I.
Настасья Григорьевна Н. выросла на полной свободѣ. Отца она не помнила. Мать ея, по имени Настасья Петровна, была изъ купчихъ. Купецъ овдовѣлъ когда дочери минуло шесть лѣтъ; не зная что дѣлать съ дѣвочкой, онъ пошелъ за совѣтомъ ко вдовой генеральшѣ, которую почему-то считалъ благодѣтельницей. Когда-то онъ пользовался совѣтами генерала и находилъ ихъ для себя пользительными; можетъ-быть поэтому, при томъ же въ бабьемъ дѣлѣ, онъ и обратился къ матушкѣ-генеральшѣ. Генеральша посовѣтовала отдать дочку въ пансіонъ, находя что "время нынче не такое чтобы дѣтей не учить". Отъ пансіона купецъ и руками и ногами.
-- Не такіе наши капиталы, матушка, чтобы дочерей въ панціонахъ обучать, объяснилъ онъ.
Генеральша, считавшая всѣхъ безъ исключенія купцовъ чуть не милліонщиками, такому резону не повѣрила. Побранивъ купца за предразсудки, генеральша предложила взять дѣвочку къ себѣ на воспитаніе, но купецъ нашелъ что это не порядокъ. Благодѣтельница обѣщала подумать и надумалась облагодѣтельствовать старую дѣву изъ Нѣмокъ. Купецъ взять въ домъ Нѣмку согласился, ибо о Нѣмцахъ вообще былъ мнѣнія уважительнаго. Хозяинъ и гувернантка сошлись какъ нельзя лучше; онъ уважалъ ее за экономничанье, она его за разсудительность. Воспитаніе дочери перешло въ полное завѣдываніе гувернантки и купецъ въ него не мѣшался, только фортепіано купить ни за что не согласился. "Не къ чему ей", кратко объяснилъ родитель. За симъ, онъ ограничивался выраженіемъ отеческой нѣжности, состоявшей въ шитьѣ обновъ къ праздникамъ дочери и воспитательницѣ, въ покупкѣ ложи о святкахъ и на масленой и въ наймѣ, въ складчину съ пріятелемъ, рыдвана на Петергофское гулянье. Когда Настасья Петровна достигла нѣжнаго возраста шестнадцати лѣтъ, родитель, почувствовавъ ослабленіе зрѣнія, оставилъ дѣла и рѣшился жить на спокоѣ. Черезъ годъ у него сдѣлалась темная вода; онъ одряхлѣлъ, опустился и нравомъ сталъ суровъ и несносенъ. Ничѣмъ угодить на него нельзя было и шесть дней въ недѣлю онъ только и дѣлалъ что ворчалъ. Для успокоенія духа родительскаго, дочка обязана была читать ему Минеи, причемъ ей постоянно доставалось за невнятное и невразумительное чтеніе. Настасья Петровна переносила всѣ капризы старика съ ангельскимъ терпѣніемъ. Она обладала всѣми отрицательными добродѣтелями, была тиха, скромна, покорна и сентиментальна. Старикъ проскрипѣлъ цѣлыхъ пять лѣтъ и все это время Настасья Петровна киснула весьма покойно, наслаждаясь дружбой бывшей гувернантки и чтеніемъ французскихъ романовъ въ нѣмецкомъ переводѣ. Старикъ, чувствуя что Настасьюшкѣ скучно въ дѣвкахъ сидѣть, придумалъ отпускать ее разъ въ двѣ недѣли въ нѣмецкій театръ, находя что тамъ публика починнѣе. Къ этому развлеченію присоединялось еженедѣльное, по воскресеньямъ, посѣщеніе генеральши. Настасья Петровна не пропускала ни одного воскресенья, зная что воспитательницѣ доставляетъ великое удовольствіе побренчать на разстроенныхъ генеральшиныхъ фортепіано. Гостей къ нимъ ходило мало; ворчливый старикъ не терпѣлъ ни малѣйшаго возраженія, особенно насчетъ всего что онъ нѣкогда своими собственными глазами видѣлъ, и поссорился изъ-за этого не съ однимъ пріятелемъ. О томъ чтобы дочку пристроить, онъ и слышать. не хотѣлъ.
-- Не заживусь, успѣетъ еще дѣтей народить, говаривалъ онъ.
Сама Настасья Петровна, подъ вліяніемъ романовъ, смутно мечтала о любви; случалось, въ театрѣ или на улицѣ, она замѣчала красиваго мущину и ей приходило въ голову: "хорошо еслибъ я ему понравилась", но тутъ же, съ трепетаніемъ сердца, она чувствовала что самой влюбиться -- на это у нея характеру не хватить.
Предъ смертію родитель послалъ за благодѣтельницей.
-- Плохъ я, матушка, плохъ, отвѣтилъ онъ генеральшѣ на спросъ какъ себя чувствуетъ.
Генеральша благочестиво замѣтила что Господь милостивъ.
-- Гдѣ ужь! Завтра собороваться думаю. Для того и за тобой, матушка, послалъ. Какъ еще генералъ твой покойный благодѣтелемъ мнѣ былъ, и ты, матушка, совѣтами своими меня, глупаго, не оставляла, то и до конца облагодѣтельотвуй.
Благодѣяніе долженствовало въ томъ состоять чтобы по смерти взять къ небѣ дочку жить.
-- Завѣщаніе у меня, все какъ слѣдъ, по формѣ сдѣлано, продолжалъ купецъ,-- и Настѣ, слава Создателю, чужаго хлѣба, по смерти моей, ѣсть не придется.
Генеральша быстро сообразила что взять къ себѣ въ домъ богатую невѣсту дѣло небезвыгодное; ей рисовалась болѣе просторная квартира, лишнее блюдо за обѣдомъ и даже кингъ-чарльзъ, предметъ ея давнишнихъ и пламенныхъ желаній, но на собачкѣ генеральша изловила себя въ грѣховныхъ помыслахъ, прошептала: "не введи насъ во покушеніе" и быстро перекрестилась подъ шалью.
-- И еще, матушка, продолжалъ купецъ,-- прими ты за Каролину Карловну мой до земли поклонъ. Истинно вмѣсто матери для Настасьи была, и воля моя, чтобы безотлучно при ней и впредь состояла. А пошлетъ Господь Настасьѣ жениха хорошаго, и ты, матушка, благословишь ее, то и тогда бы ей второй своей матери не забывать.
Добрая Каролина Карловна прослезилась, и нашла всѣ распоряженія умирающаго весьма разсудительными.
II.
Траурный годъ протянулся также вяло и скучно какъ предыдущіе пять. Разница состояла въ томъ что по истеченіи шести недѣль Каролина Карловна начала ежедневно бренчать на фортепіано, теперь уже настроенномъ, благодаря генералышшой благосклонности, да еще Настасьѣ Петровнѣ вмѣсто раза въ недѣлю по меньшей мѣрѣ ежедневно приходилось выслушивать разказъ о томъ какъ генеральша въ юности была на балу у австрійскаго посланника. Какъ вышелъ срокъ траура, генеральша намекнула воспитательницѣ молъ не дурно бы разсѣять молодую дѣвушку, и слѣдомъ начались поѣздки по театрамъ, гуляньямъ, на балы Благороднаго Собранія, всюду гдѣ собирается публика. Генеральша давно, въ виду скудости пенсіона, отказавшаяся отъ всякихъ удовольствій, охотно взялась, по ея выраженію, ознакомить Настасью Петровну съ развлеченіями свѣтской жизни. И ей ли, строгой блюстительницѣ приличій, наставительницѣ въ этомъ отношеніи порученной ей сироты, ей ли было отпускать Настасью Петровну куда-либо безъ себя. Разчетливая Каролина Карловна была не прочь отъ чрезвычайныхъ расходовъ, но съ тѣмъ чтобъ они вели къ должной цѣли, то-есть къ скорѣйшему, по возможности, замужеству Настасьи Петровны.
Бывшая гувернантка по часту и подолгу толковала объ этомъ съ генеральшей, и генеральша всякій разъ отвѣчала что она денно-нощно думаетъ какъ бы пристроить Анастази, но что великій ей предъ покойникомъ грѣхъ будетъ коли мужъ попадется непутящій. Послѣ каждой бесѣды генеральша чувствовала приступы хроническаго недуга, заключавшагося въ страхѣ переѣзда на тѣсную квартиру и житья на пенсіонъ. Генеральша знала что бѣды не избыть, но по возможности отдаляла ее. Она притворялась что ищетъ жениховъ и немилосердо браковала всѣхъ отысканныхъ Каролиной Карловной. Вторая мать не унывала и прилагала всѣ старанія отыскать такого жениха что не только генеральша, но самъ комаръ не могъ бы подъ него носа подточить. Таковой наконецъ былъ обрѣтенъ въ лицѣ надворнаго совѣтника Стефанова. Сей Стефановъ былъ вдовъ, бездѣтенъ, изъ себя мущина видный, по разговору умный и солидный, служилъ въ Синодѣ, звалъ себя Стэфановымъ и обижался когда его называли Степановымъ. Словомъ, женихъ былъ подходящій. Кстати замѣтить, первая жена его была Анна Ивановна Кущина и потому-то Настасья Григорьевна считалась кузиной Воробьевыхъ, хотя въ сущности приходилась имъ седьмой водой на киселѣ.
Генеральшѣ женихъ услужилъ, подаривъ, по совѣту Каролины Карловны, въ день ея имянинь давно жданную собачку; невѣстѣ также онъ понравился, а главное, воспитательница убѣдила ее что лучшаго мужа ей не найти, да и г. Стефановъ держалъ себя какъ наилучшій мужъ въ мірѣ. Женихъ сомнѣвался только насчетъ одного пункта, а именно полученія въ приданое Каролины Карловны, но узнавъ что такова предсмертная воля родительская, весьма краснорѣчиво изъяснился о благословеніи отчемъ утверждающимъ домы чадъ; въ послѣдствіи убѣдившись что жена плохая хозяйка, а Каролина Карловна отличная, онъ не только пришелъ къ заключенію что Нѣмка свой хлѣбъ заслуживаетъ, но и отличилъ ее особымъ расположеніемъ.
Свадьба была сыграна на славу, и по истеченіи положеннаго мудрою природой девятимѣсячнаго срока, юная супруга порадовала счастливаго мужа рожденіемъ сына. Мальчикъ, впрочемъ, жилъ всего полгода; но черезъ полтора года супруга поправилась и родила дочь, нареченную въ честь матери Настасьей. Мужемъ своимъ Настасья Петровна была весьма довольна; онъ былъ человѣкъ крутой и властный, и живя за нимъ, она не только позабыла что такое воля, но даже разучилась имѣть на полвершка изъ ряду выходящія желанія. И за это именно она боготворила мужа. Она совсѣмъ было расположилась весь вѣкъ свѣковать такимъ побытомъ, какъ г. Стефановъ на пятое лѣто законнаго сожительства скоропостижно скончался. Настасья Петровна неминуемо погибла бы не будь подъ рукой Каролины Карловны.
Оправившись отъ горя, Настасья Петровна сумѣла только почувствовать себя горькою вдовицей и прибѣдниться. Генеральша предлагала ей поселиться опять вмѣстѣ, обѣщая найти еще лучшаго мужа, но Настасья Петровна только отвѣчала "гдѣ ужь мнѣ теперь!" Она выражала постоянное желанье жить поскромнѣе и гдѣ-нибудь подальше, и Каролина Карловна надумала купить небольшой домъ въ дальней части города. Подходящій домъ отыскался въ тихой и глухой улицѣ Петербургской Стороны. Домикъ былъ чистенькій, свѣтленькій и уютный; при немъ было два флигелька и садокъ. Флигельки было рѣшено отдавать людямъ скромнымъ и смирнымъ, преимущественно вдовамъ. Скоро владѣніе Настасьи Петровны стало извѣстно въ околодкѣ подъ именемъ "вдовьяго дома".
III.
Настасья Григорьевна стала помнить себя въ этомъ вдовьемъ докѣ. Мамаша и Каролина Карловна души въ ней не шли и баловали ее страшно; дѣвочка же росла капризная, божевольная и рѣзвая. "Вся въ покойника", утѣшалась мамаша. Дочь въ покойника семилѣткой ни въ грошъ на ставила ни мамашу, ни Каролину, а съ двѣнадцати сдѣлалась главнымъ лицомъ въ домѣ: старшія безъ ея совѣта ничего не дѣлали.
Шалости Насти порой огорчали мамашу. Надо сказать что со времени житья у генеральши, Настасья Петровна была помѣшана на свѣтскости. Хорошій тонъ, изящныя манеры, знаніе приличій, все чего она сама, какъ ни билась, добиться не могла, преслѣдовали ее. Случалось, она по цѣлымъ днямъ мучалась надъ рѣшеніемъ вопроса прилично или нѣтъ то или другое, путаясь и сбиваясь въ плохо-вытверженномъ генеральшиномъ кодексѣ, какъ юный правовѣдъ, попавъ съ оника въ товарищи прокурора, въ сводѣ законовъ гражданскихъ и уголовныхъ.
Девяти лѣтъ Настя сдружилась съ гимназистомъ, двѣнадцатилѣтнимъ толстопузымъ и неуклюжимъ мальчикомъ. Во вдовьемъ домѣ какъ нарочно, кромѣ Насти, дѣвочекъ не было. Гимназистъ въ одно прекрасное утро сообщилъ Настѣ о великомъ своемъ открытіи, а именно что одну изъ досокъ забора отдѣлявшаго садикъ вдовьяго дома отъ запущеннаго барскаго сада, куда дѣвочкѣ давно хотѣлось забраться, можно слегка отодвинуть.
-- Покажи-ка, сказала Настя.
Гимназистъ понатужился и оттащилъ доску настолько что Настя могла просунуть голову. Заглянувъ въ садъ она закричала отъ восторга.
-- Вотъ бы пролѣзть! шепнула она, разгорѣвшимися глазенками глядя на пузастаго друга.
-- Еслибъ топоръ, я снялъ бы доску, похвасталъ гимназистъ.
За топоромъ дѣло не стало, дѣвочка живо спроворила его, заговоривъ кухарку. Гимназистъ со всеусердіемъ принялся за роботу; Настя, подъ видомъ помоганья, кричала, толкала и всячески мѣшала ему; а у самой глазенки разгорались все пуще и пуще.
-- Нѣтъ нельзя, обдаваясь потомъ объявилъ гимназистъ.
Дѣвочка не знала никакого нельзя; она стала трунить надъ гимназистомъ а раздразнила его до слезъ безпрерывно повторяя: "какой же ты послѣ этого мальчикъ". Гимназистъ усиленно работалъ головой, придумывая какъ бы продѣлать лазейку.
-- Вотъ еслибы подставить полѣно какое-нибудь, чтобы руками я могъ хорошенько ухватиться, я бы выломалъ ее.
Полѣно было добыто, и оба, схватившись дружно за доску, тащили ее изо всѣхъ силъ, но доска не подавалась. За такимъ дѣломъ засталъ ихъ дворникъ.
-- Это что еще, барышня, затѣяли? спросилъ онъ.
-- Да видишь, Платонъ, доска, доска, твердила дѣвочка, все силясь сломать ее.
-- Что жь доска? спросилъ увлеченный ея жаромъ Платонъ и въ свою очередь взялся за доску и дернулъ.
Полусгнившая доска сломалась.
-- Экія шалости вѣдь! проворчалъ Платонъ.-- И топоръ откуда-то добыли. Ахъ, Господи! Долго ли до грѣха.
Онъ еще поворчалъ, вставилъ сломанную доску, поднялъ топоръ и побрелъ по своему дѣду. Дѣтямъ это только и требовалось. По уходѣ дворника, они легко отняли доску, и Настя первая перелѣзла въ садъ; гимназистъ слегка застрялъ между досками, неловко повернулся, свалился въ крапиву и жестоко пожогъ себѣ руки и лицо, но жаловаться не смѣлъ.
Настя была уже далеко и кричала мальчику чтобъ онъ шелъ посмотрѣть какая прелесть. Въ саду было тихо, пустынно и влажно; дорожки заросли; на деревьяхъ виднѣлись сухія вороньи и галочьи гнѣзда; кусты перепутались и связались цѣпкими ползучими растеніями; терновнику и бурьяну была полная воля. Дѣвочка восхищалась, забиралась въ кусты, толкала въ терновникъ гимназиста, хохотала, кричала, валялась по травѣ и визжала отъ восторга. Незамѣтно они вышли на полянку откуда былъ видѣнъ домъ. Дѣти заспорили. Настѣ хотѣлось пройти къ дому, гимназистъ увѣрялъ что неловко, увидятъ еще пожалуй, а онъ въ формѣ
-- Коли ты трусишь, я и одна пойду, объявила Настя.
Гимназистъ все пытаясь уговорить робко шелъ за нею; она безпрерывно оглядывалась и все твердила: "трусъ, трусъ, трусъ, а я пойду". Откуда ни возьмись, на нихъ бросились двѣ громадныя собаки. Гимназистъ далъ драла, крича чтобъ она бѣжала за вамъ, но дѣвочка смѣло выдержала лай, пока не сбѣжались люди и дѣти. Ее обступили и во всѣ глаза, какъ чудо, разглядывали незнакомую неизвѣстно какъ попавшую въ садъ барышню. Вышелъ самъ управляющій, старичокъ въ военномъ мундирѣ, и сталъ разспрашивать кто она и какъ попала въ садъ. Она разказала все откровенно; управляющій много смѣялся, пригласилъ ее къ себѣ въ домъ и накормилъ сластями. Бойкая дѣвочка понравилась ему и онъ самъ вызвался проводить домой, "только не черезъ садъ", съ хитрою улыбкой сказалъ онъ и подмигнулъ Настѣ. Дѣвочкѣ это подмигиванье таково понравилось что она рѣшила подружиться со старикомъ. По дорогѣ домой она нарочно начала расхваливать садъ; старикъ понялъ въ чемъ дѣло и пригласилъ ее приходить когда вздумаетъ.
-- У насъ и дѣтей кстати много, прибавилъ онъ.
-- Дѣвочки, или мальчики?
-- Больше мальчики.
-- Я дѣвочекъ не люблю.
-- Встъ такъ бравая барышня! Ну, а гимназистъ-то нашъ что, по здорову ли удралъ? смѣясь припомнилъ онъ.
-- Онъ трусъ, серіозно отвѣчала Настя.
-- Бравая барышня, бравая.
Настасья Петровна ахнула, взглянувъ на дочку. Бравая барышня и не звала что волосы у нея растрепались, бѣлое платьице было выпачкано въ травѣ и разорвано. Управляющій успокоилъ мамашу, въ смѣшномъ видѣ разказавъ все приключеніе и простеръ свою любезность до того что обѣщалъ сдѣлать въ заборѣ калитку.
-- А то гимназистъ у насъ опятъ застрянетъ, шепнулъ онъ Настѣ.
Съ этого дни начались мученія мамаши. Настя каждый день съ утра отправлялась къ управляющему; тамъ подъ ея команду поступило около дюжины мальчишекъ, и она, къ великому удовольствію отставнаго военнаго, руководившаго маневрами, отлично муштровала ихъ. Шумъ и крики долетавшіе изъ сосѣдняго сада приводили въ ужасъ Настасью Петровну. Не имѣя воли не отпускать дѣвочку, она плакалась воспитательницѣ, но Каролина Карловна, давно потерявъ надежду справляться съ Настей, въ утѣшеніе себѣ и родительницѣ придумала что съ Настей надо обращаться по особой системѣ. Въ чемъ эта особая система состояла, Каролина Карловна сама не вѣдала.
Однажды послѣ жаркаго сраженія между "казаками и разбойниками" Настя вернулась домой съ изрядною шишкой на лбу. Доведенная до отчаянья мамаша рѣшилась показать свою власть.
-- Ну, объявила она дочкѣ,-- съ завтрашняго дня, ты и думать забудь о садѣ. Я тебя не пущу.
-- Попробуй! отвѣчала дѣвочка.
-- Вотъ увидишь; я и ключъ-то отъ калитки въ колодезь велю забросить.
-- А я въ ворота уйду.
-- Попробуй!
И обмѣнявшись угрозами, онѣ мирно разошлись. Былъ отданъ строгій приказъ сторожить и не выпускать барышню за ворота. Два дня Настя проскучала, на третій была смирною, послушною и примѣрною дѣвочкой, а на четвертый "попробовала". Ее хватились черезъ часъ, бросились къ управляющему, обыскали весь садъ -- нигдѣ нѣтъ.
-- Найдется, утѣшалъ старый служака.-- Бравая барышня, не пропадетъ.
За такія утѣшенія ему пришлось выслушать цѣлый ворохъ упрековъ. Черезъ три часа Настя, какъ ни въ чемъ не бывало, явилась домой.
-- Гдѣ ты его пропадала?
-- Съ мальчиками по Невѣ каталась. Ахъ, мамаша, какъ весело!
Настасья Петровна поблѣднѣла.
-- Я и завтра пойду. Они меня звали.
Настасья Петровна расплакалась и стала умолятъ дочку не погубить ее и себя.
-- Ты думаешь я утону? Никогда! Вотъ завтра увидишь.
И дѣвочка убѣжала въ садъ.
Нѣсколько дней мамаша ходила ни жива, ни мертва, опасаясь побѣга дочери, но Настя вела себя нельзя лучше и очень прилежно училась. Мамаша не выдержала и сама стала уговаривать дочку идти играть къ управляющему.
-- Нѣтъ, довольно, отвѣчала дѣвочка и поглядѣвъ на мать прибавила:-- Никуда больше не пойду.
-- Я говорила, съ ней нужна совсѣмъ особая система, торжествовала Каролина Карловна.
За все что на дѣлала Настя, она принималась съ увлеченіемъ и скоро бросала; на нее постоянно, какъ говорится, находило, а воспитательницамъ ради утѣшенія часто приходалось прибѣгать къ "особой системѣ". Одна изъ ея затѣй чуть не кончалась трагически. Дѣвочкѣ въ то время шелъ четырнадцатый годъ.
У нихъ жила прачка, и у прачки былъ сынъ Сидорка, запачкурка и плакса, по общему приговору, препротивный мальчишка. Настя какъ-то подняла его на дворѣ, какъ подымаютъ на улицѣ собаченокъ, и притащила въ комнаты. Сколько мать ни протестовала, Сидорка былъ водворенъ въ домѣ. Настя обмывала и обшивала его, и собиралась учить. Сидорка продолжалъ пачкаться и ревѣть по двадцати разъ на день.
-- И охота тебѣ! качая головою говаривала мамаша, заслышавъ ревъ.
-- Ахъ, мамаша, онъ такой любезный!
И. это нечаянно оказанное слово "любезный" заставило Настю еще сильнѣе полюбить Сидорку.
Разъ барышня осталась вдвоемъ со своимъ любезнымъ, въ домѣ никого не было, даже прислуга разбрелась. Любезный рюмилъ пуще обыкновеннаго; дѣвочка была не въ духѣ и раздражительна.
-- Да замолчишь ли, кричала она.
Но ни крикъ, ни дранье за уши, ни становленье на колѣни, ни иныя педагогическія мѣры не помогали; Сидорка былъ неистощимъ въ слезахъ. Настя наконецъ вышла изъ себя.
-- Погоди жь ты, сказала она, и схвативъ за руку потащила его на кухню.
Чѣмъ она хотѣла постращать его, она сама не знала. Въ кухнѣ ей на глаза попался ножъ.
-- Постой, пореви еще, я тебя зарѣжу. Видишь, ножъ.
Мальчишка не унимался. Настя схватила ножъ и начала его точитъ о плиту; сверканье и свистъ лезвея странно увлекали дѣвочку. Она точила, не спуская глазъ съ ножа, и рука нервно подрагивала. Ей чудилось вотъ-вотъ она подбѣжитъ къ Сидоркѣ, схватитъ его... и что жь дальше?... Она зажмурила глаза, чтобы не видѣть что дальше, и все точила, точила. Рука стала понемногу уставать, въ закрытыхъ глазахъ точно искорки сыпались, дышалось тяжело. Она боялась открыть глаза и боялась уронить ножъ. Она чувствовала что надо что-нибудь сдѣлать и встряхнула головой. Ей стало легче; она повернула голову отъ ножа и съ усиліемъ открыла глаза. Сидорка забившись въ уголъ и разинувъ ротъ, полуиспуганными, полулюбопытными еще мокрыми глазенками смотрѣлъ на ножъ. Настя вскрикнула, ножъ выпалъ изъ руки, она схватила любезнаго на руки и потащила въ гостиную, тамъ усадила его на диванъ и сунула ему въ руку гостинецъ, а сама убѣжала въ свою комнату, упала на полъ и разрыдалась. На слѣдующее же утро Сидорка былъ изгнанъ изъ барскихъ покоевъ, а черезъ три дня прачкѣ отказано отъ дому. Настасья Петровна только много лѣтъ спустя узнала за что любезный попалъ не въ милость.
Училась Настя буквально чему, какъ и когда хотѣлось. Пофранцузски напримѣръ выучилась скоро и бойко болтать отъ жилицы-француженки, отысканной запасливою Каролиной Карловной. По-нѣмецки же, несмотря на просьбы матери и огорченіе Каролины Карловны, учиться не захотѣла. Каролина Карловна сначала прикармливала ее гостинцами, потомъ надумалась разказывать ей интересныя дѣтскія исторіи, вычитанныя изъ Гофмана и Нирица, не забывая всякій разъ поманить дѣвочку: молъ выучишься по-нѣмецки, сама будешь эти исторійки читать, но дѣвочка исправно кушала гостинцы, съ удовольствіемъ слушала разказы, а учиться все-таки не училась. Разъ мать долго приставала къ ней почему да почему не хочетъ она учиться.
-- Нѣмцы всѣ колбасники, а я колбасницей быть не хочу, отвѣчала дѣвочка.
-- Ну, отъ тебя я такой глупости не ожидала.
Дѣвочка и сама чувствовала что причина придумана глупая, но все-таки стояла на своемъ. Каролина Карловна надоумилась какъ-то подѣйствовать на нее жалостью.
-- Она отъ того не учится что не любитъ меня, сказала она.
-- Не правда, я очень люблю тебя.
И дѣвочка бросилась обнимать добрую Нѣмку. Она дѣйствительно очень любила ее, и этой любви не мало способствовало то обстоятельство что у старой дѣвы была необычайно тоненькая косичка, которую она вдобавокъ довольно смѣшно завертывала на гребешокъ. Распустить косичку, выдернуть гребешокъ или запрятать его, были любимыми шалостями дѣвочки. Я потому упоминаю объ этомъ что во многихъ, въ очень многихъ увлеченіяхъ Настасьи Григорьевны, обстоятельства не выше косички играли не малую роль.
Что было съ нѣмецкимъ языкомъ, то было и съ остальными предметами. Нравился учитель Настѣ, она занималась; переставалъ нравиться, бросала и всѣми правдами и неправдами выживала учителя. Самаго дѣльнаго изъ своихъ учителей она за что-то не взлюбила и потребовала чтобъ ему отказали. Просьба ея не была уважена и дѣвочка начала всячески надоѣдать учителю; видя что его ничто не беретъ, она придумала насылать ему въ табатерку перцу. Учитель потребовалъ чтобы дѣвочку наказали, чего конечно не исполнили, и онъ отсталъ. Учителя ариѳметики и чистописанія Настя обожала. Онъ былъ маленькій, тоненькій, чистенькій, опрятненькій, всегда на мѣсто клалъ тетрадочку и линеечку, все называлъ уменьшительными именами и безъ яблочка или конфетки на урокъ не являлся. Дѣвочка кокетничала съ нимъ и строила ему глазки, отчего учитель начиналъ говорить утъ-діэзомъ. Все это забавляло ее и въ награду она училась прилежно.
Настя подвигалась къ шестнадцати годамъ, какъ во вдовьемъ домѣ произошелъ переворотъ. Виновникомъ его былъ кузенъ, пріѣхавшій изъ провинціи въ университетъ. Онъ въ первое же свиданіе принялся толковать кузинѣ о необходимости и важности образованія и серіозныхь умственныхъ занятій, и говорилъ съ такимъ жаромъ что Настя увлеклась и принявшись по своему обычаю круто за дѣло, каждый день твердила матери что пора же ей наконецъ учиться серіозно. Воспитательницы переполошились: неужели же онѣ поступали не какъ слѣдовало? Неужеди ученье шло не серіозно? Господи! во всякомъ случаѣ онѣ дѣлали что могли и какъ умѣли, и готовы были сдѣлать все что отъ нихъ зависитъ.
Слѣдствіемъ переполоха были продажа вдовьяго дома, переѣздъ на Васильевскій и приглашеніе полдюжины "серіозныхъ" учителей по рекомендаціи кузена. Самъ кузенъ былъ такъ добръ что взялся руководить всѣмъ дѣломъ и нѣкоторыми предметами лично заниматься съ кузиной. Чрезъ три мѣсяца руководитель страстно влюбился въ руководимую, въ чемъ не замедлилъ открыться на урокѣ алгебры вмѣсто объясненія уравненія первой степени. Кузина смутилась и съ радостнымъ любопытствомъ слушала признаніе все ниже и ниже опуская голову и закусывая губы. Такъ вотъ она какая любовь! ужъ вовсе не похожа на улыбки, глазки и тоненькій голосокъ учителя дарившаго яблочки и конфеточки. Кузинѣ становилось особенно весело и она боялась разсмѣяться. Цѣлые два дна послѣ того, къ немалому недоумѣнію мамаша и Каролины Карловны, дѣвушка только и дѣлала что какою-то усиленно твердою и смѣлою походкой расхаживала по комнатамъ, украдкой поглядывая въ зеркало и посмѣиваясь про себя затаеннымъ смѣхомъ. Настасья Григорьевна чувствовала въ себѣ странную, дотолѣ ей невѣдомую силу.
У кузена были товарищи, и скоро у Настасьи Петроввы стала ежедневно труба нетолченая молодежи. Настасья Григорьевна сжилась со студенческимъ кружкомъ, развернулась, оживляла всѣхъ и царила надъ всѣми. Мимоходомъ схватывая мысли и свѣдѣнія, она принимала горячее участіе во всѣхъ спорахъ и разговорахъ; "серіозные" учителя стали не нужны. Всѣ члены кружка поочередно и даже совмѣстно влюблялись въ нее, и она "увлекалась" то тѣмъ, то другимъ на болѣе или менѣе короткое время. Мамаша сначала мечтала что между студентами выищется хорошій женихъ, потомъ стала опасаться не влюбилась бы дочка въ неподходящаго, еще немного погодя начала путать кто именно въ данную минуту влюбленъ въ дочку и кѣмъ сама дочка занята, и въ заключеніе махнула на все рукой.
IV.
Кононову встрѣча съ Настасьей Григорьевной всегда казалась поэтическою.
Была ранняя весна, деревья распустились съ заячье ухо, въ церквахъ еще пѣли "Христосъ Воскресе". Хоронили однокурсника Кононова, милаго юношу, сердечно веселаго, всѣми любимаго, изъ тѣхъ свѣтлыхъ и полныхъ жизни красавцевъ чей видъ заставляетъ людей въ лѣтахъ невольно подумать: "а и мы были молоды". Приготовляясь къ выпускному экзамену, онъ засидѣлся долго у окна и схватилъ горячку. Всѣ жалѣли о немъ. Говорила что покойный былъ безнадежно влюбленъ въ Настасью Григорьевну. Кононовъ увидѣлъ ее на кладбищѣ, когда гробъ несли изъ церкви въ могилу. Она шла тихо, задумчиво опустивъ голову. Любила ли она его? Быть-можетъ да, быть-можетъ нѣтъ, но она знала что онъ ее любилъ и теперь, провожая въ могилу, бытъ-можетъ груститъ что не могла любить его, или сожалѣетъ что не была хотя бы притворно нѣжна съ нимъ, не сумѣла заставить его обмануться, на мигъ повѣрить счастью. Такія и тому подобныя мечты приходили въ голову нашему пріятелю, и онъ, въ то время охотно писавшій стихи, вдохновился образомъ дѣвушки задумчиво идущей за гробомъ.
Стихи чрезъ товарищей дошли до Настасьи Григорьевны. Она пожелала познакомиться съ авторомъ; Кононовъ, несмотря на восторженные отзывы товарищей, до тѣхъ поръ по какому-то упорству не желавшій видѣть эту "замѣчательную, необыкновенную" дѣвушку, обрадовался случаю узнать ее покороче. Настасья Григорьевна была къ нему внимательна: она еще не видала людей пишущихъ стихи. Не прошло и двухъ недѣль послѣ знакомства какъ Настасья Петровна съ дочерью уѣхали въ деревню къ Павлѣ Тимоѳевнѣ. Онѣ познакомились чрезъ кузена. Тетѣ Машѣ дѣвушка полюбилась; она находила что Настя не только похожа на покойнаго свояка, но что глаза у нея двѣ капли воды какъ у покойной сестры Анюты. Въ виду этого, она не только звала, но въ глубинѣ души считала ее своею племянницей; съ этого-то лѣта Настасья Григорьевна попала въ кузины Воробьевымъ.
Времени до отъѣзда впрочемъ оказалось вполнѣ достаточно: Кононовъ успѣлъ влюбиться въ бѣлокурую, съ золотистымъ отливомъ, дѣвушку, влюбиться слегка, настолько чтобы мечтать о ней все лѣто и писать въ честь ея сонеты. Къ возращенью Настасьи Григорьевны избранныхъ сонетовъ накопилась цѣлая тетрадка, которая и была поднесена по принадлежности. Сонеты приняты благосклонно; они были пріятною и неожиданною новостью, и вниманіе Настасьи Григорьевны къ Петру Андреевичу удвоилось. Сонеты продолжались и становились все теплѣе и теплѣе, въ нихъ заговаривало чувство. Молодые люди просиживали цѣлые вечера, читая и толкуя Пушкина и другихъ поэтовъ, и дѣвушка начала восхищаться стихами (раньше она не долюбливала ихъ). Кончилось тѣмъ что Кононовъ въ одинъ прекрасный вечеръ почувствовалъ себя по уши влюбленнымъ и не скрывалъ уже этого отъ себя. Видѣть ее, говорить съ нею, думать и мечтать о ней -- иного занятія онъ не зналъ. И Настасья Григорьевна увлеклась сильнѣе чѣмъ то бывало. "Ненадолго", утверждали опытные скептики.
Кононовъ сравнивалъ ея глаза съ морскою волной; онъ могъ бы сравнитъ съ волною ея душу. Вглядитесь, какъ волна набѣгаетъ на берегъ, какъ она то ластятся разстилаясь съ тихимъ журчаньемъ, то стрекательно обдаетъ его мелкими, холодными брызгами; а уходитъ, то тихо, будто нехотя, увлекаемая какою-то враждебною силой, то убѣгаетъ капризно, точно поддразнивая и маня за собою, то отпрыгиваетъ, словно вырываясь изъ объятій, холодная и оскорбленная. Вглядитесь въ эти и тысячи иныхъ оттѣнковъ прибоя и вамъ быть-можетъ покажется, какъ то не разъ мерещилось мнѣ, есть де въ ней, въ волнѣ, что-то лукавое. Лукавство наивное, безсознательное, неумышленное составляло основу характера Настасьи Григорьевны, она лукавила не потому что хотѣла, а потому что не могла не лукавить; она лукавила увлекаясь и отдаляясь, увѣряя и разувѣряя себя и въ то же время искренно не желая ни увѣриться, ни разувѣриться. Настойчивая и упорная воля то и дѣло капризничала; она была сильна, могуча и ненадежна и гульлива, какъ волна. Умъ у нея былъ такой же своенравный и капризный; любилась ей мысль, она сразу схватывала ее со всѣми тонкими оттѣнками, безотчетно развивая и сообщая ей поэтическій, образъ. Нѣтъ, она проходила мимо, "не удостоивая взглядомъ". Она не спѣшила своимъ мнѣніемъ; она чуралась холодной ясности и рѣзкой обозначенности мысли. Ея душа любила сумерничать. Чего Кононовъ никогда не замѣчалъ, у нея не было вкуса; она такъ мило, съ такимъ увлеченіемъ восхищалась съ его голоса! Не то чтобы Настасья Григорьевна была способна изподтишка восхищаться посредственностью и только страха ради насмѣшки, или легкой гримасы, не выказывала этого; нѣтъ, но въ глубинѣ красота не трогала ея, она чувствовала поэзію только черезъ отраженіе. Искусство не существовало для нея помимо личнаго чувства; въ ея восторгѣ всегда была крупица самовосхищенія.
Настасья Григорьевна была съ Кононовымъ ближе чѣмъ съ кѣмъ бы то ни было; приливы нѣжности смѣнялись небольшими "увлеченіями"; но она всегда сознавалась ему кѣмъ и на много ли увлеклась. Она пріучила его смотрѣть на эти причуды съ полуболью, съ полуусмѣшкой. Она знала его, или вѣрнѣе умѣла возбуждать въ немъ любыя чувства, приводить полуулыбкой, полусловомъ въ какое ей хотѣлось настроеніе. Но когда она мучила его, ей самой было больно, мучительно и сладостно-больно. Быть-можетъ потому-то ей было бы жаль навсегда потерять его. Она точно приберегала и припрятывала его. Такъ ребенокъ-лакомка бережетъ вкусный, самый вкусный гостинецъ; онъ спрячетъ его подальше и бродитъ вокругъ да около, посматривая однимъ глазкомъ на мѣсто гдѣ лежитъ завѣтный кусочекъ и мысленно ѣстъ его, и наслаждается. Соблазнъ беретъ, ребенокъ подходитъ, бережно вынимаетъ гостинецъ, смотритъ-любуется, подносить ко рту, пробуетъ языкомъ, слегка притискиваетъ зубенками и опять прячетъ. "Нѣтъ, думаетъ, лучше послѣ."
Несмотря на напряженіе любви, на дикіе приливы страсти (порой онъ не шутя боялся что обниметъ и поцѣлуетъ ее), Кононовъ не могъ выговорить рѣшительнаго слова. Что удерживало его? Онъ боялся ея отказа, боялся и согласія. Онъ боялся что ея отказъ, случайное капризное "нѣтъ", навсегда разрушитъ его надежды; еще больше боялся онъ такого же капризнаго "да". Чтобъ она совсѣмъ не любила его, тому онъ не вѣрилъ, не хотѣлъ вѣрить, и онъ ждалъ когда она полюбитъ вполнѣ, безповоротно. Онъ былъ увѣренъ что тотчасъ же, мгновенно почувствуетъ это. Время шло, вода утекала, а между ними все было попрежнему. Положеніе молодого человѣка стадо наконецъ невыносимо; сомнѣнія, надежды, опять сомнѣнія и опять надежды измучили его. Требовался какой-нибудь выходъ.
"Разлука, одна разлука, мечталось ему, инаго выхода нѣтъ. Если она любитъ меня, любовь скажется въ разлукѣ. И я.... быть-можетъ и я тяну лямку только по привычкѣ. Словомъ, разлука разъяснитъ все."
И Кононовъ отправился за границу.
Она сама вызвалась писать ему. Поселясь въ мирномъ нѣмецкомъ городкѣ, онъ все испытывалъ и допытывалъ себя да бѣгалъ на почту съ письмами и за письмами. Переписка кипѣла, но прошелъ мѣсяцъ и письма изъ Россіи стали запаздывать все больше и больше, и наконецъ вовсе прекратились. Кононовъ ждалъ недѣлю, другую, писалъ черезъ день, умоляя "прислать хотъ строчку", наконецъ не выдержалъ и адресовался къ Каролинѣ Карловнѣ. Старая дѣва поспѣшила отвѣтомъ. Она писала что Настасья Григорьевна здорова, много ему кланяется и проситъ извинить за неаккуратность. Она извѣщала что у нихъ все по-старому, бываютъ все тѣ же знакомые, кромѣ одного, молодаго еще, человѣка. Она довольно подробно расхваливала новаго знакомаго, вскользь упоминала что онъ очень богатъ и еще туманнѣе намекала что Настасья Григорьевна какъ будто занята имъ. "Но вы знаете ея непостоянство", слѣдомъ прибавляла она. Больше въ письмѣ ничего не стояло и безпокоиться было, повидимому, не изъ чего. Но тонъ письма показался Кононову подозрительнымъ; оно точно подготавливало его къ чему-то; за этимъ письмомъ можно было ждать черезъ недѣлю другое, еще болѣе подготовительное, и въ заключеніе его извѣстятъ о "совершившемся фактѣ". Нѣтъ, чѣмъ ждать и мучиться, лучше узнать все самому, увидѣть все своими глазами.
И на другой же день Кононовъ выѣхалъ обратно въ Россію. Онъ пріѣхалъ прямо къ Семену Иванычу, и Амалія Ѳедоровна съ первыхъ же словъ объявила что шьетъ часть приданаго для Настасьи Григорьевны, что та выходитъ за страшнаго богача.
Кононовъ въ тотъ же вечеръ рано, съ шести часовъ, забрался къ Настасьѣ Петровнѣ. Старухи сидѣли за шитьемъ; его появленіе произвело на нихъ странное впечатлѣніе, онѣ переглянулись, точно опасаясь что онъ сейчасъ же затѣетъ скандалъ. Послѣ обычныхъ опросовъ и разспросовъ, Каролина Карловна завела остроумно рѣчь о возможности скорыхъ и большихъ перемѣнъ въ ихъ домѣ.
-- Какже, я слышалъ, коротко прервалъ Кононовъ.
-- Отъ кого? не утерпѣла, спросила Каролина Карловна.
-- Петръ Андреичъ сказалъ.
Старухи перекинулись удивленными взглядами и ожиданіе скандала усилилось. Кононовъ заговорилъ о пустякахъ. Чрезъ часъ, старательно скрывая волненіе, онъ освѣдомился на счетъ Настасьи Григорьевны. Ему отвѣтили что ее нѣтъ дома; онъ не повѣрилъ, и рѣшился просидѣть со старухами до невозможности. "Выйдетъ же наконецъ", съ сердцемъ думалъ онъ. Чрезъ два часа явилась Настасья Григорьевна.
-- А Андрей Яковлевичъ? встрѣтила ее мать.
-- Я завезла его на какое-то собраніе, по дѣламъ. Онъ, впрочемъ, можетъ-быть заѣдетъ, только позже. Я позволила ему до половины двѣнадцатаго. Это не поздно, maman?... Ахъ maman, какъ мы славно катались!... Что за лошади!...
Старуха закашлялась.
-- А ты и не замѣтила, Настя, стараго своего пріятеля? сладкимъ голосомъ вставила Каролина Карловна.
Настасья Григорьевна оглянулась, увидѣла Кононова, слегка поморщилась, точно подумала "этотъ зачѣмъ еще здѣсь?" и съ улыбкой обратилась къ нему:
-- Что-жь вы такъ скоро вернулись? Или не понравилось?... Вы вѣдь, кажется, хотѣли остатъся тамъ полгода?
И не дождавшись отвѣта стала разказывать матери какія матеріи видѣла въ магазинѣ и какой подарокъ готовитъ ей Андрей Яковлевичъ.
"Хвастать чужымъ, покуда еще чужымъ богатствомъ -- какая пошлость!" злобно подумалъ Кононовъ.
Женщины продолжали свой разговоръ, ровно Петра Андреича не было въ комнатѣ; Настасья Григорьевна изрѣдка оглядывалась на него, точно освѣдомляясь: "а вы-молъ все еще здѣсь? И не замѣчаете что лишній?" Раза два она обращалась къ нему съ вопросами на что нечего было отвѣтить; впрочемъ, ей и не требовалось отвѣта. Кононовъ терпѣливо выжидалъ. Наконецъ, Настасья Григорьевна, догадавшись что онъ не уйдетъ не переговоривъ съ нею, ловко удалила старухъ. Онъ подошелъ къ ней, взялъ ее за руку, хотѣлъ говорить, и.... и не могъ. Она дружески пожала ему руку, съ упрекомъ какъ на провинившагося ребенка поглядѣла на него, покачала головой и съ разстановкой проговорила:
-- Не хорошо, Петръ Андреичъ, право не хорошо.
Онъ пролепеталъ нѣсколько словъ, невнятныхъ, безсвязныхъ, почти безсмысленныхъ, и опять замолчалъ; рыданья душили его.
-- Полноте, мы останемся попрежнему друзьями, испуганно проговорила она.
Онъ взглянулъ на нее и замѣтилъ улыбку, ту улыбку что по его толкованію казалось говорила: "Отрадны мнѣ твои страданья".
V.
Чрезъ нѣсколько дней онъ получилъ отъ Настасьи Петровны приглашеніе пожаловать на бракосочетаніе ея любезнѣйшей дочери. Онъ пошелъ по той же причинѣ почему спѣшилъ изъ-за границы. На коротенькомъ вечерѣ послѣ вѣнчанья онъ усиленно слѣдилъ за молодыми и замѣтилъ одно: Настасья Григорьевна старательно и не совсѣмъ удачно хлопотала чтобы показать мужа съ наилучшей стороны. Въ этомъ была доля правды, но Кононовъ ошибался думая что у Андрея Яковлевича одно достоинство -- богатство.
Андрей Яковлевичъ познакомился съ Настасьей Григорьевной тотчасъ по отъѣздѣ Кононова. Дѣвушка съ перваго же раза произвела на него довольно сильное впечатлѣніе, и онъ намекнулъ ей объ этомъ. Онъ началъ бывать у нихъ и не стѣсняясь ухаживалъ. Его ухаживанья не походили на столь знакомыя ей студенческія ухаживанья; онъ велъ себя какъ человѣкъ имѣющій въ виду весьма опредѣленную цѣлъ. Ясно было, онъ хочетъ жениться, и потому что время такое пришло, и потому что невѣста подходитъ подъ его вкусы.
Настасьѣ Григорьевнѣ понравилась простота его обращенія, ясность и здравость его взглядовъ, отсутствіе нѣсколько понадоѣвшей ей мечтательности, покойные глаза, ровность характера, слегка покровительственный тонъ и снисходительная улыбка, его коляска и вороныя лошади. Притомъ же Андрей Яковлевичъ умѣлъ услужить и угодить ей, развлечь ее, и все это безъ навязчивости, безъ надоѣданія. Убѣдившись что согласіе вѣроятнѣе отказа, Андрей Яковлевичъ обратился съ предложеніемъ къ Настасьѣ Петровнѣ. Мамаша была обрадована, осчастливлена, и проговорила обычную фразу о нестѣсненіи дочерней воли.
-- Я поговорю съ нею.... только.... только не сегодня, конфузливо прибавила она.
Женихъ нѣсколько изумился, но на завтра все объяснилось. Настасья Петровна обратилась къ Каролинѣ Карловнѣ за совѣтомъ и по долгомъ разсужденіи старухи рѣшили что лучше Андрею Яковлевичу самому переговорить съ Настей, а то, чего добраго, на нее найдетъ капризъ и она откажетъ такому достойнѣйшему человѣку. Каролина Карловна взялась передать это жениху. Въ разговорѣ съ нимъ она особенно упирала на самостоятельность характера Настасьи Григорьевны. Женихъ въ этой самостоятельности никакой бѣды не видѣлъ, и въ тотъ же день сдѣлалъ предложеніе лично Настасьѣ Григорьевнѣ и сдѣлалъ умно и толково, какъ дѣлалъ все на свѣтѣ. Настасья Григорьевна вспыхнула и просила дать время посовѣтоваться съ maman. (Съ этого дня она перестала звать Настасью Петровну мамашей и величала ее maman) Еще чрезъ день Андрей Яковлевичъ и Настасья Григорьевна были объявлены женихомъ и невѣстой. Дѣвушка была въ какомъ-то тревожно-торжественномъ настроеніи, три дня увѣряла себя что Андрей Яковлевичъ именно такой мужъ какой ей надобенъ, а на четвертой перестала дукатъ о замужствѣ какъ о дѣлѣ вполнѣ рѣшеномъ.
Кононовъ почти не ходилъ къ молодымъ, за то чуть не каждый день посѣщалъ старухъ. Ему пріятно было сидѣть въ комнатахъ гдѣ всякій уголъ, любая мебель была ему знакомы и дороги; въ этихъ комнатахъ онъ становился покойнѣй: въ нихъ онъ жилъ прошлымъ, дома же, наединѣ, онъ не могъ оторваться отъ скорбнаго настоящаго. Со старухами онъ подружился, началъ поигрывать съ ними по маленькой въ преферансъ, толковать о дороговизнѣ. "Чтобы вылѣчиться, надо на время поглупѣть, толковалъ онъ самому себѣ,-- а со старухами я живо добьюсь этого." И точно, чрезъ мѣсяцъ онъ до того себя довелъ что сталъ непритворно удивляться какъ дешево куплена та или иная вещь и какая нынче пошла дерзкая прислуга. Посѣщенія молодыхъ, ихъ медовое счастіе сначала щекотливо раздражали его, но понемногу онъ свыкся съ своимъ несчастіемъ, твердя, локтя де не укусишь. Болѣе, онъ незамѣтно сблизился съ Андреемъ Яковлевичемъ, сталъ звать его про себя "славнымъ человѣкомъ", началъ бывать у нихъ, и полгода не прошло, какъ онъ не ощущалъ ни малѣйшей злобы или ревности при видѣ счастливыхъ супруговъ.
"Лѣченіе удалось", радовался онъ про себя.
Разъ въ воскресенье онъ пошелъ по обычаю поиграть со старухами въ картишки. Настасья Григорьевна пріѣхала безъ мужа; maman что-то раскисла, партія не составилась, и молодые люди остались съ глазу на глазъ въ первый разъ послѣ свадьбы. Былъ ли то капризъ, желаніе испытать насколько еще она властна надъ нимъ, или невольное увлеченіе старинною привычкой, только Настасья Григорьевна кокетничала на пропалую. Въ этотъ вечеръ она, кажется, перепробовала всѣ лады, не оставила въ покоѣ ни одной струны его сердца. Нѣсколько разъ она приглашала его къ себѣ въ среду обѣдать и на прощаньи съ особою усмѣшкой и съ видомъ будто не желаетъ и боится что maman и Каролина Карловна услышать, шепнула:
-- Глядите же, въ среду вы у меня.
Кононовъ провелъ безсонную ночь. Все замершее, застывшее всколыхнулось и забурлило; поднялись и замутились всѣ отсадки и подонки. Онъ не спрашивалъ себя чт о значитъ ея нѣжность, ея кокетство. Онъ зналъ одно: никогда еще не любилъ онъ сильнѣе. Чувство просилось наружу, хотѣлось разказать самому все прошлое. Понедѣльникъ и вторникъ Кононовъ писалъ и переписывалъ свою исповѣдь. Настала среда. Съ рукописью въ карманѣ, съ надеждой что удастся незамѣтно передать ее Настасьѣ Григорьевнѣ, онъ отправился обѣдать. Андрея Яковлевича не было дома, не было даже въ Петербургѣ. Они отобѣдали вдвоемъ, весело смѣясь и шутя. Настасья Григорьевна была такою же какъ въ воскресенье. Вечеромъ, точно зная что рукопись въ карманѣ не даетъ Кононову покоя, она спросила не написалъ ли онъ чего, не прочтетъ ли. Началось чтеніе. То была небольшая поэма, родъ монолога, гдѣ разказывалась вся исторія любви со встрѣчи на кладбищѣ до "возврата нѣжности". Съ первыхъ же строкъ Настасья Григорьевна насторожилась. Въ стихахъ звучала такая непритворная тоска, тихо лились онѣ, слезы надорваннаго сердца. Она знала, онъ любитъ ее, но такой силы, такого напряженія страсти не подозрѣвала. Изумленными глазами, едва переводя дыханіе, слушала она. Будь эта поэма вымысломъ, относись она къ другой, Настасья Григорьевна и тогда -- она чувствовала -- не могла бы оторваться отъ нея.
"Но вѣдь это я, вѣдь это меня онъ такъ любитъ", звучало въ ея головѣ.
Онъ кончилъ, весь дрожа отъ волненія, усталый, разбитый. Она молчала. Чѣмъ, какими словами могла она отвѣтить за такую любовь! Кононовъ не говоря ни слова залпомъ выкурилъ двѣ папиросы, всталъ и прошелся по комнатѣ. Онъ также искалъ словъ и почувствовалъ что ихъ больше нѣтъ.
"Сказать ей? что скажу? Больше сказать нечего, и я... я.... ничего не чувствую къ ней", проговорилъ онъ про себя.
Онъ еще прошелся. Да, съ нимъ произошло нѣчто странное. Ни любви, ни мученій, ни желаній не было. Наболѣвшее мѣсто точно онѣмѣло, или отпало.
"Вѣрно, нѣчто подобное чувствуешь когда отрѣжуть руку или ногу", пришло ему въ голову. "Чего-то нѣтъ, и не жаль что нѣтъ; благо кончились несносныя мученія."
Онъ взялся за шляпу.
-- Останьтесь, едва слышно прошептала она.
Остаться? зачѣмъ? Чтобы заставить ее заговорить, вымучить отъ нея слово "люблю", когда самъ ничего не чувствуешь? Нѣтъ, это было бы низко, гадко, безчестно. Онъ пошелъ къ дверямъ.
-- Останьтесь, повторила она.
Онъ на мгновеніе остановился, и когда она еще разъ повторила свое слово, его уже не было въ комнатѣ.
VI.
Чрезъ мѣсяцъ Андрей Яковлевичъ переѣхалъ на житье въ Москву, и Кононовъ совсѣмъ потерялъ изъ виду Настасью Григорьевну.
Въ Москвѣ она попала въ одинъ изъ кружковъ, какихъ не мало въ Бѣлокаменной. Въ нихъ, въ этихъ кружкахъ, говоря словами поэта,
Не породивъ еще прямаго просвѣщенья,
Избытокъ породилъ бездѣйственную лѣнь,
но къ людямъ обремененнымъ скукой бездѣйствія не возошли тѣ искусства что, по дальнѣйшимъ словамъ поэта, воспламенили нѣкогда людей къ возвышеннымъ трудамъ
И праздность упражнять роскошно научили.
Кто тому виной, искусство или эти люди -- судить не намъ. Какъ бы то ни было, въ такихъ кружкахъ живутъ припѣваючи, не заботясь не только о завтрашнемъ, но ни о сегодняшнемъ, ни о вчерашнемъ. Все подлаживается чтобы жизнь шла весело, легко и плавно. Въ этихъ кружкахь въ почетѣ все легкое; легкое вино, легкія рѣчи, легкая музыка, легкія чувства и... нравы. Тамъ все обходится мирно и тихо безо всякихъ трагедій, какъ оно и подобаетъ между людьми благовоспитанными. Любовь даетъ наслажденія и не приводитъ къ страданіямъ. Все дѣло кончается тѣмъ что въ одно прекрасное утро вы узнаете что вчерашняя законная госпожа Иванова сочеталась законнымъ бракомъ съ господиномъ Петровымъ, а самъ господинъ Ивановъ сочетался законнымъ же бракомъ со вчерашнею законною супругой господина Степанова. Эта привольная, богатая, полудѣловая, полукутежная; полураспущенная, получинная жизнь полюбилась Настасьѣ Григорьевнѣ. Ее баловали, за ней ухаживали, но чрезъ годъ она устала, никѣмъ не увлеклась и уединилась. Послѣдній ухаживатель сталъ всюду благовѣстить что они съ мужемъ влюблены другъ въ друга "неисправимо и неизлѣчимо".
Настасья Григорьевна скучала. Отъ нечего дѣлать она стала вспоминать свою дѣвичью волю. Та жизнь была оная. Въ той жизни цѣнились умъ, талантъ, въ ней было свое приволье, свое богатство, своя роскошь и причуды, свой комфортъ. Въ томъ что окружало ее, все было грубѣе, пошлѣе, подъ часъ черезчуръ матеріально. Собственно говоря, она не прочь была бы соединить то и другое. Но на нѣтъ, по пословицѣ, и суда нѣтъ. Вспоминая о прошломъ, она, понятно, чаще всего останавливалась на Кононовѣ. Были отысканы заброшенные было сонеты и послѣдняя забытая имъ на столѣ поэма. Когда становилось невыносимо скучно, она перечитывала ихъ. У Англичанъ извѣстный оттѣнокъ любви зовется, мечтой, фантазіей.
Это слово вполнѣ прилагалось къ тому что испытывала скучающая молодая женщина. Она мечтала, влюбилась въ свою мечту, жила этой любовью. Ей думалось что какъ-нибудь она нечаянно встрѣтитъ Кононова, и эта встрѣча будетъ продолженіемъ послѣдняго свиданія. Онъ не уйдетъ послѣ ея "останьтесь".
О, зачѣмъ онъ ушелъ тогда! Быть-можетъ, онъ хотѣлъ посмѣяться, отомститъ, или.... или.... и самыя несбыточныя предположенія лѣзли ей въ голову. Кононовъ нигдѣ не встрѣчался, и она ждала что услышатъ о немъ, что его имя громко пронесется, будетъ у всѣхъ на устахъ. Порой, беря въ руки новую книжку журнала, ей казалось она видитъ его имя на обложкѣ и не сомнѣвалась что появилось именно то произведеніе которое прославитъ его. Но ничего подобнаго во случалось, а Настасья Григорьевна все скучала и скучала. Мужъ замѣтилъ это, не зналъ что дѣлать, предлагалъ ей разсѣяться, проѣхаться за границу. Она только морщилась отъ его утѣшеній. Чтобъ убить несносное время, она припомнила какія книги любилъ Кононовъ, перечла ихъ, и размечталась еще больше.
О, хотя бы слово о немъ! Что онъ, живъ, умеръ, забылъ ее, или нѣтъ? Бытъ-можетъ, женилоя, обрюзгъ, началъ толстѣть и служить гдѣ-нибудь столоначальникомъ.... Проѣздъ Мины Иваныча черезъ Москву надоумилъ ее. Она возобновила переписку съ тетей Машей, и во второмъ же письмѣ спросила не бываетъ ли у нихъ Кононовъ, увѣряя что его разыскиваетъ какая-то старушка. Тетя Маша отвѣчала что бываетъ очень рѣдко, и она не знаетъ его адреса. Черезъ нѣкоторое время она написала что Кононовъ близко съ ними познакомился, и если нужно еще старушкѣ, то она узнаетъ адресъ. Это извѣстіе взбудоражило Настасью Григорьевну. Ей хотѣлось его видѣть, и она боялась холодной встрѣчи: она собиралась каждый день объявить мужу что поѣдетъ со скуки въ Петербургъ, не рѣшалась и нервничала. Дѣло дошло до того что модный докторъ чуть не угостилъ ее начинавшимъ входить въ моду kali bromatum. Мужъ терялся въ догадкахъ и возобновилъ предложеніе на счетъ за-границы.
-- Нѣтъ, я безъ тебя не поѣду, отвѣчала нѣжная супруга.
Черезъ день она надумалась.
-- Знаешь, Андрей, отпусти меня въ Питеръ. Тетя Маша въ каждомъ письмѣ зоветъ. Авось моя хандра пройдетъ.
-- Съ Богомъ, матушка, съ Богомъ, смѣясь отвѣчалъ мужъ,-- авось порастрясешься. Вся твоя хандра отъ того что засидѣлась.
-- А у нихъ, кажется, свадьба какъ нарочно готовится.
Она сама не знала съ чего эта "свадьба" пришла ей въ голову, и вдругъ испугалась своихъ словъ, смутилась, поблѣднѣла и безпокойно взглянула на мужа. Ей припомнилось чуо Людмила теперь, пожалуй, невѣста.
По пріѣздѣ въ Петербургъ, Настасья Григорьевна легко вывѣдала чт о знать требовалось отъ тети Маши. Любви Кононова она не повѣрила: "увлекся со скуки", утѣшилась она. Людмила Тимоѳевна ей все еще казалась дѣвочкой, какой она знала ее въ институтѣ. Скажи ей Кононовъ что говорилъ Чулкову о своей любви, она назвала бы ее про себя "поэзіей". Она хотѣла увидѣть его въ первый разъ вмѣстѣ съ нею и для этого напросилась въ ложу. Своей болтовней она думала вывѣдать есть ли въ предположеніяхъ тети что-нибудь серіозное. Молчаніе Кононова поразило ее; при второй встрѣчѣ она заспѣшила, смутно боясь увѣриться въ томъ чему не хотѣлось вѣритъ. И.... возложила надежду на случай.