Вадим Петрович играл на скрипке, Вера Ильинишна аккомпанировала ему.
-- Обожаю музыку! Вы позволите? -- сказал Петр Иванович, приподнимаясь с своего места.
-- Пожалуйста, пожалуйста! -- поспешила ответить княгиня.
Гарушин тихими шагами вышел в гостиную и, незамеченный никем, прислонился к притолоке балконной двери.
Вера внимательно глядела на ноты; она щурилась и покачивала в такт головой. Маров увлекался: он широко водил смычком, и на приподнятом плоском лице его покоилось торжественное, почти вдохновенное выражение. В углу, за трельяжем, Листович и Аня тихо беседовали о чем-то.
Петр Иванович почти не слышал музыки; он смотрел в лицо княжны, и взгляд его серых глаз вспыхивал недобрым, хищным огоньком. Все в этом доме волновало и задевало его до муки. Ни одного взгляда, ни одного оттенка голоса хозяев не пропускал он незамеченными, и тогда, как лицо его вежливо и почтительно улыбалось, в глубине его впечатлительной души поднималась непримиримая ненависть и жажда скорой и жестокой мести. Он ненавидел все и хотел мстить за все: величавая красота княгини и ее самоуверенная любезность вызывали в нем злобу еще сильнее, чем нескрываемое беспокойство князя и резкий тон княжны.
"Презирают меня на все лады, -- промелькнуло в его голове и тут же он сделал быструю оценку себе и своей силе в глазах этих гордых, но уже бессильных по отношению к нему людей. -- Презирают! И все-таки вот у меня где... в кулаке, -- злорадно тешил он себя, глядя на лицо княжны. -- Эта из умных. Теперь, говорят, много таких. Жениха не найдут, красотой Бог обделил -- сейчас в умные идут. Презрения этого в ней больше всех, но сладим мы с ней быстро".
С необъяснимым наслаждением отыскивал он в бледном лице девушки гордые, властные черты ее отца. Словно готовясь к сражению, он силился одним взглядом определить все трудности и препятствия, с которыми поневоле ему придется считаться.
"А этот здесь что? Этот добрый сосед? -- перевел он свой взгляд на Листовича. -- Девица из бедных родственниц в него влюблена, это ясно. Но для княжны, кажется, не опасен: очень уж сладко улыбается и губы сердечком. По умному такие не годятся. А тот? Как его? Вадим, Вадим... Скверная рожа и в кармане шиш. Слыхал я что-то про него: артист, никем не оцененный и не признанный".
И он опять стал глядеть на княжну. Неясная тревога, почти разочарование болезненно задели его: он почти не узнал девушку. Под впечатлением музыки Вера побледнела еще больше, крупные пухлые губы покраснели и распухли, как у плачущего ребенка, а на лбу собрались морщинки. Такой, как теперь, она уже не была взрослой девушкой из умных, гордым врагом; она казалась девочкой, ребенком... и ребенком больным, огорченным и беспомощным.
Пьеса кончилась.
-- Я слушал с восторгом! Я упивался! -- громко сказал Гарушин и подошел к исполнителям. -- Музыка моя страсть и, надо сказать, я понимаю в ней кое-что. Исполнение было прекрасно. Позвольте поблагодарить вас.
Он изогнулся с явным намерением поцеловать руку княжны Вера быстро спрятала руки за спину, и ее глаза блеснули насмешкой.
-- Благодарите Вадима Петровича, -- смеясь, сказала она, -- я только аккомпанировала ему.
-- О, помилуйте! -- воскликнул Маров, протягивая Гарушину обе руки.
Петр Иванович взял протянутые ему руки и долго крепко тряс их без слов.
-- Скверная рожа и не то шельма, не то дурак, -- думал он, сохраняя на своем лице благодарное, умиленное выражение.