Огни вокруг театра уже погасли, когда Райский вышел в парк.
В длинной липовой аллее мелькали запоздавшие тени, слышался шаловливый смех. Иногда сорвавшаяся со скамейки вертлявая женская фигурка бросалась бегом в темноту, и за нею в погоню устремлялось несколько пар быстрых ног.
Райский, распахнув пиджак и заломив на затылок соломенную шляпу с защепом, с наслаждением подставлял влажному воздуху разгоряченное лицо. Ему было душно, на щеках еще чувствовалось пощипывание только что смытого грима. Но он нес в себе настроение пережитого успеха, ощущение счастливой избалованности. Ему казалось, что его еще окружает расплывающееся пятно театрального зала, с подмывающим гулом рукоплесканий и вызовов.
"А барышня эта... ой-ой! -- припоминал он также и Соню. -- В глазенках чертенята прыгают. К бенефису непременно подписку устроит, или вышивку какую-нибудь поднесет. Пренебрегать не следует. Да только отец у нее, должно быть, важный чиновник. Тут надо ухо востро держать".
-- Вадим Николаевич! -- услышал он оклик со скамейки.
В двух шагах от него сидела молодая женщина в хорошо сшитом костюме английского покроя. Зажженный кончик папироски мерцал красноватой точкой около ее лица.
Райский узнал Анну Владимировну Пыхачеву, жену архитектора. Она несколько дней назад заговорила с ним подле театральной кассы, и он тогда проводил ее через парк до той улицы, где она жила.
-- Куда вы стремитесь? -- спросила она, указывая место подле себя.
-- Так, хочется пройтись после спектакля, -- ответил Райский. -- Были в театре?
-- Да нет же, мне никак не удалось попасть. Муж уехал в Москву, и мне не с кем было пойти, -- объяснила Лихачева. -- А уж так хотелось! Но, рассказывайте, как и что. Хорошо вас принимали?
-- Лучше, чем я стоил, -- с деланной скромностью ответил Райский. -- Начали вызывать с первого акта.
-- Как я рада!
Райский сидел так близко, что, несмотря на темноту, видел возбужденное поблескиванье серых глаз и влажную улыбку пухленьких губ.
-- Ваш муж уехал, вы говорите? И вы скучаете? -- спросил он.
-- Да, ведь скучно, когда весь день одна, -- объяснила Пыхачева. -- Вот сколько времени гуляю в парке, и не хочется домой.
-- И мне не хочется. Такая славная ночь!
Райский еще больше сдвинул шляпу и вздохнул всею грудью.
-- А сколько здесь влюбленных, в этом парке, -- сказала Пыхачева. -- Я уже хотела бежать с этой скамьи -- такая подсела нескромная парочка...
-- Ха-ха! -- рассмеялся Райский.
На него все больше находило возбужденное, избалованное настроение. Почему-то слова Пыхачевой об отъезде мужа в Москву застряли в его уме, как что-то очень важное. "Вернется -- тогда уж не то", -- думалось ему.
-- Такие ночи имеют надо мною необъятную власть, -- сказал он. -- Эта душная теплота, эта прозрачная темень, этот запах остывающей листвы -- я во всем этом чувствую стихию любви. Как хорошо любить в такую ночь...
-- Перестаньте, разве вы можете любить? -- возразила Пыхачева. -- Вы, я думаю, так перебаловались, что уже забыли, как любят.
-- Представьте, начинаю припоминать...
-- Следовательно, не отрицаете, что перебаловались? -- сказала она. -- Что ж, это имеет свою хорошую сторону. С такими мужчинами веселее.
-- Не правда ли? Надо уметь любить весело.
-- Сохрани Бог полюбить вас трагически.
-- Ну, вот видите, как мы понимаем друг друга.
Пыхачева бросила окурок папироски. Райский поймал ее руку и, целуя, не выпускал из своей.
-- В следующий раз вы непременно должны пойти на "Чары жизни". Я пришлю вам ложу, -- сказал он.
-- Пришлите, -- согласилась Пыхачева, -- право, здесь такая скука.
-- Мне кажется, что от вас зависит.
Анна Владимировна смотрела на него смеющимися, дразнящими глазами.
-- Отчего женщинам нравятся бессовестные мужчины? -- неожиданно спросила она.
-- Разве?
-- Увы!
Райский готов был думать, что едва ли она не бессовестнее его. Но ему правилось, что его находят избалованным, порочным. Он подвинулся к ней и просунул руку вокруг ее талии.
-- Какая вы прелесть! -- сказал он. -- И как волшебно-очаровательна эта ночь. Я хотел бы просидеть так до утра.
-- Вот так? -- спросила Анна Владимировна и, прижавшись к нему плечом, повернула голову так, что коснулась краем щеки его губ.
-- С ума с вами можно сойти! -- произнес задыхающимся шепотом Райский, впиваясь губами в уголок ее рта.
-- Да будет вам! Сидите смирно... -- приказала Анна Владимировна, забавно наморщивая носик, но не меняя положения. -- Вы видите, тут бродят какие-то тени. Пожалуй, еще кто-нибудь из знакомых увидит.
-- Ах, уж эти женские страхи! -- проворчал Райский.
Он хотел отодвинуться, но узнал шедшего в двух шагах актера Славина, под руку с молоденькой театральной буфетчицей. Ему сейчас же захотелось, чтоб они увидели его с дамой, и он еще ближе прижался к Пыхачевой и обхватил ее обеими руками. Славин, действительно, узнал его, чуть-чуть кивнул головой и прищелкнул языком.
-- Кто этот дурак? -- спросила Анна. Владимировна.
-- Актерик один из нашей труппы, -- объяснил Райский.
-- Ну вот, этого только недоставало, -- с беспокойством произнесла Анна Владимировна. -- Пустите. Пора домой.
Райский пробовал не послушаться, но его с силою отпихнули.
-- Я провожу вас домой, -- предложил он.
-- И не воображайте.
Анна Владимировна повернулась вполоборота и протянула руку.
-- Когда я вас теперь увижу? -- спросил упавшим голосом Райский.
-- Завтра я еду в город. Может быть, буду там обедать, -- ответила Пыхачева.
Она отняла свою руку, сделала шаг и оглянулась.
-- Можете поехать с тем же поездом, в три часа, -- сказала она.
Райский низко наклонил голову и прижал руку к сердцу.