать не могу, какъ самъ я въ наукахъ человѣкъ темный. Правда, ты у насъ молодецъ, учишься знатно, первымъ по наукамъ идешь, знай нашихъ Ихрецкихъ!-- Василій Васильичъ не могъ удержаться чтобы невспомнить имени роднаго города, по чувству землячества, сильному въ русскомъ человѣкѣ.-- Ну, а все-таки, скажи ты мнѣ, зачѣмъ тебѣ въ университетъ? Неужто благороднымъ званіемъ прельстился? Плохое дѣло, братъ Петръ Андреичъ; охъ, плохое!
Василій Васильичъ помолчалъ. Кононовъ не сразу смогъ ему отвѣтить. Университетъ былъ его свѣтлою мечтой, но опредѣленнаго ничего въ этой мечтѣ не было.
"Что ему сказать?" думалъ Кононовъ,-- и ему припомнились слова одного изъ учителей: "только образованность можетъ ровнять людей; только въ образованномъ обществѣ не заботятся о чинѣ и званіи: тамъ господствуютъ высшіе человѣческіе, въ истинномъ значеніи этого слова, интересы."
"Сказать что я ради этого иду въ университетъ?" подумалъ Кононовъ, "нѣтъ, онъ не пойметъ." Отчего не пойметъ? развѣ это такъ трудно разъяснить? такихъ вопросовъ не задавалъ себѣ юноша. Въ головѣ его мелькомъ припомнился весь разговоръ, даже вообще всѣ мнѣнія Василья Васильича, и Кононову показалось что во многомъ, весьма во многомъ и притомъ важномъ, хоть бы насчетъ откупщика, расходились они. Въ первый разъ пришла ему эта мысль и въ то же время впервые почувствовалъ онъ что Василій Васильичъ становится для него не своимъ, чуждымъ ему человѣкомъ. Вопросъ: "пойметъ, или не пойметъ" былъ рѣшенъ не логическимъ путемъ.
То же чувство отчужденности мелькнуло и въ головѣ Василья Васильича, какъ услыхалъ онъ про университетъ и недовѣрчиво взглянулъ на юнаго пріятеля. "А я думалъ: онъ мнѣ свой братъ, думалъ пристроить его, помочь выйти въ люди", не безъ горечи проговорилъ про себя старшій пріятель.
-- Я не для чиновъ иду въ университетъ: я учиться хочу, придумалъ наконецъ какъ выразить свою мысль попонятнѣе Кононовъ.
-- Да, учиться, повторилъ Василій Васильичъ, выходя изъ задумчивости.-- Развѣ что учиться. Это дѣло иное. Вотъ какъ въ Александровскомъ театрѣ Ломоносова представляютъ, или хоть бы Кулибина. Тутъ Божья воля; кому Богъ предназначитъ, и человѣкъ тутъ въ себѣ не властенъ. Вотъ коли изъ тебя второй Ломоносовъ выйдетъ, -- ну и намъ, землякамъ, будетъ лестно и мы порадуемся: каковы-молъ наши, на всю Россію гремятъ.
Orъ помолчалъ и началъ снова. И никогда до того Кононовъ не видалъ чтобъ его незлобливый пріятель былъ таково раздраженъ, какъ говоря слѣдующую рѣчь:
-- А если для благородства, чтобы въ чиновники выйти, пустое дѣло, и нѣтъ тебѣ моего совѣта. Видывалъ я ихъ въ сенатѣ по торгамъ и другимъ дѣламъ, и въ министерствахъ разныхъ. Господа съ виду ласковые, образованные, а.... Нѣтъ, ужъ ты лучше торговлей деньги наживай; какъ ни кинь, все почестнѣе будетъ. Для фанаберства опять идти тебѣ въ чиновники не къ чему. Не отцовскія деньги проживать, самъ себя кормить будешь. Я и нашему-то удивляюсь; дуракомъ, кажись, назвать нельзя, а дѣтей какъ повелъ....
И какъ будто въ доказательство его словъ, въ комнату влетѣлъ юнкеръ, гремя палашомъ и опрокидывая стулья. Онъ заговорилъ быстро и вѣроятно для краткости (время что ли было ему дорого) выпускалъ половину буквъ, особенно согласныхъ.
-- Васъ Васичъ, а Васъ Васичъ! Вы ме-я еще юнко-омъ не вида-и? Посмо-ите да пой-емте въ ту ко-нату; мнѣ ва-на-о.
И онъ увлекъ его въ другую комнату. Кононовъ слышалъ только: "п-а-о отдамъ, ско-о о-дамъ, п-а-о нужно: т-о-а-ищи". Не трудно было догадаться чего требовалось юнкеру. Онъ былъ удовлетворенъ и пролепетавъ нѣсколько разъ: "блао-а-ю, бла-о-а-ю" улетѣлъ съ такимъ же громомъ съ какимъ влетѣлъ.
Василій Васильичъ вернулся къ Петѣ.
-- Тоже въ благородные вылѣзъ, сказалъ онъ угрюмо, -- а надъ такими-то и въ театрѣ смѣются. Ну, да и я хорошъ сегодня: всѣхъ пошелъ осуждать. Ты учись, учись; я не тебѣ къ примѣру только. А вотъ про театръ вспомнилъ: билеты взялъ, и у директора тебя до утра отпросилъ. Собирайся-ка.
Разговоръ на томъ и кончился.
Скоро пришлось имъ растаться на долго, навсегда. За полгода до выхода Кононова изъ училища, разъ, придя въ воскресенье къ Василій Васильичу, онъ засталъ его за сборами въ дорогу.
-- Ѣду, братъ Петръ Андреичъ, завтра ѣду.
-- Куда вы ѣдете.
-- Ѣду, братъ, жениться: хозяинъ посылаетъ. Племянница у него есть, отъ сестры; богатое приданое за ней даетъ.
-- Да вѣдь вы ее не знаете?
-- Затѣмъ и ѣду чтобъ узнать. Онъ и самъ-то не знаетъ; въ глуши живетъ; маленькой видѣлъ. "Помню, говоритъ, добрая дѣвочка была." Видишь, все-то ты его осуждаешь, а онъ, гляди, къ роднѣ каковъ добръ! Въ глуши вѣдь живетъ, не на глазахъ: другой-то и не вспомнилъ бы, а и вспомнилъ, пренебрегъ бы. Такъ-то. Такъ, "добрая, говоритъ, поѣздай, говорятъ, понравится, женись; нѣтъ, какъ знаешь; я не неволю. И безъ того, говоритъ, мнѣ давно пора наградить тебя; все равно, говоритъ, пай тебѣ дамъ." А только прибавилъ: "Сладится у васъ дѣло и я радъ буду: лучшаго, говоритъ, мужа я ей не желаю." И тутъ меня расхвалилъ -- страсть! Видишь брать, Петръ Андреичъ, не одна брань у него на умѣ, а и бракъ честнаго человѣка не опорочитъ.
-- Желаю вамъ, Василій Васильичъ, счастья.
-- Да, братъ, пожелай; руку дай на счастье. Былъ сегодня у обѣдни, молился, со слезами молился. "Во всемъ была мнѣ неудача, говорилъ, пошли Господи въ этомъ счастье." Господь выноситъ.
Василій Васильичъ не мимо надѣялся на Господню милость: онъ нашелъ свое счастье.
Вечеромъ когда друзья простились какъ слѣдуетъ, Василій Васильичъ взялъ Кононова за руку, пожалъ ее и примолвилъ:
-- Извини меня братъ, Петръ Андреичъ, а тяжело мнѣ будетъ коли я тебѣ завѣтнаго слова не скажу. Толковалъ ты мнѣ въ университетъ идти хочешь. Говоришь: для науки; подумай объ этомъ хорошенько. А если фанаберія тебя манитъ, плюнь на нее; пустое, братъ, дѣло.
Онъ поцѣловалъ юношу и прибавилъ:
-- Прости братъ за откровенность. А у меня на душѣ было. Друзьями вѣдь были; сколько лѣтъ вмѣстѣ жили.
Кононовъ сталъ было увѣрять что никогда не забудетъ его.
-- Ладно, ладно, быстро проговорилъ Василій Васильичъ.-- Уйдешь въ университетъ, отрѣзанымъ ломтемъ станешь. Мало такихъ примѣровъ чтобъ къ землякамъ ворочались, да ихъ помнили; мало. Другой каши, братъ, попробуешь, нашей ѣсть не станешь: сѣра покажется.
Они еще разъ поцѣловались, и юноша ушелъ въ училище со слезами на глазахъ. Всю ночь напролетъ продумалъ онъ о словахъ пріятеля.
II.
Съ отъѣздомъ Василія Васильевича, Кононовъ какъ бы осиротѣлъ. Двѣ комнаты, оставленныя ему благодѣтелемъ, казались пусты. Праздничное одиночество томило его: не съ кѣмъ было живымъ словомъ переброситься. Тутъ послѣ долгаго промежутка припомнился ему дѣдъ; склонилось важное старое лицо надъ толстою книгой и сквозь большія очки смотрятъ покойные стариковскіе глаза. Кононову начинало казаться: есть что-то общее въ его разлукѣ съ Васильемъ Васильевичемъ и дѣдомъ. Но что -- было не ясно, смутно. Какое-то чувство зарождалось; какая-то мысль наклевывалась.
Дѣдъ умеръ на третій годъ петербургскаго житья Кононова. До тѣхъ поръ письма оживляли воспоминанія, но затѣмъ они заглохли подъ постоянно вновь отлагавшимися слоями живыхъ впечатлѣній.
-- Помни дѣда, сказалъ Василій Васильичъ послѣ паннихиды за упокой старика,-- онъ первый тебя на ноги поставилъ. Не подойди онъ тогда къ нашему,-- ты можетъ со временемъ узнаешь легко ли было ему идти-то,-- иная судьба тебѣ выпала бы.
Въ день когда Кононовъ выдержалъ послѣдній экзаменъ, дѣдъ напомнилъ о себѣ внуку. Петра Андреича позвали "въ домъ" и благодѣтель передалъ ему пакетъ со словами: "Отъ покойнаго твоего дѣда". Въ пакетѣ былъ банковый въ шестьсотъ рублей билетъ и письмо. Въ письмѣ стояло:
"Милый и любезный мой внукъ Петя!
"Письмо это получишь ты когда меня не будетъ въ живыхъ, ибо чувствую приближеніе кончины моей. Видишь, слабъ сталъ и не своею рукой ужь пишу. Письмо сіе послѣднее мое къ тебѣ слово и духовное завѣщаніе.
"Посылаю тебѣ билетъ въ шестьсотъ рублей, съ процентами больше выйдетъ, и прошу общаго благодѣтеля нашего отдать деньги съ письмомъ какъ выдержишь свой курсъ. Вотъ все что я скопилъ для тебя, больше у тебя ничего нѣтъ. Трудись; другіе и съ меньшимъ начинали да не пропадали, а паче всего памятуй слова Спасителевы: "Ищите царствія Божьяго и правды Его, и вся сія приложатся вамъ".
"Молись за мою грѣшную душу и молись за отца. Грѣшно будетъ коли насъ позабудешь. Помни благодѣтеля и не окажись къ нему неблагодарнымъ. Будь добръ, милостивъ и братолюбивъ; съ терпѣніемъ переноси несчастія. Памятуй всегда: Господь даруетъ, Господь и отнимаетъ.
"Прощай и да будетъ надъ тобой малость Господня. Благослови тебя Христосъ и Его Пресвятая Матерь, предстательствомъ святаго митрополита Петра, чудотворца всероссійскаго, во имя коего нареченъ.
"Остаюсь отходящій отъ сего тлѣннаго міра, дѣдъ твой и тезоимянинникъ
"Петръ Кононовъ."
Слабая и дрожащая рука подписала письмо. Читая его, Петръ Андреичъ залился слезами. Вотъ онъ, забытый дѣдъ! Тамъ, въ уѣздной глуши, онъ думалъ о своемъ внукѣ; страдалъ за него, пекся о немъ, скопилъ деньженокъ изъ оставшихся отъ былаго богатства крохъ. А онъ помнилъ ли о дѣдѣ? Одинъ смутный образъ остался въ памяти, и только вотъ теперь пробивается къ нему въ грудь нѣчто похожее на чувство. И слѣдомъ вспомнился Василій Васильичъ, тоже словно за вѣкъ отъ него ушедшій. "Отрѣзанъ, насильно оторванъ! Отъ обоихъ оторвали и бросили на произволъ!" Въ такомъ видѣ вошла въ сознаніе наклевывшаяся мысль и вмѣстѣ съ ней вступило чувство какой-то это всѣхъ отчужденности. "Ихъ нѣтъ, и ни съ кѣмъ я ни духовно, ни кровно не связавъ!" Эта рожденная, живая мысль казалось билась въ его крови, трепетала въ нервныхъ содраганіяхъ. Въ сросшемся съ мыслію чувствѣ не было ничего сентиментальнаго, ноющаго, жалобливаго, но не было въ немъ также ничего бодраго и браваго. Оно, это чувство, похоже было на ощущеніе человѣка въ задумчивости зашедшаго въ незнакомое мѣсто: все кажется чуждо, незнакомо, почти враждебно. Такъ и внутренній человѣкъ въ Кононовѣ съ отупѣлою горечью глядѣлъ на все какъ на чуждое, почти враждебное.
Новая выжитая мысль по сродству напомнила о первой таковой же. Обѣ столкнулись въ сознаніи и оно заработало, стараясь воедино ихъ слить, выразить яснымъ и точномъ образомъ. Еще впервые Кононовъ опредѣлялъ себя, пристально въ себя заглядывалъ и пыталъ самого себя: "Каковъ-молъ я самъ по себѣ." Опредѣленіе не давалось и пребывало въ какомъ-то отуманенномъ, закутанномъ обличьи.
III.
Дѣдовыхъ денегъ всего съ процентами оказалось до восьмисотъ. Петръ Андреичъ смогъ экипироватъся по-франтистѣе; раньше онъ побаивался что на публичномъ актѣ будетъ бѣднѣе всѣхъ одѣтъ. Надежда на особую щедрость благодѣтеля была плохая. Во всемъ чуждомъ ему мірѣ, благодѣтель казался молодому человѣку всѣхъ чуждѣе и враждебнѣе.
По выпускѣ откупщикъ не безпокоилъ Кононова около полутора мѣсяца. Квартира Василій Васильича, какъ сказано, точно по привычкѣ, осталась за юношей. Благодѣтель приказалъ звать Петра Андреича ежедневно въ домъ обѣдать.
"Пусть, пока не устроится, подумалъ онъ.-- Къ тому жъ онъ теперь не мѣщанинъ уже, а личный почетный гражданинъ" -- нашелъ онъ нужнымъ успокоить свою коммерціи-совѣтничью совѣсть.
Чрезъ полтора мѣсяца былъ Петръ Андреичъ позванъ къ "барину въ кабинетъ*ъ" и тамъ произошелъ слѣдующій разговоръ:
-- Я тебѣ послѣ ученья отдохнуть далъ, сказалъ благодѣтель.-- Но вѣдь книжки читать и прочими финтифлюшками заниматься вѣкъ нельзя. Тебѣ о будущемъ подумать надо. У тебя, я думаю, объ этомъ и заботушки нѣтъ, а пора, пора. Ну что ты съ собой дѣлать намѣренъ, а? Скажи-ка.
Благодѣтель побѣдительно поглядѣлъ на юношу, онъ былъ увѣренъ тотъ скажетъ: "и самъ не знаю", а онъ расхохочется и наставитъ его на путь истинный. И въ головѣ его стали слагаться одна другой краснорѣчивѣе фразы.
-- Я поступаю въ университетъ, прозвучалъ твердый отвѣтъ.
-- Да, да, въ университетъ, безсмысленно пролепеталъ благодѣтель, въ то же время дѣлая видъ будто давно объ этомъ зналъ.-- Только, спохватился онъ,-- по-латыни вѣдь надо....
-- Я занимался послѣдній годъ съ товарищемъ, который поступаетъ въ Медико-Хирургическую Академію, а теперь, послѣ выпуска, хожу къ одному студенту съ нимъ готовлюсь.
-- Да, да, со студентомъ, еще безсмысленнѣе пролепеталъ благодѣтель и опять спохватился;-- только студентъ вѣдь не даромъ же....
-- Я на дѣдушкины деньги....
-- Да, да, на дѣдушкины....
Благодѣтель глядѣлъ окончательно безсмысленно и не могъ уже спохватиться. Кирпичъ на его лицѣ все больше и больше проступалъ сквозь лакъ и теперь казалось будто лакъ вовсе слетѣлъ и лицо посыпано багровымъ шершавымъ порошкомъ.
"Сейчасъ разразится", подумалъ Кононовъ замѣтивъ шершавую красноту на благодѣтелевомъ лицѣ; онъ внутренно съежися, собрался, и мысль его заработала съ ужасающею остротой. Онъ точно на конѣ скакалъ по ристалищу и замѣчалъ одни препятствія, чрезъ что проходилось прыгать. Промежутковъ между препятствіями словно не было. Мысль замѣчала только выводы (препятствія), связующія же сужденья пробрасывала.
"Пятьсотъ рублей, думалъ онъ. Четыре года. Сто двадцать пятъ. Уроки. Переѣду, сейчасъ же, завтра."
Въ спокойной рѣчи это сказалось бы такъ:
"Онъ сейчасъ начнетъ упрекать меня и наговоритъ мнѣ дерзостей. Я не стерплю, не намѣренъ терпѣть, и сейчасъ же, или завтра выѣду изъ дома. У меня изъ дѣдовыхъ денегъ осталось пятьсотъ рублей, раздѣливъ ихъ на четыре года университетскаго курса, получится по сто двадцати пяти на годъ. При томъ у меня въ перспективѣ уроки, и я проживу".
Ошеломленное откупщиково соображеніе точно также спѣшило дѣвать заключенія, мысль точно также замѣчала одни рвы и канавы и борзо ихъ перемахивала. Выводы были таковы:
"Въ университетъ? Всякая шушера! Десятый классъ. Черезъ два года чинъ. Ваше превосходительство!? Моихъ шалопаевъ обгонитъ. Всѣ они пролазы, бестіи! Мѣщанишка, а я сколько ни бился!"
Послѣ выводовъ Кононовъ какъ бы ставилъ однѣ точки, благодѣтель же былъ разнообразнѣе въ знакахъ препинанія: У него были и восклицанія и вопросы съ восклицаніями. Изъ чего слѣдуетъ: у откупщика оказался въ настоящемъ случаѣ большій чѣмъ у Кононова запасъ ироніи. А иронія не сдается скоро, она огрызается, какъ Терситъ подъ ударами Одиссеева жезла.
Мысленная рѣчь откупщика въ болѣе покойномъ тонѣ означала бы слѣдующее: "Я много лѣтъ бился чтобы поставить себя на благородную ногу, а этотъ мѣщаниншика (всѣ они бестіи и съ большими способностями къ пролазничеству), поступивъ въ университетъ (куда лѣзетъ нынче всякая шушера), выйдетъ съ правомъ на чинъ десятаго класса, станетъ получать новый чинъ черезъ каждые два года и сдѣлается превосходительствомъ раньше моихъ сыновей шелопаевъ."
Какъ ни быстро мчалась мысль обоихъ собесѣдниковъ, тѣмъ не менѣе разговоръ прервался, произошла заминка непріятная для обоихъ. Кононовъ поставилъ себя въ выжидательное положеніе, а потому молчаніе для него было весьма тяжело. Благодѣтель же хотя и чувствовалъ что "сконфузился предъ мальчишкой", благодаря ироническому настроенію, вывертывался, или по крайности выкарабкивался изъ-подъ конфуза. "Да что онъ мнѣ?" размышлялъ откупщикъ. "Сватъ или братъ? Куда хочетъ, туда и поступаетъ. Хоть повѣсится, не заплачу." Почувствовавъ къ юношѣ нѣкоторое презрѣніе, онъ взглянулъ на него свысока, а свысока либо громы метать, либо насмѣшливо улыбаться; "ишь, молъ копошится тамъ себѣ внизу". Откупщикъ рѣшилъ плюнуть на того кто ему не былъ ни сватомъ, ни братомъ, и первый плевокъ заключался въ мѣстоименіи вы, съ которымъ съ этой минуты благодѣтель сталъ обращаться къ благодѣтельствуемому.
-- Да, да, заговорилъ откупщикъ, еще самъ хорошенько не зная что выйдетъ изъ его рѣчи,-- вы желаете въ университетъ. Извините, я не зналъ о вашихъ планахъ, а потому заговорилъ; потому собственно что какъ вы воспитывались на мое иждивеніе и притомъ сирота, и такъ-сказать на моемъ попеченіи остались, что я и чувствую.
Такое, нѣсколько витіеватое, начало понравилось откупщику и онъ продолжалъ въ томъ же тонѣ, уже менѣе обращая вниманія на слушателя, начиная понемногу услаждаться своимъ краснорѣчіемъ.
-- Да, да, разглагольствовалъ онъ, -- вы уже рѣшили касательно судьбы своей, и дѣло это кончено. Вы, можетъ-быть, не чувствуете того что я, и вамъ въ голову не пришло со мной посовѣтоваться. Я охотно помогъ бы вамъ, чѣмъ могу, но жаловаться что вы меня обошли не стану. У меня чувства, а у васъ-съ другія. Вотъ и все-съ; все-съ что я имѣлъ сказать вамъ-съ.
Благодѣтель кивнулъ въ знакъ окончанія аудіенціи, и счелъ себя въ правѣ заняться бумагами лежащими на столѣ. Кононовъ, все ждавшій "сейчасъ де онъ разразится", никакъ не предвидѣлъ такого конца. Онъ былъ смущенъ а переминался съ ноги на ногу. Замѣшательство юноши нравилось откупщику: онъ слѣдилъ за нимъ однимъ глазкомъ. Выпалъ удобный случай усилить это замѣшательство.
-- Извините-съ, съ пріятною улыбкой сказалъ благодѣтель,-- но мнѣ необходимо заняться кое-чѣмъ и если вамъ не въ трудъ, то прикажите мимоходомъ позвать ко мнѣ управляющаго.
Поглядывая однимъ глазкомъ, откупщикъ съ удовольствіемъ замѣчалъ что юноша конфузится все больше, какъ онъ помялся на мѣстѣ и наконецъ поклонился и вышелъ.
-- Скотъ безчувственный! почти вслухъ сказалъ откупщикъ по уходѣ юноши.-- Хоть бы извинился! Жди отъ нихъ благодарности. Какже!
И благодѣтель раздумался о людской неблагодарности. Какъ многіе благодѣтели, и онъ, тратя ежегодно въ теченіи семи лѣтъ извѣстную сумму на Кононова, полагалъ что такая расходная статья, ничтожная для его богатства, но важная для мальчика, должна въ благодѣтельствуемомъ возбудить нѣжныя чувства благодарности. Говоря о своихъ чувствахъ, онъ думалъ объ истраченныхъ деньгахъ, и не замѣчалъ этого. Но если деньги норовятъ къ деньгамъ, то чувства возбуждаются чувствами же.
Кононовъ, придя въ свою комнату, долго не могъ сообразиться. Упрекъ благодѣтеля что съ нимъ не посовѣтовались казался не лишеннымъ основанія. "Какъ бы то ни было, а все-жь я ему многимъ обязанъ!" Несмотря на такое сознаніе, Кононовъ не почувствовалъ сердечной благодарности къ благодѣтелю. Мысль вошла въ сознаніе холодно, отвлеченно, какъ выводъ изъ факта; иная мысль, старинная дума о томъ почему онъ "спускаетъ" благодѣтелю, невидимо подсказывала иныя соображенія. "А скажи я ему раньше, такъ бы онъ и помогъ! Или не оставь мнѣ дѣдъ этихъ денегъ, сталъ бы онъ заботиться чтобъ я въ университетъ пошелъ!" И много, въ томъ же отчуждающемъ тонѣ, приходило въ голову Кононову.
IV.
Кононовъ, того не замѣчая, начиналъ раздумывать о благодѣтелѣ не какъ о человѣкѣ ему еще близкомъ, съ кѣмъ придется, можетъ, еще долго прожить подъ одною кровлей, а какъ о когда-то близкомъ человѣкѣ. Внутренно связь между нами уже порвалась, хотя внѣшнія отношенія (за исключеніемъ замѣны личнаго мѣстоименія единственнаго числа таковымъ же множественнаго) продолжались тѣ же. Выводъ сдѣланный Кононовымъ во время разговора съ откупщикомъ, относительно необходимости переѣзда на вольную квартиру, на дѣлѣ ему не пригодился. Онъ остался у благодѣтеля въ домѣ и попрежнему неизмѣнно каждый день приглашался къ обѣду. Благодѣтель повидимому столь же мало какъ и прежде обращалъ на него вниманія, но только повидимому. Ироническое отношеніе къ будущему "его превосходительству" не пропало для него даромъ. Оно поджигалось и просилось наружу каждый разъ какъ онъ видѣлъ юношу. Онъ радъ былъ бы случаю привязаться къ Кононову и выпѣть ему: молъ хотя ты -- нѣтъ, не ты, а вы, и даже непремѣнно вы -- молъ хотя вы и будущій генералъ, покуда все-таки ничтожество. Но такъ, ни съ того ни съ сего, накинуться, казалось откупщику не ладно: это значило бы по пустякамъ истратить дорогіе заряды. Былъ онъ теперь со своимъ вскормленникомъ на деликатной ногѣ, и внушеніе должно быть отмѣнно-деликатно.
Кононовъ уже три мѣсяца ходилъ въ треугольной шляпѣ и при шпагѣ, какъ представился случай. Обѣдали; за столомъ были только свои. Кононовъ о чемъ-то задумался и глаза его случайно были устремлены въ ту сторону гдѣ сидѣла меньшая хозяйская дочка, четырнатилѣтній подростокъ съ некрасивымъ и веснушчатымъ лицомъ. Между двухъ блюдъ благодѣтель уловилъ такое обстоятельство и долго крѣпился, боясь попасть въ просакъ. Но Кононова глаза глядѣли въ ту же сторону, и откупщикъ убѣдился въ справедливости своего открытія.
-- Вы, господинъ студентъ, громогласно началъ онъ.
Возваніе было сдѣлано таково громко что всѣ частные разговоры умолкли.
-- Вы, господинъ студентъ, продолжалъ благодѣтель довольный эффектомъ воззванія,-- вы, какъ я уже съ полчаса замѣчаю, что-то сильно заглядываетесь на мою меньшую дочку. Конечно, вы можетъ-бытъ и важнымъ человѣкомъ станете, но покуда еще рано, еще слишкомъ молоды; вы извините, но вы еще поросеночекъ, у котораго молоко на губахъ не обсохло.
Благодѣтель былъ доволенъ деликатностію своего внушенія: и случай почему оно сдѣлано свойства деликатнаго, и выдалось оно въ формѣ наиделикатнѣйшей; не было грубо сказано: "поросенокъ" ("а вѣдь и свиньей могъ бы назвать", мелькнуло въ головѣ), а нѣжно и вѣжливо: "поросеночекъ". Благодѣтель, не безъ предвкушенія удовольствія, ждалъ слѣдующаго эффекта: послышатся де легкія хихиканья, господинъ студентъ уткнетъ рыло въ тарелку и сгоритъ отъ стыда; благодѣтель чувствовалъ уже облегченіе въ сердцѣ и благосклонно прощалъ господину студенту его генеральство. Эффектъ произошелъ, но съ другой стороны. Послышалось не хихиканье, а какъ съ шумомъ отодвинулся стулъ. Благодѣтель взглянувъ на шумъ, увидѣлъ какъ господинъ студентъ торопливо и вздрагивая плечьми шелъ къ двери. Лицо благодѣтеля побагровѣло и зашаршавилось; онъ хотѣлъ крикнуть, но слова сперлись въ горлѣ. Всѣ затаили дыханіе и сидѣли опустивъ глаза; меньшая дочка горѣла какъ маковъ цвѣтъ и глотала крупныя слезы. Лакей, кого Кононовъ отодвигая стулъ чуть было съ ногъ не сшибъ, стоялъ опустивъ вертикально тарелку; съ тарелки падали цыплячьи косточки и капалъ соусъ. Лакей разинувъ ротъ глядѣлъ на дверь куда вышелъ господинъ студентъ. Глупое лакейское лицо первое попалось подъ глаза благодѣтелю и на него-то была излита чаша гнѣва.
-- Какъ ты смѣешь! собравшись съ духомъ гаркнулъ откупщикъ.-- Вонъ, и чтобъ духу твоего здѣсь не было! Болванъ.
Слова эти несомнѣнно относились къ ушедшему Кононову, но лакей тѣмъ не менѣе пострадалъ.
Чт о чувствовалъ Кононовъ прибѣжавъ въ свою комнату? Какъ бурлило въ головѣ, какъ клокотало въ груди! Никогда еще, казалось ему, не испытывалъ онъ такого ужаснаго, такого незаслуженнаго оскорбленія.
"И ты вполнѣ заслужилъ его, бранилъ онъ самого себя.-- Да, вполнѣ. Ты давно, еще тогда, рѣшилъ переѣхать, и остался. И наказанъ теперь за эту подлость, за эту сдѣлку съ совѣстью. И зачѣмъ было оставаться? Зачѣмъ было даромъ ѣсть чужой хлѣбъ? О, какъ гадко, скверно, безобразно! И во всемъ я виноватъ, одинъ я!"
Теперь онъ чувствовалъ: не только де нельзя оставаться въ благодѣтелевомъ домѣ, но ни минуты нельзя пробыть въ этой комнатѣ. Теперь онъ ощущалъ рѣшимость величайшую. Казалось ему никакія препятствія не могли бы поколебать его; не будь у него денегъ, все равно онъ уѣхалъ бы тотчасъ же. Людямъ слабовольнымъ всегда необычайнымъ кажется малѣйшее напряженіе ихъ воли.
Мѣшкать некогда. Кононовъ схватилъ одѣяло, бросилъ на полъ и пошелъ швырять на него книги, вещи, платье, бѣлье. Потомъ съ необычайнымъ усердіемъ сталъ мять и комкать набросанную кучу. Долго ему не удавалось связать узелъ; то книга вывалится, то проклятая калоша помѣшаетъ. И онъ снова начиналъ мять, комкать, надавливать. Наконецъ-то все готово. Кононовъ тащитъ узелъ; на лѣстницѣ онъ развязывается и опять идетъ возня. Но вотъ онъ выбѣжалъ за ворота, вскочилъ на перваго попавшагося извощика.
-- Куда прикажете?
"Въ самомъ дѣлѣ куда?" подумалъ Кононовъ и безъ дальнѣйшей думы громко сказалъ адресъ.
Онъ отправился къ Полѣнову, студенту третьяго курса, у кого бралъ уроки предъ поступленіемъ въ университетъ. Больше дѣваться было некуда. Полѣнова на бѣду не оказалось дома. Сложивъ узелъ въ углу, Кононовъ пошелъ бродить по Васильевскому острову. Ему требовалось угомониться, ему нужна была физическая усталость.
Возня съ узломъ, переѣздъ, понуканье извощика, втаскиванье узла въ пятый этажъ и прочая,-- все это развлекало молодаго человѣка. Теперь, оставшись одинъ съ своими мыслями, онъ принялся перетряхивать недавній соръ. Онъ началъ, какъ по приходѣ въ свою комнату, со злости и брани на самого себя. Но исходъ былъ уже исчерпанъ, рѣшеніе приведено въ дѣйствіе, и мысль обратилась вспять, къ тому, что предшествовало злобѣ на самого себя. Въ глазахъ металось веснушчатое лицо, въ ушахъ звучало обидное слово. Обида теперь казалась сильнѣе, язвительнѣе, чѣмъ въ минуту какъ была нанесена. Таково, впрочемъ, свойство всякой раны. Чувство обиды вызывало образъ обидчика; злость на самого перекинулась на благодѣтеля. Мысль, давняя мысль, работала въ учащенномъ темпѣ. Къ концу прогулки чуть ли не оказалось: и взялъ-то его благодѣтель отъ дѣда, и воспитывалъ-то его единственно того ради чтобъ за однимъ прекраснымъ обѣдомъ обозвать "поросеночкомъ".
"И какую подлую причину выдумалъ, горячился молодой человѣкъ,-- будто его дочку влюбить въ себя хочу, чтобы жениться на ея деньгахъ. Бѣдъ она уродъ, и онъ самъ знаетъ что уродъ. А теперь, поди, благовѣстить пойдетъ о моей низости и всѣ негодяемъ меня звать станутъ. Скажутъ: какъ было изъ дому не выгнать! Да, да, нечего себя обманывать: меня выгнали, въ зашей вытолкали! И во всемъ я виноватъ, я самъ! Но онъ -- какая подлость! Я знаю его, я хорошо его знаю; тутъ все было предумышленно."
Новаго въ разсужденіяхъ молодаго человѣка была собственно увѣренность что онъ знаетъ, хорошо знаетъ благодѣтеля. Люди, какъ накопившаяся за долгое время антипатія найдетъ себѣ выходъ въ ссорѣ или размолвкѣ, не рѣдко въ сердцахъ доходятъ до такого же точнаго и положительнаго знанія одинъ другаго. Многіе названные ученые, подъ напоромъ своихъ страстишекъ и мыслишекъ, доходятъ до столь же положательныхъ знаній историческихъ лицъ и событій. И такихъ знаній клиномъ изъ человѣка не выбьешь: они страдаютъ папскою болѣзнью, вѣрой въ свою непогрѣшимость.
Кононовъ дважды съ невольной прогулки забѣгалъ къ Полѣнову и все не заставалъ его дома. Наконецъ тотъ явился. Кононовъ откровенно разказалъ все съ нимъ случившееся; только слова "поросеночекъ" языкъ выговорить не поверлулся.
Полѣновъ похвалилъ Кононова за переѣздъ отъ благодѣтеля.
-- Только не стѣсню ли я васъ?
-- Вотъ еще глупости!
-- Мнѣ всегь дня на два, пока не пріищу комнаты.
-- Да оставьте этотъ вздоръ.
Они помолчали.
-- Я думаю написать ему письмо, сказалъ немного погодя Кононовъ.
-- Зачѣмъ это?
-- Я хочу высказать ему все; безъ всякой грубости и дерзости, но все, все....
-- Какъ знаете; по-моему лучше плюнуть.
-- Но вѣдь надо же объяснить ему что я уѣхалъ на всегда...
-- И безъ того узнаетъ.
-- Но что я никогда, никогда не возвращусь....
Поленовъ помолчалъ.
-- Нѣтъ, я напишу, рѣшительно сказалъ Кононовъ. Полѣновъ опятъ промолчалъ.
Кононовъ послѣ чаю принялся за письмо. Онъ не могъ не писать; почему это было необходимо нужно, онъ не сумѣлъ бы объяснить Полѣнову, но чувствовалъ что дѣлаетъ жизненное, непреложное дѣло. Ему требовалось нравственно отдѣлить самого себя отъ благодѣтеля, провести между нимъ и собою непереходную черту; возможно яснѣе и обстоятельнѣе выразить ихъ обоюдное несходство. Потребность отрицательнаго самоопредѣленія (хотя онъ и не звалъ ее такимъ именемъ) водила перомъ Кононова. Много изорвалъ онъ бумаги и остался только тогда доволенъ когда письмо вышло до-нельзя безобразно, и не потому чтобы побужденія или мысли были сами по себѣ безобразны, а въ ту силу что невозможно иначе ихъ выразить въ подобномъ письмѣ къ своему противнику: онъ вѣчно тутъ предъ вашими глазами, вы ему втолковываете, точно съ нимъ спорите, и это обстоятельство путаетъ мысль, придаетъ ей особый, несвойственный ей самой по себѣ, отпечатокъ. Удержаться написать такое письмо трудно и даже незачѣмъ удерживаться, но написавъ не слѣдуетъ посылать.
Чего-чего не оказалось на этомъ лоскуткѣ бумаги! Было тамъ и самооправданіе, и слишкомъ пространныя увѣренія что у него и въ мысляхъ того не было въ чемъ благодѣтель его заподозрилъ, и болѣе краткія увѣренія въ вѣчной благодарности за воспитаніе и необыкновенно подробное изъясненіе причинъ почему имъ слѣдуетъ разстаться навсегда. Надъ послѣднимъ пунктомъ особенно потѣлъ сочинитель письма; являлись все новыя и новыя причины, все болѣе и болѣе тонкіе оттѣнки, хотѣлось изложить ихъ возможно яснѣе, обстоятельнѣе и язвительнѣе. Язвительность требовалась самаго высокаго разбора, безъ тѣни грубости. Это мѣсто письма должно было устыдить благодѣтеля и показать ему всю разницу между его грубою неотесанностію и вѣжливо-изящнымъ упрекомъ. И это-то употѣлое мѣсто, вслѣдствіе натуги съ какою писалось, вышло ужасно спутаннымъ, туманнымъ и совсѣмъ не язвительнымъ.
Полѣновъ уснулъ, не дождавшись пока Кононовъ кончитъ письмо; проснувшись на другой день, онъ увидалъ его совсѣмъ одѣтымъ.
-- Куда вы такъ рано собрались?
-- Я относилъ письмо.
-- А-а!
Этого простаго восклицанія было достаточно чтобы Кононовъ почувствовалъ всю неловкость своего поступка; не самого написанія письма, а того что отправлено оно по адресу. И чувство этой неловкости, какъ догадается внимательный читатель, сильнѣе всего при воспоминаніи тревожило Кононова.
Дорого далъ бы Кононовъ чтобы воротить письмо, но благодѣтель вставалъ рано и ему тотчасъ подавали всѣ полученныя письма. Благодѣтелю, понятно, было не особенно пріятно читать посланіе будущаго генерала, во впечатлѣніе оно произвело совсѣмъ не то какого, сочиняя, ждалъ Кононовъ. Прочтя длинное увѣреніе что у Кононова и въ мысляхъ не было въ чемъ онъ его обвинялъ, благодѣтель подумалъ: "Э да никакъ онъ и взаправду влопался въ мою дуреху,-- ну, значитъ, слава Богу что со двора долой". На увѣренія въ благодарности промолвилъ: "знаемъ эти пѣсни, да въ другой разъ не заслушаемся", а дойдя до знаменитаго язвительнаго мѣста -- о, еслибъ сочинитель предвидѣлъ это!-- благодѣтель просто-на-просто скомкалъ письмо и бросилъ въ корзинку.
-- Тьфу, чортъ, сказалъ онъ -- какую нескладицу нагородилъ! И понять ничего нельзя: я думалъ онъ умнѣе.
И благодѣтель рѣшилъ: "ну, въ люди ему не выйти, нѣтъ; и развѣ что по ученой части отличится".
V.
Кононовъ переѣхалъ къ Полѣнову потому что некуда было дѣться, но будь у него двадцать мѣстъ куда дѣваться, врідъ ли нашелъ бы онъ пріютъ лучше чѣмъ у Полѣнова. Судьба въ его лицѣ послала Кононову какъ бы втораго Василій Васильича.
Полѣновъ, первое дѣло, былъ человѣкъ простой. Онъ далъ Кононову день-другой поуспокоиться, поосмотрѣться, и на третій напрямки, безъ всякихъ подходовъ и обиняковъ, осѣдомился о состояніи "государственнаго казначейства" своего бывшаго ученика. Узнавъ что у того пятьсотъ съ хвостикомъ рублей, онъ назвалъ Кононова Крезомъ и объявилъ что ему "бабушка ворожить".
-- Деньги всѣ у себя держать нечего, хоть и пустыя, а все жъ процентики получать будете, рѣшилъ онъ и взялся пристроить капиталъ.-- Ну, хоть вы и богачъ, продолжалъ онъ,-- а все жь ста двадцати пяти рублей въ годъ маловато, проценты къ тому же каждый годъ уменьшаться будутъ: капиталъ брать придется, а потому: какъ вы на счетъ уроковъ?
Кононовъ отвѣчалъ: молъ и радъ бы да гдѣ достать. Доставанье Подѣновъ призналъ своимъ дѣломъ. И черезъ недѣлю у Кононова были уроки, сперва плохенькіе, а тамъ и получше. Кононову оставлялось только удивляться житейской умѣлости товарища да благодарить его.
-- Ну вы эти нѣжности оставьте, замѣтилъ Полѣновъ.-- Помоему, между товарищами всѣ эти изъявленія благодарности и прочее не годятся. Сказалъ: спасибо, и баста.
-- Ну, спасибо вамъ!
-- И баста.
Еще черезъ мѣсяцъ, или около того, Полѣновъ, возвратясь изъ гостей, освѣдомился у бывшаго ученика, каковъ онъ въ языкахъ?
-- Ничего себѣ.
-- Переводить можете?
-- Думаю что могу. Для себя, случалось, упражнялся. Будто не дурно выходило.
-- Съ нѣмецкаго и французскаго?
-- Пожалуй и съ аглицкаго.
-- Ладно. Завтра же отправимтесь.
И у Кононова явился новый источникъ дохода, притомъ довольно порядочный. Мѣсяца черезъ три, онъ жилъ уже припѣваючи и могъ дозволить себѣ извѣстныя роскоши: и книжку нужную купить, и въ театръ сходить. И все сдѣлалось такъ быстро, безъ всякихъ съ его стороны усилій. Какъ было не повторить вслѣдъ за Полѣновымъ: бабушка молъ вамъ ворожить?
Другое дѣло, Полѣновъ былъ человѣкъ съ яснымъ и твердымъ умомъ, съ ясными и опредѣленными отношеніями ко всему на свѣтѣ. Сынъ небогатаго и великосемейнаго дворянина, онъ рано долженъ былъ начать трудъ изъ-за куска насущнаго хлѣба; изъ дому онъ не только не бралъ ни гроша, но порой помогалъ семьѣ. Разъ онъ скопилъ деньжонокъ и думалъ на лѣто съѣздить въ родную деревнюшку, гдѣ всякій кустикъ былъ ему милъ и дорогъ, гдѣ онъ любилъ всѣхъ, включительно до подслѣпаго и приглухаго старика-повара, все переваривавшаго и перевиравшаго. Ужь день отъѣзда былъ назначенъ, какъ пришло отъ отца письмо, гдѣ тотъ жаловался на плохія обстоятельства. Сынъ, не долго думая, принялся хлопотать о кондиціи и сумѣлъ найти выгодную. Онъ взялъ половину денегъ впередъ, приложилъ къ нимъ часть изъ скопленныхъ, оставивъ себѣ буквально только на табакъ, и послалъ отцу. Изъ остальной отъ кондиціи половины, онъ удержалъ сколько было необходимо чтобъ перебиться въ Петербургѣ до пріисканія уроковъ, а прочее послалъ отцу же. Ему и въ голову не приходило даже про себя жаловаться: вотъ де обстоятельства лишили меня удовольствія побывать дома, еще меньше думалъ онъ что сдѣлалъ хорошее дѣло. Любить семью, помогать ей, жить для нея Полѣнову было столько же естественно какъ рыбѣ жить въ водѣ. "Развѣ можно не любить семьи, или чтобъ семья тебя не любила? раздумывалъ онъ.-- Бываютъ, правда, такія несчастія, но Господи! случись со мной подобное, я жить бы не могъ." Университетъ былъ для него иного рода семьей. Товарищъ такой же братъ; не помочь товарищу, не помочь брату, или отцу, все это вещи не мыслимыя. Случалось Полѣнову нападать на негодяевъ, которые либо надували его, либо пакости про него распускали. "Въ семьѣ не безъ у рода", утѣшался тогда Полѣновъ, -- это все равно что еслибы братъ вышелъ негодяй. Неужто гнать бы его отъ порога? Нѣтъ, все помочь, поддержать слѣдуетъ." Огорчаться подобными случаями для него казалось такою же глупостью какъ не жениться потому что жена можетъ измѣнитъ, или отвергать семью на томъ основаніи что попадаются плуты отцы и сыновья негодяи.
То было дорого въ Полѣновѣ что его убѣжденія и вѣрованія выросли и сложились вмѣстѣ съ нимъ; это придавало имъ особую крѣпость и стойкость. Онъ не сдѣлался, а выросъ въ такого человѣка какимъ былъ. "Сама жизнь тебя выпестовала", говорилъ Полѣнову одинъ изъ его пріятелей Чулковъ.
И Полѣновъ любилъ эту выпестовавшую его жизнь, понималъ и цѣнилъ ея хорошее. Онъ не былъ слѣпъ и къ ея дурному, но не пялилъ безъ устали глазъ только на него, и другихъ пялить не приглашалъ: поглядите молъ какой я хорошій, кромѣ дурнаго вокругъ ничего не вижу. Когда въ послѣдствіи пріятели вспоминали про Полѣнова, у всѣхъ и на умѣ, и на языкѣ было одно слово: "славный" молъ человѣкъ. И у всѣхъ славно таково становилось на сердцѣ.
Кононову съ Полѣновымъ жилось легко и ладно. Надо сказать что у Полѣновской хозяйки, вскорѣ послѣ переѣзда Кононова отъ откупщика, нашлась подходящая комната; онъ поселился въ ней и друзья пробили стѣна о стѣну до самаго отъѣзда старшаго изъ Петербурга. Полѣновъ полюбилъ и привязался къ своему ближнему сосѣду; всячески заботился о немъ, баловалъ даже его. Не говоря ужь о доставаніи уроковъ и переводовъ, онъ думалъ о малѣйшихъ для пріятеля удобствахъ. Пойдетъ Кононовъ въ театръ, Полѣновъ распорядится чтобъ ровно къ его приходу самоваръ былъ готовъ. И такъ-то во всемъ, какъ за любимымъ младшимъ братомъ, ухаживалъ за нимъ. Кононовъ не только не замѣчалъ, не подозрѣвалъ даже половины этихъ заботъ.