Въ Казани.
Пріѣхалъ въ Казань въ первыхъ числахъ августа, я отправился въ университетъ и просмотрѣлъ списокъ студентовъ. Въ немъ я къ своему величайшему удовольствію нашелъ имя моего земляка и стараго знакомаго Батя, съ которымъ мы вмѣстѣ были высланы изъ Кіева въ апрѣлѣ 1878 г., и въ Москвѣ "слѣдовали" окруженные конвоемъ въ одной каретѣ, когда тамъ по случаю нашего проѣзда разыгралась на нашихъ глазахъ извѣстная охотнорядская бойня. Я былъ увѣренъ, что Бать сведетъ меня съ тамошними революціонерами, и въ этомъ не ошибся.
Когда я разыскалъ Батя, я былъ пораженъ перемѣной, происшедшей въ немъ. Изъ молодого, жизнерадостнаго юноши -- когда насъ высылали изъ Кіева, ему было всего 18 лѣтъ -- онъ превратился въ совершеннаго старика не столько лицомъ, сколько душею.
Печать безнадежнаго унынія лежала на всей его фигурѣ, и первое время мнѣ прямо больно было смотрѣть на него. Сразу въ разговорѣ обнаружилось, что онъ въ революціонное дѣло не вѣритъ и ищетъ для себя какой-то другой путь. Когда на его вопросъ о цѣли моего пріѣзда я отвѣтилъ, что желалъ бы объединить имѣющіяся здѣсь революціонныя силы для общей планомѣрной работы, онъ печально покачалъ головой и сказалъ:
-- Допустимъ, что вы устроите организацію здѣсь; допустимъ даже, что у васъ будутъ такія же планомѣрныя организаціи въ какомъ-нибудь десяткѣ другихъ русскихъ городовъ. Что-жъ, мы думаете этими силами разбить самодержавіе и открыть путь къ настоящей работѣ въ народѣ?
Я возразилъ ему, что никто изъ насъ теперь не думаетъ о сверженіи самодержавія въ ближайшемъ будущемъ при помощи наличныхъ революціонныхъ силъ. Мы должны работать для будущаго, содѣйствовать скрытому ось глазъ, неизбѣжному историческому процессу путемъ увеличенія самосознанія тѣхъ слоевъ общества, которыми и для которыхъ совершаются грядущія перемѣны.
Бать опять покачалъ головой и только сказалъ:
-- Пока солнышко изойдетъ, роса очи выѣстъ.
Съ тѣхъ поръ онъ больше не выражалъ своихъ взглядовъ на революціонное дѣло. Онъ охотно оказывалъ мнѣ свое содѣйствіе, но по всему было видно, что для него революціонное пѣло только pis aller. Скажу здѣсь нѣсколько словъ о дальнѣйшей судьбѣ Батя. Послѣ долгихъ мытарствъ онъ чуть ли только не въ концѣ восьмидесятыхъ годовъ добился диплома доктора и поступилъ на службу земскимъ врачемъ. Не имѣя личной жизни, онъ всѣ свои силы посвятилъ народу. Но служеніе его продолжалось не долго: въ серединѣ девяностыхъ годовъ онъ умеръ на своемъ посту, вызвавъ къ себѣ всеобщее уваженіе и симпатію.
"Русское Богатство" посвятило ему некрологъ, въ которомъ въ теплыхъ выраженіяхъ очерчена дѣйствительно высоко-нравственная личность Батя. Зная Батя съ дѣтства, я могу сказать, что въ слонахъ его біографа нѣтъ и тѣни обычнаго въ такихъ случаяхъ преувеличенія.
Фактъ, рѣдкій въ русской жизни: губернаторъ счелъ своимъ долгомъ пойти на похороны еврея Батя, несмотря на то, что онъ долженъ былъ встрѣтиться на нихъ со всѣми радикальными элементами города.
Какъ я предвидѣлъ, революціонныхъ элементовъ оказалось въ Казани не мало, но создать изъ нихъ дѣятельную группу не удалось. Наиболѣе зрѣлые революціонеры, которые могли стать во главѣ дѣла и дать ему сильный импульсъ, всѣ въ большой или меньшей степени имѣли въ прошломъ огонь, волу и мѣдныя трубы и въ Казань попали, чтобы окончить образованіе. Неудивительно поэтому, что революціонная энергія ихъ была сильно истощена.
Всѣ они были очень хорошими людьми, и единственное, въ чемъ я упрекалъ ихъ, это то, что они не смотрѣли прямо на вещи и не занимали соотвѣтственной позиціи. И выходило въ результатѣ то, что они отъ дѣла не бѣгали,-- нѣтъ!-- но и дѣла не дѣлали.
Потерявши не мало времени въ безплодныхъ поискахъ, я обратился къ болѣе юной молодежи и нашелъ въ ней болѣе благопріятную почву. Одинъ кружокъ, во главѣ котораго стояли Ч--овъ, М--овъ, Г--енъ и еще два-три человѣка, фамиліи которыхъ я забылъ, заслуживалъ особеннаго вниманія, Когда я познакомился съ нимъ, онъ самостоятельно успѣлъ завязать сношенія съ рабочими и велъ среди нихъ пропаганду, какъ могъ. Запросъ на руководство былъ у членовъ этого кружка громадный.
Первое, чего они попросили у меня, это дать имъ какія нибудь указанія на счетъ того, какъ вести пропаганду среди рабочихъ. Я далъ имъ короткую схему. Тогда они попросили развить эту схему болѣе подробно, на что, конечно, я охотно согласился. Состоялся рядъ бесѣдъ по политической экономіи, на которыхъ присутствовало много народа. Я помню большую комнату, биткомъ набитую живыми, молодыми лицами, внимательно слѣдившими за моей рѣчью. Одно изъ этихъ молодыхъ лицъ, превратившееся въ бородатое и пожилое чело,-- я говорю о Ч--овѣ,-- посѣтило меня гола три тому назадъ, и въ памяти моей освѣжились событія того времени.
Бесѣды, какъ оказалось, имѣли успѣхъ, и члены кружка потребовали отъ меня, чтобы я записалъ ихъ, говоря, что они могутъ быть полезны не только для рабочихъ, но и для тѣхъ, кто занимается съ рабочими Такъ возникла брошюра "Царь -- Голодъ". По мѣрѣ того, какъ я оканчивалъ главу, кружокъ отбиралъ ее отъ меня съ цѣлью гектографированія. Но въ началѣ девятой главы я получилъ изъ Петербурга письмо и немедленно выѣхалъ изъ Казани, такъ и не закончится. Въ такомъ видѣ брошюра была гектографирована и затѣмъ отпечатана въ 1886 г.
Время шло. Я работалъ, насколько хватало умѣнья, но изъ работы я не выносилъ того нравственнаго удовлетворенія, какое ощущалъ годъ тому назадъ въ Кіевѣ. Надорванность и болѣе или менѣе открытый скептицизмъ старшихъ революціонеровъ угнетающимъ образомъ дѣйствовали на молодежь и создавали атмосферу, крайне неблагопріятную для серьезнаго дѣла. Я въ это время часто встрѣчался съ Сухановой, вокругъ которой группировались старшіе революціонеры, группировались не дли какого нибудь дѣла, а такъ, какъ обыкновенно собираются вокругъ хорошаго, глубоко несчастнаго челочка отживающіе хорошіе люди. Приходили, пили чай, обмѣнивались новостями дня. а то и молчали,
Кто-жъ не знаетъ, какъ въ извѣстныя общественныя эпохи Русскимъ людямъ хорошо молчится вмѣстѣ! На меня эти молчанія скопомъ производили самое удручающее впечатлѣніе и, если я видѣлся съ Сухановой, то потому, что она внушала мнѣ самое глубокое состраданіе и почтеніе. Послѣ казни ея брата она была выслана въ Казань и здѣсь, пораженная на смерть туберкулезомъ, доживала послѣдніе мѣсяцы своей жизни. Память ея брата была для нея истиннымъ культомъ и говорила она о немъ только съ избранными, говорила притомъ всегда съ расширенными зрачками и какимъ то страннымъ, громкимъ шопотомъ, который дѣйствовалъ потрясающимъ образомъ даже на мои крѣпкіе нервы. Для Сухановой смерть ея брата и отъѣздъ заграницу Тихомирова, о которомъ она была очень высокаго мнѣнія, были финаломъ Народной Воли.
-- Нѣтъ больше людей и не будетъ!-- часто говорила она. Народная Воля умерла!
Исторія показала, что Суханова была права, хотя въ ея оцѣнкѣ событій личный мотивъ занималъ первенствующее мѣсто.
Бывалъ я также у Н. Ѳ. Анненскаго, который съ женой жилъ тогда въ Казани. Его бодрость и вѣра въ будущее были отраднымъ контрастомъ пессимистическому и мрачному настроенію кружка, и которомъ только что была рѣчь, и я приходилъ къ Н. Ѳ, запасаться бодростью -- и сыграть партію въ шахматы, до которыхъ онъ былъ страстный охотникъ.
Поздно осенью незадолго до закрытія навигаціи неожиданно пріѣхалъ ко мнѣ Воскресенскій.
Ему удалось возстановить сношенія съ "центромъ" въ Петербургѣ, и онъ привезъ для меня ключъ и адресъ. На разспросы мои о положеніи дѣлъ онъ ничего толкомъ не могъ мнѣ сказать.
Слышалъ онъ, что "центръ" плохъ, потому что изъ старыхъ дѣятелей, кто не арестованъ, уѣхалъ за границу. Воскресенскій звалъ и меня поѣхать вмѣстѣ съ нимъ въ Парижъ для того, чтобы "столковаться" гамъ съ старыми членами центра. Я наотрѣзъ отказался и ему отсовѣтовалъ. Воскресенскій все таки поѣхалъ и, какъ оказалось впослѣдствіи, смертельно надоѣлъ эмигрантамъ, которые не знали, что съ нимъ дѣлать.
Чтобы не возвращаться болѣе къ Воскресенскому, разскажу, что мнѣ извѣстно о его дальнѣйшей судьбѣ. Проваландавшись много мѣсяцевъ въ Парижѣ, онъ вернулся въ Россію въ эпоху полнаго разгрома партіи. Узнавъ, что я не арестованъ, онъ сталъ разыскивать меня по Россіи и въ началѣ 1885 г. таки настигъ меня въ Тифлисѣ.
Въ это время я уже пережилъ полную ликвидацію своего прошлаго и ждалъ возможности уѣхать за границу навсегда. Воскресенскій сталъ меня убѣждать остаться и возобновить организацію, но. конечно, поколебать принятое мною рѣшеніе онъ не могъ. Чтобы отдѣлаться отъ него, я черезъ нѣсколько дней послѣ его появленія уѣхалъ во Владикавказъ.
Уже будучи въ Парижѣ въ 1887 г., я узналъ, что Воскресенскій присталъ къ кружку Богораза и Оржиха. Вскорѣ арестованный, онъ быль высланъ въ Сибирь, выдавъ на допросѣ весь ярославскій кружокъ.
По переданному мнѣ Воскресенскимъ адресу и ключу я написалъ въ Петербургъ и въ серединѣ декабря наконецъ получилъ письмо изъ "центра".
Въ немъ предлагалось мнѣ немедленно поѣхать въ Харьковъ, стянуть тамъ всѣ мѣстныя революціонныя силы и постараться поставить типографію. Выпускъ III-го номера Народной Воли былъ для партіи вопросомъ первѣйшей необходимости.
Сборы мои были недолги. По зимнему пути, на "дружкахъ", съ какимъ то случайнымъ попутчикомъ, я въ полторы сутки добрался изъ Казани въ Сызрань, гдѣ сѣлъ на поѣздъ. Подъѣзжая къ Москвѣ, изъ купленной газеты узналъ о происшедшемъ наканунѣ убійствѣ Судейкина. Обстоятельства этого дѣла крайне смутили меня, потому что вытекавшая изъ нихъ несомнѣнная близость между Дегаевымъ и Судейкинымъ была для меня необъяснима. Но я недолго долженъ былъ остаться въ невѣдѣніи.
Такъ закончился 1883 г., второй годъ моей революціонной дѣятельности. Послѣдними тремя четвертями этого года я былъ очень недоволенъ, потому что въ нихъ короткіе періоды работы чередовались съ долгими мѣсяцами бездѣйствія. Но теперь я надѣялся вознаградить потерянное время и ревностно приняться за дѣло.