въ которой читатель вмѣстѣ со мною видитъ остальное.
-- Пора, пора вставать! спать двое сутокъ не годится,-- говорилъ человѣкъ съ рябоватымъ, совершенно круглымъ лицомъ, тотъ самый, что клалъ мнѣ на голову компрессы.
Это былъ нашъ фельдшеръ.
Съ помощью его я облекся въ зеленый халатъ, надѣлъ на ноги огромныя туфли, наконецъ, всталъ и улыбнулся:
-- Неужели двое сутокъ?
-- Ну-ка, попытайтесь походить,-- сказалъ фельдшеръ...
Я попытался; туфли то и дѣло падали, но и ноги были, какъ будто, не мои, а чужія.
-- Ничего, ладно!-- замѣтилъ фельдшеръ ласковымъ тономъ и ушелъ въ другую комнату, приготовлять больнымъ чай.
Я направился несовсѣмъ твердыми шагами къ зеркалу, напротивъ. Вмѣстѣ съ мной, но только съ другой стороны, приплелся туда-же мальчуганъ моего роста, съ повязанной головой, синими пятнами на лицѣ и запекшейся кровью на верхней губѣ...
-- Это что за рожа?-- невольно спросилъ я вслухъ, и совсѣмъ напрасно, потому что предо мною было мое собственное отраженіе.
Я хихикнулъ, но затѣмъ меня взяло серьезное раздумье. Что скажутъ мама и няня? вѣдь тутъ нельзя будетъ сослаться на мухъ... Что, если онѣ рѣшатъ, несмотря на всѣ доводы дядюшки, взять меня изъ школы? Нѣсколько дней назадъ я согласился-бы на это охотно, теперь -- нѣтъ! Теперь это невозможно, потому что пришлось-бы порвать крѣпкую связь, которая образовалась между мною и школой... Теперь, когда я вынырнулъ на поверхность, дышалъ полной грудью, чувствуя въ себѣ біеніе той жизни, о которой я мечталъ,-- теперь было поздно думать о возвратѣ!
-- Хорошо они докончили!-- резюмировалъ я громко свои мысли, безъ малѣйшаго злобнаго чувства противъ кого бы то ни было.
Затѣмъ, все яснѣе и яснѣе стали припоминаться нѣкоторыя подробности схватки, и одна изъ нихъ заставила меня разсмѣяться, не смотря на боль въ головѣ.
-- Вотъ и чай готовъ,-- объявилъ фельдшеръ, входя въ комнату.
Но мнѣ было не до чая.
-- Не знаешь-ли, голубчикъ, кого это я такъ свиснулъ вмѣсто Жука?
Онъ тоже разсмѣялся и покачалъ головою:
-- Не знаю. Кто васъ тамъ, шалуновъ, разберетъ!..
-- Зачѣмъ-же вы повязку-то сняли?-- продолжалъ фельдшеръ, поднимая съ полу, какой-то платокъ.-- Надо ее оставить, пока Карлъ Иванычъ придетъ...
-- Кто это Карлъ Иванычъ?
-- Нашъ докторъ...
Мнѣ положительно было весело! Я обнялъ фельдшера, и еслибъ въ эту минуту попался на глаза самъ Карлъ Иванычъ, я заключилъ бы и его въ объятія.
-- Чего они такъ долго спятъ? вѣдь пора!-- замѣтилъ я, указывая на двухъ больныхъ, лежавшихъ въ той-же комнатѣ.
-- Пора-то пора,-- отвѣчалъ фельдшеръ,-- но вотъ этого бѣднягу, Солипева, трясла всю ночь лихорадка, а тотъ длинный, Борисовъ, пришелъ сюда лишь для того, чтобъ побольше спать... Его не добудишься!
-- Не безпокойся, разбужу, кого хочешь,-- отвѣчалъ я самоувѣренно.
Блѣдное лицо Солнцева имѣло страдальческій видъ... Недолго раздумывая, я чмокнулъ бѣднягу въ лобъ. Онъ открылъ глаза.
Мы встрѣтились въ первый разъ, но мнѣ казалось, что я зналъ его съ давнихъ поръ.
-- Здравствуй, Солнцевъ! Будемъ вмѣстѣ чай пить.
-- Будемъ,-- согласился онъ.
Одного было мало. Я подошелъ къ Борисову, и такъ какъ онъ не отзывался на приглашеніе, то пришлось его толкать.
Не открывая глазъ, онъ лѣниво привсталъ, потянулся за туфлей, стоявшей тутъ-же на табуреткѣ, и, прежде чѣмъ я сообразилъ, въ чемъ дѣло, хватилъ меня по лбу.
-- Этого не добудиться,-- повторилъ въ утѣшеніе мнѣ фельдшеръ.
Итакъ, мы пили чай только вдвоемъ.
Я разсказалъ Солнцеву въ краткихъ, но выразительныхъ словахъ всю свою исторію... Молодая жизнь била во мнѣ ключомъ, а онъ слушалъ съ грустной улыбкой. Бѣдный Солнцевъ! Ты какъ цвѣтокъ увялъ, не успѣвши расцвѣсть...
-- Директоръ идетъ, господа!-- возразилъ смотритель лазарета, застегивая на-бѣгу свой форменный сюртукъ.
Мы поспѣшили стать у своихъ кроватей.
Почтенный Карлъ Иванычъ слѣдовалъ за начальствомъ на строго опредѣленномъ разстояніи и еще издали предложилъ намъ высунуть языки.
Пока Карлъ Иванычъ опредѣлялъ мой пульсъ но своему хронометру, директоръ внушительнымъ тономъ читалъ наставленіе о томъ, какъ надо вести себя съ товарищами, чтобы избѣжать непріятныхъ послѣдствій.
О, теперь я зналъ это лучше его! Глядя пристально въ синія очки, я занятъ былъ рѣшеніемъ неотвязчиваго вопроса: "Кого-же, наконецъ, я такъ хватилъ вмѣсто Жука?"
Между тѣмъ Карлъ Иванычъ рѣшалъ мою участь.
-- Этотъ мальшикъ можно завтра зовсѣмъ выписывать,-- молвилъ онъ.
Если-бы онъ не отошелъ къ другому, я бросилсябы къ нему на шею.
Завтра!.. Приходилось безпрестранно глядѣть на стѣнные часы, но стрѣлки ихъ, казалось, стояли неподвижно...
Сердце сильно билось, когда, на, другой день, я подходилъ къ своему классу.
Еще такъ недавно, пробирался я по этому самому корридору, озираясь по сторонамъ, чтобъ меня не зацѣпилъ кто-нибудь. Теперь шествіе мое походило на тріумфальное. Спереди и сзади толпился молодой народъ, и въ толпѣ слышались лестные отзывы на счетъ моихъ синяковъ и верхней губы въ особенности.
Громкія, радостныя восклицанія привѣтствовали мое появленіе въ классѣ. И дружески кивалъ головою, пожималъ руки направо и налѣво, но не отвѣчалъ на сыпавшіеся отовсюду вопросы.
Настоятельнѣе другихъ требовалъ отвѣта одинъ изъ товарищей, Филипповъ, котораго называли, для краткости, Филей.
-- Сенька, другъ, скажи: за что ты меня такъ хватилъ? а?
-- Ага! Такъ это былъ ты, Филя!-- вскричалъ я вмѣсто отвѣта.
Взрывъ хохота помѣшалъ нашему оригинальному объясненію.
Филя былъ мой сосѣдъ по классу. Наружность его представляла полный контрастъ съ Жукомъ: на сколько тотъ былъ черномазъ, настолько этотъ поражалъ бѣлизною и нѣжнымъ цвѣтомъ. Волосы его напоминали ленъ и были всегда тщательно причесаны; темно-каріе глаза сверкали веселостью; въ фигурѣ и манерахъ проглядывала щеголеватость. Товарищи смотрѣли на него какъ на юношу, искусившагося въ свѣтскихъ удовольствіяхъ. Онъ хорошо танцовалъ и бойко говорилъ по-французски, чѣмъ немногіе могли похвастаться. Главною же. такъ сказать, выдающеюся чертою характера Фили -- было непомѣрное любопытство. Онъ долженъ былъ все знать и все слышать. Его крайне тревожило, если кто-нибудь передавалъ на ухо другому секретъ, не сообщивъ предварительно ему, Филѣ. Этой чертѣ соотвѣтствовалъ какъ нельзя болѣе длинный носъ. Вообще этотъ носъ не нарушалъ благообразія лица; но когда Филя что-либо подслушивалъ, то выраженіе его, благодаря носу, было самое комическое... Совершенно понятно, почему дружный смѣхъ былъ отвѣтомъ на сдѣланный имъ вопросъ.
-- Ты у меня зубъ вышибъ, Сеня!-- продолжалъ Филя.-- Вотъ, посмотри самъ...
Сказавъ это, онъ широко раскрылъ ротъ и, схвативъ мой указательный палецъ, желалъ, какъ кажется, убѣдить меня наглядно въ справедливости своихъ словъ.
Хохотъ возобновился.
-- Оставь, Филя, самъ виноватъ!-- замѣтилъ кто-то.-- Зачѣмъ всюду суешь свай носъ...
-- Сенька молодецъ!!-- послышались восклицанія.-- Хотя тебя и поколотили, а все-таки ты молодецъ! Филька, не приставай! Вѣдь не послѣдній же зубъ онъ у тебя выбилъ!...
-- Да тутъ дѣло не въ зубѣ, а я хотѣлъ-бы только знать...-- оправдывался Филя.
Я стоялъ смущенный и счастливый. Никогда никакой успѣхъ не доставлялъ мнѣ такого удовольствія; никакой аттестатъ не могъ сравниться въ моихъ глазахъ съ этимъ простымъ, но задушевнымъ восклицаніемъ: "Молодецъ"!
-- А гдѣ-же Жукъ?-- спросилъ я, когда волненіе нѣсколько улеглось.
-- Жукъ все еще въ карцерѣ,-- отвѣчалъ Филя.-- Совсѣмъ отощалъ, бѣдненькій! Ѣсть нечего, работы никакой... Вотъ, только и сдѣлалъ эту дудку.
При этихъ словахъ Филя что-то вытащилъ изъ кармана и издалъ надъ моимъ ухомъ пронзительный звукъ, отъ котораго меня покоробило. Дудку сейчасъ-же перехватили, и она пошла гулять по рукамъ.
-- Меня выпустили изъ карцера только вчера вечеромъ,-- добавилъ Филя.
-- И ты сидѣлъ въ карцерѣ?
-- Еще-бы!-- весело вскричалъ онъ.-- Вѣдь, сказать по правдѣ, это моя работа...
Филя слегка коснулся моей губы.
Вошелъ учитель, и мы всѣ разсѣялись по своимъ мѣстамъ.
Но и во время урока отощавшій Жукъ не выходилъ у меня изъ головы... Мы съ Филей тутъ-же условились навѣстить Жука вечеркомъ, когда надзоръ за нами ослабѣвалъ.
Никогда такъ долго не тянулись классы. Нѣмецъ Шильманъ, какъ-бы угадывая мое нетерпѣніе, заставлялъ насъ въ сотый разъ разсказывать во всей подробности о мальчикѣ, вздумавшемъ просить за обѣдомъ соли вмѣсто говядины.
-- Nicht so! nicht so!-- останавливалъ онъ разказчика, и исторія начиналась снова.
Любопытный Филя, наконецъ, не выдержалъ:
-- Желалъ-бы я знать,-- обратился онъ къ учителю по-нѣмецки,-- желалъ-бы я знать, живъ-ли еще этотъ интересный мальчикъ?
-- Punctum!-- закричалъ Шильманъ, указывая перстомъ на списокъ учениковъ, лежавшій передъ старшимъ по классу.
-- Неужели умеръ?-- спросилъ Филя съ испугомъ.
-- Noch ein Punctum!!
Punctum ставились какъ за разсѣянность, такъ и за неумѣстные разговоры. Послѣ трехъ такихъ отмѣтокъ, провинившагося записывали на особый листокъ, который вручался инспектору для надлежащаго взысканія. Хорошо зная это, я шепотомъ началъ упрашивать Филю умѣрить любопытство, такъ какъ если-бы его наказали, то мы не могли-бы исполнить нашъ планъ, и бѣдный Жукъ умеръ-бы въ карцерѣ съ голоду... Филя далъ мнѣ слово больше ни о чемъ не разспрашивать, но, взамѣнъ, я долженъ былъ отдать ему мою единственную резинку...