ГЛАВА ПЕРВАЯ.
I.
Въ Большомъ Театрѣ давали Донъ-Жуана. Тетя Маша, Людмила Тимоѳевна и Кононовъ были въ ложѣ третьяго яруса; Мина Иванычъ хотѣлъ ѣхать съ ними, но запоздалъ. Въ коротенькомъ антрактѣ послѣ первой картины, легонько постучали въ двери.
-- Вотъ и Мина Иванычъ, сказалъ Кононовъ, и всталъ-было чтобы впустить старика, какъ дверь отворилась снаружи и вошла дама.
Кивнувъ Кононову какъ старому знакомому, дама прошла въ переднюю часть ложи и заговорила съ Людмилой Тимоѳеввой. Петръ Андреичъ замѣтилъ только что она высокаго роста, очень стройна, и что на ней богатое свѣтло-сиреневое платье.
"Это должно-быть сосѣдка по имѣнью что я раза два встрѣчалъ у нихъ", подумалъ онъ.
Послѣ знаменитаго тріо, наклонясь къ Людмилѣ Тимоѳевнѣ, онъ сталъ толковать о музыкѣ.
-- А вы все такой же эстетикъ, какъ были? спросилъ его чей-то звучный голосъ.
Онъ тотчасъ узналъ голосъ, во въ первое мгновенье не могъ бы сказать кто именно говоритъ. Ему казалось, голосъ звучитъ откуда-то сверху, и онъ приподнялъ голову. Дама привставъ передавала бинокль тетѣ Машѣ, и сверху смотрѣла на него. Первое что увидѣлъ Кононовъ были влажные темно-синіе, почти черные глаза, и онъ про себя назвалъ даму по имени. Ничего не отвѣтивъ на ея слова, онъ продолжалъ съ Людмилой Тимоѳевной прерванный разговоръ. Даму звали Настасьей Григорьевной.
-- Мсье Кононовъ, будьте добры, проводите меня въ бельэтажъ, сказала дама послѣ перваго акта.
Она встала, наклонилась къ Людмилѣ Тимоѳевнѣ и что-то шепнула ей. То было весьма обыкновенное, слегка пошлое замѣчаніе на счетъ Кононова; милая барышня вспыхнула, во не отъ словъ, а отъ тона какимъ они были сказаны.
Кононовъ подалъ Настасьѣ Григорьевнѣ руку и они пошли.
-- Я никакъ не ожидала встрѣтить васъ... такимъ! заговорила дама.-- Вы почти семейный человѣкъ! гдѣ же ваши былыя мечты, стремленія, надежды? Видно, на свѣтѣ все измѣняется, и право, кажется, не къ лучшему; капля поэзіи тонетъ въ морѣ мелочныхъ дрязгъ. И бѣднаго Ленскаго, помните, обыкновенный ждалъ удѣлъ:
Разстался бъ съ музами, женился,
Въ деревнѣ счастливъ и рогатъ,
Носилъ бы стеганый халатъ,
Узналъ бы жизнь на самомъ дѣлѣ...
Да, все измѣняется, нѣтъ не измѣняется, а... пошлѣетъ, на нашу бѣду. Я впрочемъ говорю про себя, про то что испытала... Вы, не правда ли, вовсе не расположены видѣть все въ черномъ свѣтѣ?
Кононовъ не отвѣчалъ.
-- Да, продолжала дама,-- я вовсе не такимъ думала васъ встрѣтить. Я все ждала что вы сдѣлаетесь поэтомъ, романистомъ, драматургомъ... словомъ, чѣмъ-нибудь въ этомъ родѣ... Вы помните?... Ахъ, славный то былъ вечеръ... впрочемъ тогда было много славныхъ вечеровъ... Я живо помню, вы декламировали изъ Пушкова:
Желаю славы я, чтобъ именемъ моимъ
Твой слухъ былъ пораженъ всечастно, чтобъ ты мною
Окружена была; чтобъ громкою молвою
Все, все вокругъ тебя звучало обо мнѣ...
Видите, я осталась вашей прилежною ученицей... А вамъ никогда не приходитъ на мысль то время?
Кононовъ попрежнему молчалъ. Они шли по фойэ.
-- А мнѣ, съ большимъ жаромъ продолжала она,-- хотѣлось бы вспомнить, хорошенько вспомнить... и поговорить о прошломъ (она точно искала слова)... о миломъ прошломъ. Виновата,-- точно съ трудомъ отрываясь отъ предмета разговора и подавляя вздохъ сказала она,-- мы кажется прошли на правую сторону, а мнѣ надо съ лѣвой... Видите, я попрежнему увлекаюсь... Помните, вы всегда упрекали меня...
Они снова перешли фойэ. Кононовъ издали замѣтилъ Мину Иваныча (тотъ разговаривалъ съ какой-то пожилою дамой) и ему почему-то ужасно не захотѣлось чтобы старикъ увидѣлъ его подъ руку съ Настасьей Григорьевной.
-- И вы сильно влюблены? спросила она, какъ они вошли въ корридоръ, и точно услыхавъ положительный отвѣтъ:-- Я очень рада и, помните, давно собиралась васъ женить... Я очень люблю ее, она мнѣ нравится.-- И настойчивѣе, точно Кононовъ не соглашался:-- Нѣтъ, право, она премилая и, кажется, не глупенькая -- Но позвольте, не ошибиться бы вамъ опять.-- Она посмотрѣла въ лорнетъ.-- Пятый нумеръ? Благодарю васъ...
-- Прикажете подождать васъ?
Она улыбнулась. "Я знаю: ты подождешь, и будешь ждать долго, долго.... сколько мнѣ хочется", такая мысль, казалось, притаилась за улыбкой.
-- Нѣтъ, нѣтъ, точно съ испугомъ проговорила Настасья Григорьевна,-- бѣгите, бѣгите: я не смѣю задерживать васъ.
И кивнувъ головой также какъ при входѣ въ ложу, она исчезла. Онъ съ полминуты простоялъ предъ затворенною дверью.
Смутное чувство, то чувство что минуту назадъ заставило желать остаться незамѣченнымъ Миной Иванычемъ, владѣло Кононовымъ. Онъ не помнилъ хорошенько что говорила Настасья Григорьевна; въ памяти мелькали только "помните", "кажется", "право" и другія словечки, брошенныя словно нечаянно, въ силу капризной привычки, во оттѣнявшія, порой извращавшія прямой смыслъ рѣчи. Она произносила ихъ съ особою небрежностью, и потому-то они выдавались и обращали на себя невольное вниманіе. Но если Кононовъ не помнилъ что говорила Настасья Григорьевна, онъ отлично хорошо помнилъ какъ она говорила. И на него, какъ раньше на Людмилу Тимоѳевну, произвелъ впечатлѣніе не смыслъ, а тонъ ея рѣчей. Казалось, въ ея голосѣ звучали невѣріе и насмѣшка, и надъ своими словами, и надъ тѣмъ о чемъ былъ разговоръ; по этой основѣ, какъ быстрый утокъ, мелькали изрѣдка сердечныя, задушевныя нотки. Въ ея рѣчи слышалась смѣсь беззавѣтной откровенности съ наивною скрытностью; точно она постоянно подразумевала: "мнѣ, молъ, нечего скрывать и я могла бы жить въ стеклянномъ домѣ" и въ то же время торопливо опускала занавѣски отъ всякаго чуть-чуть любопытнаго глаза. Эта смѣсь противоположностей, это неясное различеніе праваго отъ лѣваго быть-можетъ и заставляли смущаться влюбленную пару, хотя ни Кононовъ, au Людмила Тимоѳевна не утруждали себя анализомъ спутаннаго тона кузининыхъ рѣчей. Какъ для нихъ, для большинства рѣчи Настасьи Григорьевны являлись какъ бы прикрытыми легкою дымкой и многіе въ этомъ прикрытіи находили особую прелесть. Есть лица что кажутся въ тысякчу разъ краше подъ легкою вуалью: цвѣтъ кожи у такихъ лицъ нездоровый.
Войдя въ ложу и заговоривъ съ Людмилой Тимоѳевной, Кононовъ забылъ о встрѣчѣ что еще недавно мечталась ему роковою. Скоро явился Мина Иванычъ; племянница спросила его видѣлъ ли онъ кузину Настю, старикъ отвѣчалъ что видѣлъ сейчасъ въ дожѣ у Б--ыхъ гдѣ она осталась на второй актъ.
-- Вотъ она, шепнула тетя Маша.
Милая барышня взглянула на указанную ложу. Настасья Григорьевна сидѣла рядомъ съ весьма красивою, но, какъ показалось Людмилѣ Тимоѳевнѣ, подкрашенною дамой. Кузина что-то съ усмѣшкой говорила красавицѣ, а та съ особымъ вниманіемъ лорнировала барышню. Людмилѣ Тимоѳевнѣ подумалось что онѣ говорятъ про нихъ, въ ея ушахъ зазвучалъ тонъ кузининыхъ рѣчей, и она съ непріятнымъ чувствомъ отвернулась и съ дѣланнымъ вниманіемъ стала глядѣть въ другую сторону.
II.
Кононовъ ни разу, даже мелькомъ, не вспомнилъ про кузину Настю до новой встрѣчи у Воробьевыхъ. При его входѣ она весело болтала съ Людмилой Тимоѳевной; не прошло и двухъ минутъ какъ она усиленно начала прощаться, точно ее удерживали и ей самой очень хотѣлось остаться, но никакъ нельзя было.
-- Мнѣ, право, некогда и такъ жаль, говорила она.-- Впрочемъ я, знаете, боюсь помѣшать.... Ахъ, адресъ магазина? Я съ вами сама стала разсѣянна какъ влюбленная.
Людмила Тимоѳевна пошла за адресомъ.
-- А вы, Петръ Андреичъ, такъ и не намѣрены посѣтитъ меня?... Впрочемъ вамъ, вѣроятно, некогда... О прошломъ вспоминаешь когда скучно или.... Жаль.
Кононовъ молчалъ какъ въ театрѣ.
-- Или вы боитесь? быстрымъ шепотомъ проговорила она при входѣ Людмилы Тимоѳевны, и обратилась къ ней:-- Адресъ? Спасибо, кузина.... Прощай же. Я знаю что лишняя.-- Она поцѣловала барышню.-- До свиданія, Петръ Андреичъ. Вы конечно забудете о моей просьбѣ. И пожалуста забудьте. Кузина, попроси чтобъ онъ забылъ.
И Настасья Григорьевна уѣхала.
-- О чемъ она просила васъ?
-- Право не помню.
Кононовъ дѣйствительно не помнилъ, но ему легко было бы припомнить. И замѣть онъ каково капризно повела губкой Людмила Тимоѳевна, онъ можетъ постарался бы припомнитъ.
-- Она изъ тѣхъ женщинъ, продолжалъ Петръ Андреичъ,-- что малѣйшія свои слова считаютъ чѣмъ-то священнымъ, какимъ-то молитвословіемъ.
Барышня улыбнулась, и улыбка механически передалась Кононову, но то не. была улыбка какими они привыкли обмѣниваться въ знакъ что понимаютъ другъ друга и олова излишни.
Словцо Настасьи Григорьевны "или вы боитесь?" какъ легкая заноза нѣтъ-нѣтъ да и безпокоило Кононова. Его мысль возвращалась къ нему и обхаживала его со всѣхъ сторонъ какъ осторожная рыбка лакомую привадку.
"Что она хотѣла сказать этимъ? Кого я боюсь?... ужъ не ея ли?... Однако, Настасья Григорьевна, какого вы о себѣ высокаго мнѣнія!" Такія слова твердилъ онъ про себя всякій разъ, о слѣдомъ приходилъ къ заключенію что надо посѣтитъ "прекрасную даму"; разумѣется не того ради чтобы показать что онъ ея не боится, а такъ, ради приличія.
Черезъ недѣлю, или около, Петръ Андреичъ спѣшилъ къ Воробьевымъ. Какъ всегда, онъ немилооердо торопилъ извощика. По понятнымъ причинамъ, онъ въ послѣднее время утвердился во мнѣніи что на Васильевскомъ стоятъ плохіе извощики и несносно долго тащатся на Николаевскую; въ обратный путь, ему всегда попадались чуть не лихачи. Только свернулъ онъ въ Николаевскую, какъ замѣтилъ что на встрѣчу шибко ѣдутъ парныя сани, и въ саняхъ дама въ розовой шляпкѣ. Поровнявшись дама окликнула его. Досадуя на задержку, онъ оглянулся и думалъ отдѣлаться поклономъ, но дама что-то говорила и движеніемъ головы подзывала его къ себѣ. Онъ остановилъ извощика и подошелъ къ парнымъ санямъ.
-- Вы напрасно спѣшите, заговорила Настасья Григорьевна.-- Кузины нѣтъ дома. Онѣ поѣхали встрѣчать или провожать кого-то, я хорошенько не поняла. Знаете, эта Нѣмка у нихъ ужасно безтолковая...
Наканунѣ Людмила Тимоѳевна просила его пріѣхать пораньше, чтобъ отправиться вмѣстѣ. Она нѣсколько разъ повторила "не проспите же", и неожиданное извѣстіе сообщенное Настасьей Григорьевной показалось Кононову невѣроятнымъ.
-- Вы такъ странно смотрите на меня, точно не вѣрите. Поѣзжайте, узнайте!
Она улыбаясь всѣмъ лицомъ глядѣла на него; Кононовъ все еще недоумѣвалъ.
-- Ахъ, эти влюбленные! Самая простая вещь кажется имъ странною. Она обѣщала быть дома и не сдержала слова? О, это въ самомъ дѣлѣ ужасно! Но я понимаю васъ: не знать куда дѣваться до пяти часовъ! Я забыла сказать, онѣ вернутся къ обѣду... Сжалиться надъ вами? Садитесь, я ѣду мотать деньги, и вы незамѣтно убьете время.
"Вотъ кстати и отдѣлаюсь отъ нея", додумалъ Кононовъ.
-- Отпустите же извощика, смѣясь какъ на ребенка прикрикнула Настасья Григорьевна.
Началось рысканье по магазинамъ, отъ модистки къ ювелиру, отъ ювелира къ фотографу, изъ Англійскаго магазина въ Ліонскій, и еще въ десять мѣстъ. Настасья Григорьевна вездѣ выбирала, покупала, постоянно совѣтовалась съ Кононовымъ и болтала безъ умолку.
-- А, знаете, сказала она во время переѣзда изъ одного магазина въ другой,-- васъ ужасно трудно занимать. Вы, кажется, и двухъ словъ мнѣ не отвѣтили. Влюбленные самые несносные больные, и въ другой разъ я не возмусь быть вашей garde-malade.
"Въ самомъ дѣлѣ я молчу какъ дуракъ", подумалъ нашъ пріятель, и рѣшился отвѣчать... изъ вѣжливости, но затруднялся въ выраженіяхъ, не находилъ словъ, и было послѣднее чуть ли не горше прежняго молчанія. Порой, ему страннымъ казалось съ какой стати онъ разъѣзжаетъ съ женщиной ему чужой, и вдобавокъ вовсе не интересной.
"Неужели, спрашивалъ онъ самого себя въ такія минуты,-- это та самая Настасья Григорьевна по комъ я такъ долго убивался? И я мечталъ о ней и чуть ли не подозрѣвалъ между нами какой-то таинственной связи!" Онъ внутренно уемѣхался и начиналъ приглядываться: нѣтъ ли въ этой Настасьѣ Григорьевнѣ чертъ напоминающихъ ту, прежнюю, полузабытую, но все-таки дорогую дѣвушку? и не только не оказывалось такихъ чертъ, но онъ не могъ вспомнить ни одной черты даже былой Настасьи Григорьевны. Но эта, что за женщина? Она казалась ему пустою, легкомысленною и вѣтряною дамочкой, впрочемъ довольно живою и остроумною. "Съ нею весело поболтать часокъ, другой, но... но для этого самому надо быть въ веселомъ расположеніи... А такого расположенія въ наличности не оказывалось.
-- Вы зайдете? опросила Настасья Григорьевна у подъѣзда гостиницы.
Кононовъ взглянулъ на часы.
-- Не бойтесь, еще четвертый часъ. Безъ четверти пять я васъ отпущу. Помните, я ваша сидѣлка и не пропущу время дать лѣкарство.
Они поднялись во второй этажъ. Настасья Григорьевна извинилась и пошла переодѣваться. Оставшись одинъ, Петръ Андреичъ сталъ внимательно осматривать комнату, точно желая опознаться гдѣ онъ, потомъ взялъ альбомъ и отъ дѣлать нечего началъ разсматривать портреты. Онъ напалъ на свою карточку; мечтательный юноша въ студенческомъ мундирѣ гордо и стремительно поднявъ голову смотрѣлъ вдаль и улыбался полу-презрительно, полу-дѣтски.
"Такъ вотъ какимъ я былъ во время оно", подумалъ Кононовъ и невольно улыбнулся.
Онъ перевернулъ еще нѣсколько карточекъ и остановившись на одной долго и пристально смотрѣлъ на нее. То былъ портретъ Настасьи Григорьевны во время оно. Она стояла, точно только-что пришла съ гулянья, съ круглою шляпой въ рукахъ, веселая, довольная, готовая беззаботно разсмѣяться. Глаза смотрѣли ясно и весело, и слегка улыбались.
"Морская волна", прошепталъ Петръ Андреичъ.
Онъ любилъ сравнивать ея глаза съ морскою волной. Зеленоватые они казались, смотря по освѣщенію и расположенію ея духа, то голубыми, свѣтлыми, прозрачными, то темно-синими, почти черными какъ омутъ. И онъ вспомнилъ какой она была. Онъ еще разъ взглянулъ на портретъ и узналъ платье, галстучекъ, прическу. Ему было пріятно вспомнить все это. Слѣдомъ онъ припомнилъ какъ снимался этотъ портретъ. Да, онъ былъ съ нею въ фотографіи, она не хотѣла сниматься при немъ, увѣряя что онъ мѣшаетъ, смѣшатъ; ему не хотѣлось уходить и онъ предлагалъ стать въ сторонѣ, откуда его не будетъ видно, спрятаться за декорацію, подъ стулъ наконецъ.
-- Уйдите же, капризно закричала она, топнувъ ножкой и шляпа нетерпѣливо захлопала по платью.
И теперь въ его ушахъ зазвучали эти рѣзкія, въ другихъ устахъ непріятныя бы ноты и въ глазахъ замелькало: точно шляпа на портретѣ забыла о платьѣ. Въ это время послышался шорохъ, дверь отворилась и Петръ Андреичъ съ безсознательною поспѣшностью, точно боясь что она застанетъ его за этимъ, закрылъ и отодвинулъ отъ себя альбомъ.
-- Ну вотъ спасибо что зашли, сказала она подавая руку.
Онъ взглянулѣ на нее и ему показалось что сейчасъ только онъ увидалъ ее въ первый разъ послѣ долгой разлуки. Голосъ, движеніе съ какимъ она подала руку, улыбка, прическа какъ на портретѣ, тысячи неуловимыхъ, но знакомыхъ и милыхъ мелочей напомнили прежнюю Настасью Григорьевку. Она усѣлась подлѣ въ позѣ какъ много разъ сиживала прежде.
-- А вы отъ скуки разсматривали альбомъ? спросила она.-- Нашли свою карточку? Не правда ли трудно узнать, вы совсѣмъ перемѣнились. Да? А мою карточку видѣли? Что, я перемѣнилась? Лучше или хуже?... А помните какъ снимался портретъ?
Кононовъ отвѣчалъ да и разказалъ что сейчасъ припомнилъ. У нея память была свѣжѣе: подробности являлись за подробностями. Онъ въ свою очередь вспоминалъ, поправлялъ и дополнялъ ее. Теперь онъ не затруднялся въ выраженіяхъ; онъ находилъ слова, онъ нашелъ тонъ какимъ говорить съ нею. Настасья Григорьевна слушала съ боязливою надеждой глядя на него и вдругъ лицо ея загорѣлось свѣтлою радостью. Ее мучило что онъ все утро говорилъ съ ней точно нехотя, какимъ-то заученнымъ тономъ. Она боялась что онъ никогда ужъ не заговоритъ съ нею попрежнему, что онъ забылъ какъ говорить съ нею. Настасья Григорьевна встрепенулась, повеселѣла, похорошѣла, поумнѣла. А воспоминаньямъ и конца края не видѣлось!