Я узнаю кое что съ задняго крыльца.
Въ воскресенье вечеромъ мамы не было дома. Дядюшка сидѣлъ въ кабинетѣ передъ столомъ съ двумя свѣчами, прикрытыми абажурами, и ждалъ письма. Я сидѣлъ напротивъ и подъ его руководствомъ переводилъ съ нѣмецкаго на русскій какой-то анекдотъ. Вошла няня и подала конвертъ.
-- Вамъ письмо изъ деревни,-- сказала она.
-- Митрофанъ привезъ?
-- Да, Митрофанъ... Очень ужь иззябъ бѣдный... вѣтеръ, говоритъ, страсть какой!
-- Не отпускай его такъ, дай ему того... чайку, да побольше!-- распорядился дядюшка.
Няня вышла.
-- Отвѣтъ отъ Ильинскаго?-- спросилъ я.
-- Да, отъ него; съ нетерпѣніемъ ждалъ... важное того... письмо.
Дядюшка относился вообще къ письмамъ не такъ, какъ другіе. Чѣмъ письмо было, по его мнѣнію, серьезнѣе, тѣмъ болѣе онъ медлилъ, прежде чѣмъ распечатать конвертъ. Онъ его взвѣшивалъ на ладони, смотрѣлъ на свѣтъ, перечитывалъ адресъ и вглядывался въ клейма, если таковыя были; за тѣмъ пытался рѣшить вопросы: отъ кого-бы письмо могло быть и о чемъ пишутъ? Взаключеніе надѣвались на глаза очки, но не одинъ а нѣсколько разъ, потому что стекла нужно было протирать. Въ данномъ случаѣ процедура сократилась, такъ какъ устранялись вопросы: кто Пишетъ и о чемъ пишетъ1? и никакого клейма не было.
-- Сеня! отыщи-ка того... очки.
Очки эти имѣли свойство пропадать, когда чувствовалась въ нихъ крайняя. нужда. Я искалъ ихъ всюду и не находилъ.
-- Не надо, Сеня!-- крикнулъ снова дядюшка,-- не надо! Очки у меня того... на макушкѣ!
Сказавъ это, Андрей Иванычъ вскрылъ пакетъ и принялся за чтеніе. Вдругъ, онъ снялъ очки, прищурился и такъ расхохотался, что даже закашлялся.
Мнѣ стало ужасно завидно.
-- О чемъ онъ пишетъ?-- полюбопытствовалъ я.
-- Экій того... чудакъ, этотъ Иванъ!-- сказалъ дядюшка, переводя духъ.-- Прислалъ мнѣ...
-- Что такое?
-- Прислалъ письмо, что я писалъ утромъ. Читаю и думаю, что за чепуха того...
Мы оба засмѣялись.
Позванъ былъ Митрофанъ, чтобъ сообщить намъ, какъ это могло случиться?
Изъ его словъ мы поняли, что виновникомъ недоразумѣнія былъ лѣсничій Перушкинъ, который клалъ письмо въ конвертъ и печаталъ печатью, но, на бѣду, забылъ дома очки.
-- Хе, хе, хе! Подождемъ до завтра,-- рѣшилъ дядюшка,-- онъ навѣрно напишетъ еще разъ.
-- О чемъ вы писали?-- спросилъ я, когда Митрофанъ вышелъ.
-- Не надо тебѣ знать. Скоро состарѣешься..
-- О Жукѣ писали?
-- Писалъ, чтобъ Иванъ отпустилъ его къ намъ на четвергъ...
-- Ахъ, дядюшка, какая у васъ хорошая память!
-- Однако, тебѣ спать пора, Сеня,-- сказалъ, онъ, взглянувъ на часы,-- или съ Богомъ!
-- Иду! но прежде позвольте спросить объ одномъ...
-- Спрашивай.
-- Вчера Жукъ намекнулъ мнѣ о какомъ-то непріятномъ происшествіи съ его отцомъ...
-- Хорошо, что-же дальше?
-- Вы знаете, какое это происшествіе?
-- Знаю.:
-- Разскажите, пожалуйста...
Дядюшка набилъ трубку и закурилъ.
Пуфъ, пуфъ!
-- Сперва слѣдовало поразмыслить, а потомъ того... спрашивать, Сеня... Вѣдь Жукъ ничего тебѣ не разсказалъ?
-- Ничего больше.
-- Какъ же ты хочешь, чтобъ я выдавалъ чужіе секреты, а?
-- Покойной ночи, дядюшка!
-- Иди съ Богомъ... а пока того... заснешь, поразмысли, хорошо-ли... Пуфъ!.. узнавать сторонкой то, что держатъ въ тайнѣ?
Онъ поцѣловалъ меня и, по обыкновенію, дружески вытолкалъ изъ кабинета.
Я прошелъ въ потьмахъ въ свою комнату и пріостановился на порогѣ двери. Полоска свѣта изъ коморки няни протягивалась! черезъ мою спальню. Слышно было какъ старушка и Митрофанъ все еще бесѣдовали за чаемъ.
"Какъ громко они разговариваютъ; поневолѣ услышишь что-нибудь",-- подумалъ я.
-- Окромя этого хутора, у Ильинскаго теперь ничего нѣтъ; какъ есть ничего,-- сказалъ со вздохомъ Митрофанъ и прихлебнулъ съ блюдечка чай.
Я хотѣлъ кашлянуть и тѣмъ дать знать имъ о моемъ присутствіи, но...
-- Птица такая есть, Авдотья Поликарповна,-- опять заговорилъ Митрофанъ,-- эта птица, по Божьему попущенію, разноситъ огонь... гдѣ сядетъ, тамъ и вспыхнетъ... Ни чѣмъ не зальешь...
"Подожду еще минутку, пока онъ о птицахъ, будетъ разсуждать",-- подумалъ я.
-- О-охъ!-- вздохнула няня и звонко прикусила сахаръ.-- Богъ долго терпитъ, а покараетъ, такъ будешь вѣкъ помнить...
-- А барынька-то красивая была?-- спросила старушка, немного погодя.
-- Писаная красавица, такая то-ись, что ни въ жисть!... Говорятъ люди, патретъ ея у барина есть... случайно видѣли, а онъ никому не показываетъ... прячетъ...
Митрофанъ въ свою очередь энергически прикусилъ сахаръ и продолжалъ:
-- Что красота, Авдотья Поликарповна? это тлѣнъ! А вотъ тутъ-то у нея ничего не было... Прахомъ пошла красота...
-- А когда же она умерла?-- полюбопытствовала няня...
-- Сказываютъ, что въ чужихъ краяхъ, вотъ въ эфтомъ самомъ домѣ сумасшедшихъ, о которомъ я говорилъ-то, а навѣрно никто не знаетъ.
-- Ребеночка-то жаль, Митрофанъ Сергѣичъ!
-- И ребеночка жаль, и его жаль... Онъ баринъ хорошій...
-- Зимою, говоришь ты, пожаръ этотъ приключился, и въ ночную пору1?
-- Да, зимою, и въ ночную пору,-- подтвердилъ собесѣдникъ.
Слышно было, какъ онъ опрокинулъ стаканъ на блюдечко, поставилъ на столъ и поднялся съ мѣста.
-- Благодаримъ покорно и просимъ прощенья... Завтра надо чуть свѣтъ...
-- Рано еще! Выкушали бы еще стаканчикъ,-- упрашивала няня.
Гость рѣшительно отказался. Няня проводила его со свѣчею и затѣмъ направилась въ мою комнату.
Мы, разумѣется, встрѣтились.
-- Ты давно пришелъ, Сеничка?
-- Нѣтъ, только что,-- отвѣчалъ я, стараясь не глядѣть на нее.
Голосъ совѣсти, увы! не могъ заглушить во мнѣ желанія знать подробности. Но какъ это сдѣлать?.... Я считалъ неумѣстнымъ пускаться въ разспросы, такъ какъ это значило-бы выдать себя. Гораздо лучше обождать, пока старушка сама выскажется. Въ былое время она разсказывала мнѣ все, а теперь, какъ нарочно, хранила молчаніе.
Засвѣтивъ лампадку передъ образомъ и бережно уложивъ мои вещи, няня собиралась уже уходитъ.
-- Няня, ты будь, пожалуйста, осторожнѣе съ огнемъ,-- сказалъ я, закутываясь въ одѣяло....
-- Почему, Сеничка?
-- Не дай Богъ -- пожаръ!.... домъ деревянный... сгоритъ все! Что тогда будемъ дѣлать?
-- Господь съ тобою,-- молвила няня, крестя мнѣ лобъ,-- не первый годъ живу въ домѣ-то, порядки знаю...
-- То-то порядки! А ты послушай, что говорятъ: тутъ горитъ, тамъ горитъ... Птица такая есть, няня...
-- Птица-то, можетъ быть, есть, а можетъ быть и нѣтъ, а только тебѣ, Сеничка, спать давно пора....
Нѣтъ, обиняками съ ней ничего не подѣлаешь!
-- Няня, у тебя Митрофанъ въ гостяхъ былъ?
-- Былъ и ушелъ.
-- Разскажи-ка, о чемъ вы съ нимъ толковали... Ты говори, а я такъ сладко засну...
Няня усмѣхнулась и присѣла на мою кровать. Это служило добрымъ знакомъ...
-- Смотри-же, засыпай скорѣе!
Я закрылъ глаза.
-- Митрофанъ былъ на хуторѣ,-- начала старушка,-- и забавился тамъ съ полдня... Пошли съ прислугой тары да бары, и насказали ему съ три короба про прежнее житье-бытье господъ-то... Богатые, говорятъ, были. Домъ -- что твоя полная чаша... Жили не здѣсь, а въ городѣ... какъ, бишь, его? такое названіе, что и Митрофанъ не могъ выговорить...
-- Не трудись, няня, припоминать, городъ этотъ я изъ географіи узнаю...
-- Ну, вотъ, все у нихъ, кажись, было, а счастья да ладу не было... Она любила балы да театры, а онъ, какъ вернется со службы, пойдетъ въ дѣтскую да съ ребенкомъ няньчится...
-- Кто же этотъ ребенокъ, няня?
-- Тотъ самый, что ты Жучкомъ прозвалъ...
-- Не Жучкомъ, а Жукомъ,-- поправилъ я ее.
-- Все одно, Сеничка... Помнишь, я говорила тебѣ въ первый разъ, какъ онъ къ намъ пришелъ, что у него искра въ глазу есть?
-- Помню...
-- Вотъ, теперь люди и разсказывали Митрофану, что Жучекъ этотъ черезъ полымя прошелъ, оттого и искра осталась.
-- Какъ же это можетъ быть, няня?-- молвилъ я, забывая обѣщаніе уснуть и садясь на постели.
-- Все можетъ быть! ты только не перебивай... Наканунѣ того дня, какъ барыня рѣшила въ чужіе край ѣхать и ребенка съ собой взять, случился у нихъ пожаръ... Въ домѣ всѣ спали...
-- Это было ночью,-- пояснилъ я.
-- Да, ночью... Поднялась такая суматоха, что страсть!... Всѣ потеряли голову. Барыня кинулась спасать сынка, да вмѣсто него Схватила только подушку и съ нею выбѣжала на улицу... Какъ тутъ увидѣла она, что домъ-то весь въ огнѣ, а ребенка-то при ней нѣтъ, такъ, бѣдная, и повалилась въ снѣгъ...
-- Видишь, няня, ты забыла мнѣ сказать, что зима была...
-- Позабыла, Сеничка... Барыньку подняли, снесли въ сосѣдній домъ. Доктора разные лечили ее, а все-таки не вылечили: она сошла съ ума и никого изъ своихъ не признавала. Жучка спасла мамка Андревна.. Намочила простыню водой, закуталась сама и его закутала, да такимъ манеромъ по горѣвшей лѣстницѣ и спустила... Жучокъ-то, говорятъ, все на огонь смотрѣлъ глазенками и улыбался: любо ему было...
Часы пробили десять. Няня встрепенулась и поднялась, чтобъ уйти.
-- Не думай ни о чемъ и засыпай скорѣе,-- сказала она, перекрестивъ, по обыкновенію, мой лобъ.
-- Няня!-- крикнулъ я, когда она уже вышла.
-- Что тебѣ еще, Сеничка?-- спросила старушка.
-- Ты забыла разсказать мнѣ про птицу....
-- Какую такую птицу?
-- Такую, что огонь разноситъ...
-- Пустое говоришь! Я думала, за дѣломъ позвалъ.... Спи!
Я повернулся на другой бокъ, но тутъ вспомнился дядюшкинъ добрый совѣтъ -- поразмыслить. "Честно-ли это?-- Не совсѣмъ честно"! отвѣчалъ внутренній голосъ. Я далъ себѣ слово -- никогда никого больше не разспрашивать...