Петр Иванович подъехал к крыльцу княжеского дома. Его встретил лакей с подобающим случаю печальным видом.
-- Что князь? -- поспешно спросил Гарушин.
-- Все в том же положении, -- ответил лакей.
-- Могу я видеть кого-нибудь?
-- Княгиня отдыхают. Прикажете доложить княжне?
-- Да, доложите, -- приказал Гарушин.
Вера вышла сейчас же. Она была в широком утреннем капоте, волосы ее были заплетены в косу, и в этом наряде, вся худенькая, с бледным осунувшимся лицом она производила впечатление очень молоденькой девушки. Она посмотрела на Гарушина безразличным взглядом и заговорила, как бы повторяя затверженный урок:
-- Отцу не лучше, но доктор нашел его состояние довольно удовлетворительным и сказал, что, если удар не повторится, он еще может поправиться.
-- Возложим наши надежды на Бога, княжна! -- делая горестное лицо, ответил Гарушин.
Вера отвернула немного лицо и нахмурилась.
-- Он приходил в себя, -- продолжала она, -- и спрашивал вас.
-- Меня! -- с неподдельным удивлением вскрикнул Петр Иванович.
Вера отошла к окну и стала глядеть в сад. Петр Иванович видел, как она трудно дышала, стараясь пересилить волнение, как вздрагивала на груди оборочка ее блузы, отвечая биению ее сердца.
-- И вы хотите, чтобы я вошел к больному? -- тихо спросил он после долгой паузы, убедившись, что она несколько успокоилась.
-- Да, я вас прошу, -- уже спокойно ответила она. -- Быть может, он опять вернется к сознанию.
Она пошла к двери, завешенной тяжелой портьерой, и Гарушин последовал за ней, сильно горбясь и стараясь ступать бесшумно.
-- А княгиня? -- шепотом спросил он.
-- Мама сама заболела от горя и испуга. Она лежит.
Кровать князя стояла среди комнаты, рядом с ней, на стуле сидела сестра милосердия и держала пульс больного.
-- Спит? -- спросила Вера.
Сестра подняла на нее грустные, утомленные глаза и тихо кивнула головой. Гарушин подошел. Слегка перекошенное багровое лицо князя сперва показалось ему совсем незнакомым, но он скоро пригляделся и узнал его. Реденькие седые волосы были растрепаны, и на них лежал гуттаперчевый мешочек со льдом. Груда подушек держала больного почти в сидячем положении, ворот рубашки расстегнулся и обнажил старческую шею и грудь, на которой блестела золотая цепочка с крестом.
"Смерть!" -- подумал Гарушин, сейчас же мысленно вычисляя разницу своих лет с летами князя и с острой тревогой думая о том, что у него все чаще и чаще какие-то подозрительные перебои сердца. -- "Смерть", -- думал он и вдруг ощутил странную радость чувствовать себя живым, здоровым и еще далеким, быть может, от того момента, когда все земные радости, заботы и огорчения вдруг перестают существовать, как будто не они были важны и нужны больше всего.
Он все еще стоял и смотрел, когда Вера вызвала его из глубокого раздумья. Она отвела его в сторону и неожиданно взяла его руку в свои. Глаза ее были сухи и блестящи и выражали горячую мольбу.
-- Петр Иванович! -- сказала она дрожащим голосом. -- Я хотела бы вас просить... Я глядела на вас сейчас, и вдруг у меня явилась надежда, что вы сделаете так, как я попрошу.
И, не ожидая его ответа, спеша и волнуясь, она продолжала:
-- Успокойте его... Что бы он ни стал говорить, о чем бы он ни стал просить вас -- успокойте его! Я буду с вами, я буду слышать ваши обещания, но для меня они будут иметь другую цену. Я буду знать их цель и никогда не забуду вашей доброты. Мы обманем, только обманем его лишний раз, но он умрет спокойно.
-- Князь в памяти, -- сказала сестра.
Вера вздрогнула, выпустила руку Гарушина и первая подошла к кровати.
-- Петр Иванович приехал! -- очень раздельно и отчетливо заговорила она, наклоняясь над больным. -- Ты спрашивал его. Хочешь его видеть? -- Больной ответил едва внятным мычанием.
-- Кого ты ищешь? -- опять громко спросила Вера. Она напряженно вслушалась в бормотание отца и, по-видимому, поняв его, внятно ответила:
-- Мама устала. Мама легла отдохнуть. Да, она здорова, она скоро придет.
Князь, по-видимому, успокоился.
-- Хочешь видеть Петра Ивановича? -- спросила Вера. Потом она выпрямилась и сделала знак Гарушину, чтобы он подошел.
-- Здравствуйте, князь! -- сказал Гарушин, становясь перед кроватью так, что больной мог его видеть. Он увидал его глаза, немного воспаленные, с грустным, добрым и немного недоумевающим выражением. Казалось, он удивлялся и не мог отдать себе отчета в том, что происходило кругом него. Теперь он глядел на Гарушина и словно что-то припоминал.
-- Вам было немножко нехорошо, но вы, Бог даст, скоро поправитесь, -- говорил Гарушин. Князь все смотрел на него. В глазах его стала зарождаться какая-то беспокойная мысль, он заволновался и забормотал. Он высвободил здоровую руку из-под одеяла и протянул ее Петру Ивановичу. -- Да, да, говорите, я слушаю, -- сказал Гарушин. Больной мычал, торопясь и волнуясь.
-- Ему это вредно, ему нужен покой! -- вступилась сестра.
-- Князь! -- громко сказал Гарушин, приближая свое взволнованное лицо к лицу больного. -- Я верю, что вы поправитесь, но, если бы Бог в неисповедимых путях своих призвал вас к себе, я обещаю вам и клянусь, что я сделаю все от меня зависящее, чтобы дать утешение и покой вашей семье. Я обещаю и клянусь...
Он видел близко от себя напряженное лицо больного и его жадные, широко раскрытые глаза. И вдруг это лицо дрогнуло и что-то похожее на улыбку промелькнуло на нем. Здоровой рукой князь удержал руку Петра Ивановича и, делая невероятное усилие говорить, промычал невнятно:
-- Виноват... был... простите...
Потом рука его утомленно упала, он закрыл глаза и опять погрузился в тот сон, среди которого жизнь должна была вскоре перейти в смерть. Когда Гарушин отошел от кровати князя, он увидал Веру у окна. Она стояла в согнутой позе и, закрывая лицо руками, тяжело рыдала. Она не слыхала приближения Петра Ивановича. И вдруг он заговорил совсем близко от нее.
-- Вы слыхали, княжна, обещание, данное мной вашему отцу? Взгляните же на меня и скажите: можно ли так лгать? Теперь мой черед просить: я был виноват... Простите и вы. Нет, вам не до меня, я знаю, но если одинокий старик, привыкший к горю, дружески протянет вам руку, вы не оттолкнете ее, княжна?
Вера, не веря себе, удивленно подняла на него заплаканные глаза.
-- За что же? -- нерешительно спросила она.
-- Вера Ильинишна!.. -- взволнованно сказал Петр Иванович. -- Только до тех пор человек и жив, пока он чувствует: любит, жалеет, страдает, ненавидит... Не все ли равно! И я живой человек и благодарю Бога... Про меня говорят, что я зол... Но не бойтесь злого, бойтесь мертвого, если душа убита, ее ничем не воскресишь.
Его голос дрогнул, и по лицу пробежала болезненная гримаса.
-- Потерять любимого человека тяжело, но иметь его с собой, положить в него все свои надежды, всю силу своего чувства и убедиться, что этот человек живой мертвец, это страшно!
Он быстро поклонился и весь сгорбленный, с потупленной головой поспешно вышел из комнаты.