о томъ, что происходило въ карцерѣ.
Вожделѣнный вечеръ, наконецъ, наступилъ...
Спотыкаясь и безпрестанно наталкиваясь то другъ на друга, то на какіе-то предметы, пробирались мы съ Филей по темному и холодному корридору.
-- Ай, ай!-- воскликнулъ Филя, шествовавшій впереди.
-- Что съ тобой?
-- Ткнулся носомъ въ какой-то сундукъ...
-- Экая невидаль!
И вслѣдъ за тѣмъ со мной происходило тоже самое.
-- Кто тутъ?-- окликнулъ насъ знакомый хриплый голосъ Михѣича, когда мы вошли въ пустую комнату, раздѣленную перегородкой на двѣ части.
Онъ сидѣлъ на корточкахъ и чиркалъ о стѣну сѣрными спичками, пытаясь зажечь ночникъ.
-- Свои!-- сказалъ Филя.
Свѣтъ спички на мгновеніе озарилъ большую мохнатую голову и лицо, обросшее до самыхъ глазъ черными съ просѣдью волосами.
-- Эхъ, барчуки, барчуки! Вы знаете, вѣдь, что эфтаго...
Хитрый Филя сунулъ ему что-то въ руку и твердымъ голосомъ сказалъ:
-- Можно!
Въ глазахъ Михѣича сверкнула снисходительная улыбка, и онъ только махнулъ рукой.
-- Пусти насъ къ Жуку, Михѣичъ!
-- Пустить-то, пожалуй, пущу,-- проговорилъ Михѣичъ, почесывая за ухомъ,-- да только...
-- Что?-- спросили мы.
-- Спитъ Жучокъ... будить жаль!...
Дверь перегородки отворилась, и при слабомъ мерцаніи ночника мы увидѣли нашего товарища, свернувшагося клубкомъ на скамейкѣ, прикрытой соломой.
Филя зажегъ стеариновый огарокъ и поставилъ его на табуретѣ, рядомъ съ жестяной кружкой и корочкой чернаго хлѣба.
-- Осторожнѣй съ огнемъ, барчуки!-- посовѣтовалъ намъ Михѣичъ и вышелъ.
Мы поспѣшно выложили изъ кармановъ запасы провизіи и послѣ того растолкали спавшаго Жука.
Онъ вскочилъ, протеръ глаза, посмотрѣлъ на насъ, потомъ на огарокъ и, наконецъ, на съѣстные припасы...
-- Это мнѣ?
-- Ѣшь, Жукъ!-- сказалъ Филя.
Онъ не заставилъ себя упрашивать...
Проглотивъ послѣдній кусокъ, Жукъ взялъ въ руку огарокъ и посмотрѣлъ, не упало-ли что случайно подъ скамью и подъ табуретъ; но тамъ ничего не оказалось.
-- Все!-- произнесъ онъ, успокоившись, и прибавилъ:
-- Все! а казалось такъ много....
Я не спускалъ съ него глазъ: лицо его осунулось, и. онъ. сталъ, какъ-будто, меньше.
Филя заговорилъ первый:
-- Это Сеня подговорилъ меня придти къ тебѣ, Жукъ,-- сказалъ онъ.
Жукъ улыбнулся, положилъ руки мнѣ на плечи и принялся меня разсматривать, поворачивая то въ одну, то въ другую сторону.
-- Ты изъ лазарета, Сенька?
-- Да, Жукъ!
-- Что-же Карлъ Иванычъ сказалъ? пройдетъ это? слѣдовъ не будетъ?
-- Ничего не будетъ!-- вскричалъ я.
Улыбка сбѣжала съ лица Жука; онъ глядѣлъ серьезно...
-- Знаешь-ли, Жукъ, кто швырнулъ въ тебя географіей? Вѣдь это не онъ...
-- Знаю!
Онъ вздохнулъ, привлекъ меня къ себѣ и посадилъ рядомъ. Филя присѣлъ съ нами на краю скамейки.
-- Какой-же я оселъ!-- замѣтилъ Жукъ, и затѣмъ сказалъ:-- Ты на меня очень сердишься?
-- Нисколько!
-- Если такъ,-- вскричалъ Жукъ,-- если такъ, то ты, Сенька, долженъ исполнить мою просьбу!..
Со свойственной ему живостью онъ вскочилъ на ноги. Я тоже. Скамья опрокинулась, и бѣдный Филя грохнулся на полъ.
Жукъ привлекъ вниманіе Михѣича.
-- Эфтаго нельзя, барчуки!-- сказалъ онъ, показываясь въ дверяхъ и грозя пальцемъ.
-- Можно!-- возразилъ Филя, поднимаясь съ полу.
-- Какую-же просьбу? Какую?-- приставалъ я къ Жуку.
-- Дай сперва слово, что исполнишь.
-- Изволь...
-- Просьба вотъ въ чемъ,-- сказалъ Жукъ совершенно серьезно.-- Хвати меня такъ, чтобы въ ушахъ зазвенѣло... понимаешь?
И онъ подставилъ мнѣ лѣвую щеку.
Филя, присоединившійся-было къ намъ, благоразумно отскочилъ въ сторону.
-- Вотъ такъ, какъ меня тогда,-- пояснилъ онъ мнѣ издали...
-- Ты шутишь, Жукъ?
-- Не шучу! Ты далъ слово....
Довольно звонкая пощечина раздалась подъ мрачнымъ сводомъ карцера. Филя привскочилъ отъ восторга.
Одинъ Жукъ казался недоволенъ:
-- Не то,-- молвилъ онъ, тряхнувъ головою,-- не то, совсѣмъ не то...
Симпатичное лицо его смотрѣло угрюмо.
-- Тогда лучше такъ!-- вскричалъ я, бросаясь къ нему на шею.
Ахъ, какъ давно хотѣлось мнѣ это сдѣлать!..
Онъ живо подхватилъ меня, перевернулъ нѣсколько разъ въ воздухѣ и поставилъ на скамью.
-- Слушай, Сенька! есть у тебя мячикъ?
-- Нѣтъ...
-- Ну, такъ бери вотъ этотъ!
Порывшись въ соломѣ, Жукъ вытащилъ оттуда большой резиновый мячикъ собственной работы и вложилъ его мнѣ въ руку.
Многіе, въ томъ числѣ и Филя, предлагали ему все, что угодно, за эту вещицу, но онъ ни на что, не соглашался.
-- Вотъ ужь кому повезетъ, такъ повезетъ!-- рѣшилъ, вздохнувъ, Филя.
Но Жука и это не удовлетворило:
-- Если тебѣ полюбится изъ моихъ вещей какая-нибудь,-- сказалъ онъ мнѣ,-- ты не спрашивай, а прямо тащи... Слышишь, Сенька, я этого требую. Тащи!
Такъ извинился передо мною Жукъ. Онъ ни разу не обмолвился словомъ прости, но блескъ его добрыхъ глазъ, порывистыя движенія, подъ которыми скрывалось что-то свое, въ высшей степени оригинальное и милое, говорили краснорѣчивѣе всякой ласки, всякаго извиненія.
-- Пора вамъ убираться отсель, барчуки,-- объявилъ намъ Михѣичъ,-- не равно дирехтуръ придетъ... бѣда!
Эта угроза не могла не подѣйствовать.
-- Прощай, Жукъ!-- сказали мы.
-- Кстати, не знаете-ли, когда меня выпустятъ?-- спросилъ Жукъ.-- Тутъ меня скоро крысы заѣдятъ... Посмотри, сапогъ перегрызли!
И онъ показалъ намъ свой сапогъ.
-- Тебя выпустятъ послѣ-завтра,-- утѣшилъ его Филя.-- Я совсѣмъ случайно слышалъ, какъ директоръ шептался объ этомъ съ Зеленинымъ.
-- Вотъ кстати подслушалъ, Филя!.. До свиданія, Сенька!
Онъ протянулъ руки, но пожатія не послѣдовало, такъ какъ потерявшій терпѣніе Михѣичъ схватилъ Филю и меня въ охапку и вынесъ въ корридоръ.
-- Покойной вамъ ночи, барчуки!