изъ которой читатель знакомится съ дядюшкою Андреемъ Иванычемъ.
Дядюшка Андрей Иванычъ, братъ моей матери, любилъ держать рѣчь... Говорилъ онъ хорошо и, главное, убѣдительно, отдѣляя одну мысль отъ другой облаками дыма изъ черешневой трубки съ янтарнымъ мундштукомъ... Пуфъ!
-- Чтобы стать отважнымъ пловцомъ, надо того... броситься сразу въ пучину! Пуфъ!!. Если не хватаетъ духу, то нужно,-- понимаешь-ли, сестра?-- нужно, чтобы кто другой толкнулъ... Побарахтаешься, хлебнешь водицы и -- того... всплывешь наверхъ. Пуфъ! пуфъ!.. Жизнь! Что такое жизнь, какъ не искусство держаться на водѣ, потому и говорится: житейское море... Вѣрь, сестра, мальчуганъ не будетъ мужчиной, если того... не испытаетъ борьбы, не окунется въ это море. Вотъ такъ -- бултыхъ!!.
Дядюшка былъ старый отставной морякъ. Онъ недавно перебрался въ нашъ городъ и поселился у насъ на правахъ ближайшаго холостаго родственника.
Я догадывался, что разговоръ шелъ обо мнѣ, десятилѣтнемъ мальчикѣ.
Не смотря на то, что дѣло было послѣ вечерняго чая и глаза мои уже смыкались подъ вліяніемъ сладкихъ грезъ, я сознавалъ, что пучинѣ и житейскому морю предназначалось играть роль именно въ моей жизни. Допуская ихъ въ переносномъ смыслѣ, съ ними можно было помириться, но меня смущало одно энергическое восклицаніе бултыхъ!!-- тѣмъ болѣе, что дядюшка сопровождалъ его особеннымъ тѣлодвиженіемъ. Отложивъ въ сторону трубку и газету, онъ наклонялъ свою серебристую, гладко остриженную голову, вытягивалъ передъ собою коротенькія пухлыя руки и беззавѣтно устремлялся въ пространство, какъ бы въ самую глубь. Безъ сомнѣнія, море было его любимою стихіею; положимъ, что три раза онъ объѣхалъ вокругъ свѣта и искусился въ борьбѣ съ бурями; но зачѣмъ было колыхать до основанія нашу мирную, безмятежную жизнь среди акацій и жасминовъ? Зачѣмъ толковать о какомъ-то морѣ, когда, волею судьбы, мы посажены были въ самый центръ материка?
Мамѣ, старой нянѣ и мнѣ до сей поры казалось, что можно и должно намъ жить лишь всѣмъ вмѣстѣ, неразрывно, въ нашей глуши.
Впрочемъ, мама понимала, что вѣкъ продолжаться такъ не можетъ; иногда она объ этомъ думала, въ тѣ минуты, когда брала меня на колѣни и цаловала въ кудрявую голову.
-- Вотъ, Сеня, когда ты выростешь...
Я не давалъ ей окончить фразу, горячо увѣряя, что этого никогда не будетъ, что я совсѣмъ не желаю расти...
Мое мнѣніе вполнѣ раздѣляла няня. Она не могла даже представить себѣ, какъ это я буду обходиться безъ ея помощи и совѣтовъ. Я былъ послѣднимъ ея питомцемъ и, вѣроятно, послѣднею привязанностью на склонѣ дней. Она не разъ вспоминала былое... Много дѣтей, такихъ какъ я, выростила и избаловала няня, и всѣ ея любимцы вышли, какъ она сама говорила, безпрокіе: "Этотъ -- сорванецъ, тотъ -- повѣса"... Отчего? Оттого, что ихъ взяли одного за другимъ изъ-подъ ея крылышка. Старушка тщательно оберегала меня отъ опасностей сдѣлаться сорванцемъ или повѣсой. Когда сосѣдніе мальчики приглашали поиграть съ ними въ горѣлки или въ снѣжки, она не пускала меня.
-- Сеничка, не ходи! Ножку, ручку, а то, не дай Богъ, и головку свихнутъ, а починить не починятъ...
-- Какъ-же быть, няня? Мнѣ хочется...
-- Погоди! ужо придетъ Соничка: вдвоемъ наиграешься съ нею...
Соня была моя двоюродная сестра, хорошенькая двѣнадцатилѣтняя блондинка, но она занималась мною лишь тогда, когда ничего не предстояло болѣе интереснаго.
Такая домашняя обстановка сдѣлала свое дѣло. Время отъ времени на меня стала находить странная мечтательность, граничившая съ разсѣянностью. При нашихъ прогулкахъ я подолгу останавливался надъ ручьемъ въ рощѣ, опустивъ голову, или же передъ стаей галокъ, бездѣльно увивавшихся вокругъ шпица колокольни, причемъ голова моя откидывалась назадъ. Въ такія минуты я размышлялъ обо всемъ, кромѣ того, что было передъ глазами.
И вдругъ повѣяло чѣмъ-то новымъ! Перспектива чего-то неизбѣжнаго, роковаго открылась нашимъ взорамъ, и въ воздухѣ прозвучали впервые странныя слова: борьба и бултыхъ!
-- Братецъ, все это прекрасно, но не рано-ли?-- замѣчала кротко мама.-- По моему, надо бы подготовить Сеничку и гимнастикой, и танцами...
Братецъ щурилъ лукавые глазки и улыбался.
-- Подготовляй, посмотримъ... пуфъ!
Въ саду, передъ балкономъ, поставили что-то въ родѣ мачты и веревочной лѣстницы; если я падалъ сверху, то не иначе какъ -- или въ объятія няни, или на мягкое сѣно. Кромѣ того, приглашенъ былъ извѣстный своею граціозностью мосье Пиша, учитель танцевъ: подъ его руководствомъ я выдѣлывалъ очень замысловатыя на. Но дядюшкѣ и этого было мало.
-- Пусть будетъ... того... танцмейстеромъ,-- говорилъ онъ,-- но, все-таки, Мари, надо, чтобъ мальчикъ крѣпко держался на ногахъ, а то посмотри: вѣтеръ дунулъ -- и нѣтъ человѣка!
-- Ахъ, братецъ, оставьте!-- восклицала мама.
Дядюшка незамѣтно подставлялъ ногу, и я растягивался на полу самымъ добросовѣстнымъ образомъ.
-- Вотъ видишь, Мари!
Въ одно прекрасное утро я узналъ, что меня отдадутъ въ мѣстное училище, пользовавшееся очень хорошей репутаціей.
-- А какъ-же съ экзаменами, братецъ?
-- Не безпокойся! подготовлю его самъ въ одинъ, того... мѣсяцъ,-- рѣшилъ дядюшка.
На другой же день мы начали подготовляться. Уроки происходили по утрамъ, въ комнатѣ дядюшки. Выгнавъ предварительно платкомъ или салфеткой всѣхъ докучливыхъ мухъ, дядюшка плотно затворялъ окна и двери. Прочитавъ молитву, мы чинно усаживались за столъ, заваленный книгами, но подвижная натура старика брала свое, и, минуту спустя, мы оба торопливо расхаживали по комнатѣ: онъ впереди, а я сзади. Дядюшка наглядно объяснялъ мнѣ годовое и суточное вращеніе земли; при этомъ онъ старался описывать своей фигуркой возможно правильный кругъ; я обязательно долженъ былъ поспѣвать за нимъ въ качествѣ спутника нашей планеты -- луны. Случалось, что происходило столкновеніе этихъ тѣлъ, и тогда дядюшка сердился не на шутку.
Несравненно успѣшнѣе шло преподаваніе ариѳметики; самыя сложныя задачи рѣшались весьма просто: при помощи яблоковъ, вишенъ, орѣховъ и т. п. Разъ рѣшеніе было вѣрно, дядюшка довольно равнодушно взиралъ на совершенное уничтоженіе этихъ научныхъ пособій.
Но бывала бѣда, если я задумывался и отвѣчалъ невпопадъ. Дядюшка, всегда снисходительный, мгновенно превращался въ маленькаго льва, ищущаго кого поглотить... Я прятался, онъ меня настигалъ всюду; легкая мебель падала на полъ, тяжелая -- трещала. Къ счастію, мама или няня всегда были не подалеку... Меня уводили въ другую комнату, въ то время какъ дядюшка жадно глоталъ сахарную воду изъ преподнесеннаго ему стакана, въ видахъ успокоенія нервовъ.
Развивая мой умъ, дядюшка старался закалить мое тѣло въ борьбѣ физической. Уроки борьбы происходили обыкновенно передъ обѣдомъ, въ залѣ.
Борьба состояла изъ двухъ отдѣленій: въ первомъ я долженъ былъ защищаться, во второмъ -- нападать. О защитѣ не стоитъ упоминать; по выраженію дядюшки, она была "того... ниже критики". Нападеніе шло удачнѣе, но и тутъ меня стѣсняло строгое правило поражать только тѣ мѣста противника, которыя были заранѣе очерчены мѣломъ. Чаще всего я попадалъ туда, куда не слѣдовало, именно -- въ носъ, который, по мнѣнію дядюшки и всѣхъ близкихъ людей, представлялъ не только самую выдающуюся, но и самую красивую черту его добродушнаго лица.
-- Вотъ и того... ротозѣй!-- замѣчалъ дядюшка и направлялся къ зеркалу, осматривать поврежденіе.
На лицѣ мамы и моемъ написано было сокрушеніе о случившемся; одна няня не только не сокрушалась, но, какъ будто, радовалась:
-- По дѣломъ ему,-- ворчала она,-- добрый онъ человѣкъ -- слова нѣтъ, а на томъ свѣтѣ отвѣтитъ,-- охъ! отвѣтитъ за то, что изъ Сенички драчуна сдѣлалъ...
-- Хе, xи, хе!-- произнесъ однажды дядюшка, подводя меня за руку къ мамѣ.
Этотъ простой, повидимому, звукъ: хе, хе, хе! никто не умѣлъ произносить такъ, какъ Андрей Иванычъ: тутъ одновременно слышались и добродушная усмѣшка, и затаенное лукавство.
Мама отвела глаза отъ работы и взглянула на насъ вопросительно...
-- Приготовилъ Сеньку,-- продолжалъ дядюшка,-- приготовилъ, и денька черезъ два... того... на экзаменъ маршъ!
-- Очень вамъ благодарна, братецъ, но зачѣмъ такъ торопиться? пусть отдохнетъ...
Говоря это, бѣдная мама хорошо знала, что легче было перевернуть міръ, чѣмъ измѣнить рѣшеніе дядюшки.
-- Сеня, ты радъ?-- обратилась она ко мнѣ, цалуя въ лобъ.
Я не видѣлъ ея лица: передъ глазами разстилался туманъ, но вліяніе дядюшки уже придало мнѣ необходимое мужество.
-- Да, мама, кажется, радъ!
-- Хе, хе, хе!-- повторилъ дядюшка.
Въ самое утро экзамена Андрей Иванычъ старался поразить всѣхъ насъ своимъ хладнокровіемъ, но это ему какъ-то не удавалось. Облекшись, для парада, во флотскій мундиръ, онъ долго искалъ свои очки; когда ему ихъ подали, оказалось, что нужны не очки, а кисетъ; послѣднюю вещь найти было очень трудно, потому что, какъ потомъ оказалось, дядюшка, бѣгая по комнатамъ, крѣпко держалъ кисетъ въ лѣвой рукѣ.
-- Бери примѣръ съ меня, Сеня,-- говорилъ онъ мимоходомъ,-- видишь, я совсѣмъ того... не волнуюсь...
Туманъ, о которомъ я упомянулъ, окружалъ меня и во время экзамена, но подчасъ, когда, отвернувшись отъ черной доски, я устремлялъ взоръ въ глубину комнаты, то могъ различить дядюшку. Уподобившись прежнему оптическому телеграфу, онъ продѣлывалъ руками и головою самые разнообразные сигналы... Для меня важны были не эти сигналы, а его личное присутствіе.
По окончаніи экзамена, дядюшка подошелъ къ доскѣ и принялъ дѣятельное участіе въ глубокихъ поклонахъ, которые я отвѣшивалъ направо и налѣво.
Высокій черный господинъ въ синихъ очкахъ взялъ меня за подбородокъ и сказалъ:
-- Вашъ племянникъ -- молодецъ. Приводите его: мы опредѣлимъ его во второй классъ.
Мы вернулись домой чуть не бѣгомъ... Весь городъ, казалось мнѣ, принялъ веселый праздничный видъ по случаю нашего успѣха.
Но такое настроеніе продолжалось недолго...
Черезъ нѣсколько дней, когда мы, опять вдвоемъ, направлялись къ школѣ, тотъ-же городъ носилъ на себѣ отпечатокъ унынія: извощичьи лошадки стояли понуривъ головы; мальчишки, обыкновенно игравшіе въ бабки, всѣ куда-то попрятались, и даже торговки на городской площади безмолвствовали.
Часы протяжно били девять, когда я прощался съ дядюшкой на верхней площадкѣ училищной лѣстницы. Неясный гулъ сотни голосовъ мѣшалъ мнѣ слушать его послѣднія наставленія.
-- Какъ вы сказали? какъ?-- спрашивалъ я его, крѣпко ухвативъ его за руку и съ трудомъ скрывая слезы.
-- Если обидитъ кто-нибудь -- не жалуйся, а самъ расправляйся, Сеня,-- повторилъ дядюшка.-- Главное -- не будь бабой, понимаешь-ли: бабой!!
Хуже бабы, по мнѣнію дядюшки, ничего не было на свѣтѣ.
-- Ну, съ Богомъ!
Онъ еще разъ торопливо поцаловалъ меня, перекрестилъ и, не оглядываясь, проворно сбѣжалъ съ лѣстницы.
-- Бултыхъ!-- прошепталъ я, когда захлопнулась за нимъ тяжелая парадная дверь.
-- Ничего, не робѣй! Пойдемъ въ классъ, тамъ, много такихъ,-- прошепталъ чей-то чужой, но довольно добрый голосъ надъ моимъ ухомъ.
Вслѣдъ затѣмъ господинъ, которому принадлежалъ голосъ, взялъ меня за руку, и мы пошли туда, гдѣ много было такихъ...