На другой день Сулавский опять приехал в театрик. Впечатление вчерашней встречи еще тревожно жило в нем. Он совсем не собирался ухаживать за Лелевой. Несмотря на самонадеянность молодости, он не мог победить своего мужского недоверия к ней. Конечно, он не герой ее романа. Если ее чувство остановится на ком-нибудь в этой рукоплескавшей ей нарядной и праздной толпе, то выбор падет на одного из тех внушительных или фатоватых баловней петербургского света, для которых театральные звездочки чаще всего расточают свою благосклонность. Выброшенная из своего прежнего круга, Лелева в своей новой обстановке сохраняла такое же расстояние от него, как и в провинциальном обществе, где он не смел обнаружить перед нею своей робкой влюбленности. Что она могла дать ему, кроме снисходительного внимания, уцелевшего в память прошлого?
Но растревоженное любопытство влекло Сулавского в этот театрик, к этим подмосткам, на которых так странно блистала вчерашняя Надя Колычева в капризной и сомнительной славе своей артистической известности...
Сулавский не прошел за кулисы, а сел на скамье у бокового театрального входа. Лелева должна была пройти мимо него.
Вскоре он действительно увидел ее. Она шла с молодым человеком очень обыкновенной наружности, довольно небрежно одетым. По самоуверенной, легкой походке и сдвинутой на затылок шляпе его можно было принять за артиста открытой сцены, гимнаста или футболиста. Он что-то оживленно объяснял Лелевой и иногда останавливался и чертил тросточкой на песке какие-то фигуры. По внимательному выражению на лице Лелевой можно было догадаться, что разговор очень занимал ее.
"Каботинское знакомство", -- подумал с легким пренебрежением Сулавский.
Лелева, поравнявшись с ним, рассеянно кивнула ему и прошла со своим спутником дальше. Сулавский следил за ними глазами. Они затерялись в конце аллеи, потом опять показались, но, не дойдя до Сулавского, повернули. Так повторилось несколько раз. Затем молодой человек где-то исчез, а Лелева скорыми шагами подошла к Сулавскому и протянула ему руку.
-- Были в театре? -- спросила она.
-- Опоздал к вашему выходу и поджидал вас здесь, -- ответил Сулавский. -- С кем это вы сейчас разговаривали?
-- А вы не знаете его? -- удивилась Лелева. -- Это -- Наинский.
-- Почему же я должен знать его?
-- Но его все знают. Его портреты во всех газетах.
-- Акробат?
Лелева рассмеялась.
-- Какой вы провинциал, -- сказала она. -- Наинский -- тот самый, что совершил знаменитый перелет на своем Фармане.
-- Да вы в самом деле увлекаетесь авиацией?
-- И даже очень. Завтра я полечу с ним.
-- Вот как! И не боитесь?
-- Боюсь. Но ведь я боялась также петь в первый раз на сцене. Страх надо преодолевать, иначе ничего не достигнешь.
-- Но чего можно достигнуть, летая с Наинским?
Лелева опять рассмеялась.
-- Вы ужасно отстали. Если я полечу пассажиром, то только для того, чтобы сколько-нибудь ознакомиться. А я беру уроки, и у меня будет свой собственный Блерио, -- объяснила она. -- Вас это не удовлетворяет?
Сулавский смотрел на Лелеву любопытными, любующимися глазами.
-- Но вы можете разбиться, изуродовать себя, а вы слишком красивы, чтобы рисковать, -- сказал он.
-- Очень любезно. Но когда увидите меня на моем Блерио, то поймете, что о риске не стоит говорить, -- возразила Лелева. -- Блерио -- самый изящный из всех аэропланов. Это -- стрекоза, это -- молния. Ha днях мне его привезут. Если б на нем было два места -- я заставила бы вас лететь со мною.
Сулавский, в свою очередь, рассмеялся.
-- Вот уж никогда. Что вы хотите лететь -- для этого у вас есть какая-нибудь цель; а у меня никакой цели нет, -- сказал он.
-- Вы неудачно выражаетесь, -- возразила Лелева. -- Цели и у меня нет, но есть увлечение, есть потребность чего-то необыкновенного, что сразу выделяет женщину. Ведь я вам говорила: сцена -- это старо. Эту дорогу слишком протоптали. Я ищу нового, своего.
-- Ценою жизни?
-- Моей теперешней? Пожалуй, я ответила бы: "да". Но я не пуглива. Я совсем не думаю разбиться. Я сумею справиться с своим Блерио. И моя драгоценная жизнь сохранится, только станет еще ценнее.
Сулавский пожал плечами.
-- Отговаривать вас, конечно, было бы бесполезно... -- начал он.
-- И не смейте! -- перебила его Лелева. -- Иначе я потеряю всякое доброе чувство к вам. А теперь прощайте, я исчезаю.