"Я любилъ васъ, когда вы для меня еще были мечтой, судите же, какъ сильна стала моя любовь, когда я увидѣлъ васъ. Дѣйствительность превзошла мечту мою. Къ моему огорченію, я не скажу вамъ ничего новаго, сказавъ вамъ, что вы чудно хороши; но наврядъ-ли въ комъ-нибудь красота ваша вызывала такое чувство, какъ у меня. Вы красивы и не только однимъ видомъ красоты; я изучилъ васъ, думая о васъ и днемъ и ночью, я проникъ во всѣ тайны вашей наружности, во всѣ скрытые изгибы вашего сердца, узналъ всю вашу неоцѣненную другими деликатность. Развѣ васъ кто-нибудь понялъ, боготворилъ, какъ вы того заслуживаете? Знайте же, каждая ваша черта нашла отголосокъ въ моемъ сердцѣ: ваша гордость равняется моей; благородство вашего взгляда, обаяніе вашихъ манеръ, изящество движеній -- все въ васъ находится въ гармоніи съ мыслями и желаніями, таящимися въ глубинѣ вашей души и, угадавъ ихъ, я счелъ себя достойнымъ васъ. Если бы за эти нѣсколько дней я не сталъ вашимъ двойникомъ, сталъ-ли бы я говорить о себѣ? Читать въ себѣ, было бы эгоизмомъ; здѣсь дѣло идетъ гораздо больше о васъ, чѣмъ о Калистѣ. Чтобы писать вамъ, Беатриса, я заставилъ замолкнуть свои двадцать лѣтъ, я постарался состариться умомъ или, можетъ быть, вы сами его состарили во мнѣ этой недѣлей ужасныхъ мученій, которыя вы невольно причинили мнѣ. Не принимайте меня за зауряднаго влюбленнаго, надъ которыми вы вполнѣ основательно смѣялись. Хороша заслуга любить молодую, красивую, умную и благородную женщину! Увы! я даже не думаю о томъ, чтобы заслужить васъ. Что такое я для васъ? ребенокъ, привлеченный блескомъ вашей красоты и нравственнымъ величіемъ, какъ бабочка огнемъ. Вы только и можете, что наступить ногой на цвѣты моей души, но я счастливъ уже тѣмъ, что вы растопчете ихъ. Полная преданность, безграничная преданность, безумная любовь, всѣ богатства любящаго, правдиваго сердца -- ничто; они только помогаютъ любить, изъ-за нихъ нельзя заставить себя полюбить. Временами я не могу понять, какъ такой пламенный фанатизмъ не согрѣетъ моего кумира; но когда я вижу ваши суровые и холодные глаза -- я весь леденѣю. Ваше презрѣніе, а не мое поклоненіе, одерживаетъ верхъ.
Почему? Вы не можете такъ ненавидѣть меня, какъ я люблю васъ, такъ почему же болѣе слабое чувство должно осиливать болѣе глубокое? Я любилъ Фелиситэ всей силой сердца; но я забылъ ее въ одинъ день, въ одну минуту, увидавъ васъ. Она была ошибкой, а истина -- вы; вы сами, не зная, разрушили мое счастье, но ничего не должны мнѣ за это. Я любилъ Камиль безнадежно, и вы также не даете мнѣ никакой надежды: ничего не измѣнилось, кромѣ самого божества. Я былъ идолопоклонникомъ, а теперь сталъ христіаниномъ, вотъ и все. Вы научили меня тому, что любить -- это величайшее счастье; быть любимымъ -- слѣдуетъ за нимъ. По мнѣнію Камиль, любовь на нѣсколько дней не значитъ любить; любовь, которая не разростается все больше въ каждымъ днемъ, жалкая страсть; чтобы все рости, любовь не должна видѣть своего предѣла, а Камиль видѣла закатъ нашей любви. Увидавъ васъ, я понялъ ея слова, которыя я оспаривалъ со всей юностью, со всей силой своего желанія, съ деспотичнымъ самомнѣніемъ своихъ двадцати лѣтъ. Великая, несравненная Камиль смѣшала свои слезы съ моими. Итакъ, я могу васъ любить на землѣ и на небѣ, какъ любятъ Бога. Если бы вы полюбили меня, вамъ не пришлось бы приводить мнѣ тѣ доводы, которыми Камиль сковывала всѣ мои старанія. Мы оба молоды, мы можемъ подняться на однихъ крыльяхъ, летать подъ однимъ небомъ, не боясь грозы, которой страшилась эта орлица. Но что я говорю? Я слишкомъ далеко унесся отъ моихъ скромныхъ желаній! Вы, пожалуй, не будете больше вѣрить моей покорности, моему терпѣнію и молчаливому поклоненію, которое я усердно молю васъ не терзать понапрасну. Я знаю, Беатриса, что вы не можете полюбить меня иначе, какъ утративъ отчасти уваженіе къ себѣ. Поэтому я не прошу отвѣта. Камиль говорила какъ-то по поводу своего имени, что имена имѣютъ свой фатумъ. Этотъ фатумъ я предчувствовалъ для себя въ вашемъ, когда въ Герандѣ на взморьѣ оно впервые бросилось мнѣ въ глаза на берегу океана. Вы пройдете въ моей жизни, какъ Беатриче въ жизни Данте. Мое сердце будетъ служить пьедесталомъ для блѣдной, мстительной, гнетущей статуи. Вамъ запрещено меня любить; вы будете испытывать смертельныя муки, вамъ будутъ измѣнять, унижать васъ, дѣлать несчастной: въ васъ есть демоническая гордость, которая приковываетъ васъ къ столбу, избранному вами; вы погибнете около него, разрушивъ храмъ, какъ сдѣлалъ Сампсонъ. Я не самъ угадалъ это, любовь моя слишкомъ слѣпа для этого; мнѣ сказала объ этомъ Камиль. Здѣсь говоритъ ея умъ, а не мой; у меня же нѣтъ болѣе ума, когда дѣло идетъ о васъ, сердце мое наполняется кровью и отъ нея темнѣетъ разсудокъ, слабѣютъ силы, костенѣетъ языкъ, подгибаются колѣна. Что бы вы ни дѣлали, я только могу боготворить васъ. Камиль называетъ вашу рѣшительность упрямствомъ; я защищаю васъ и считаю ее добродѣтелью. Отъ этого вы дѣлаетесь еще красивѣе въ моихъ глазахъ. Я знаю мою судьбу: гордость Бретани стоитъ на одномъ уровнѣ съ женщиной, сдѣлавшей себѣ добродѣтель изъ своей гордости. Милая Беатриса, будьте же добры и утѣшьте меня. Когда жертвы были уже намѣчены, ихъ увѣнчивали цвѣтами: вы должны меня осыпать цвѣтами сожалѣнія, усладить меня гармоніей самопожертвованія. Развѣ не служу я доказательствомъ вашего величія, развѣ вы не будете еще болѣе велики отъ моей любви, презрѣнной вами, не взирая на ея искренность, на ея безсмертный огонь? Спросите Камиль, какъ я велъ себя съ того дня, какъ она мнѣ сказала, что любитъ Клода Виньонъ. Я замолкъ, я страдалъ молча. Для васъ я найду въ себѣ еще больше силъ, если только вы не повергнете меня въ отчаяніе, если вы оцѣните мое геройство. Одна ваша похвала дастъ мнѣ силы, подобно мученику, вынести всѣ терзанія. Если вы будете упорствовать въ этомъ холодномъ молчаніи, въ этомъ убійственномъ пренебреженіи, я могу подумать, что я опасенъ. Ахъ! будьте со мной такой, какая вы есть, любящей, веселой, умной, очаровательной. Говорите мнѣ про Женнаро, какъ Камиль говорила мнѣ про Клода. У меня нѣтъ другого таланта, кромѣ любви, меня нечего опасаться; я буду вести себя съ вами, какъ будто не люблю васъ. Неужели вы отвергнете мольбу смиренной любви бѣднаго ребенка, который какъ милости проситъ, чтобы его огонь свѣтилъ ему, чтобы солнце согрѣвало его? Человѣкъ, котораго вы любите, всегда будетъ видѣть васъ; а у бѣднаго Калиста мало времени впереди, вы скоро покончите съ нимъ всякіе разсчеты. Итакъ, я завтра приду въ Тушъ, неправда-ли? вы не откажете опереться на мою руку и осмотрѣть Круазигъ и Батцъ? Если вы не пойдете, то это будетъ отвѣтъ, понятный для Калиста".
Затѣмъ слѣдовали еще четыре мелко исписанныхъ страницы, гдѣ Калистъ пояснялъ угрозу, заключавшуюся въ этихъ послѣднихъ словахъ и разсказывалъ про свою жизнь, про дѣтство; онъ чаще всего прибѣгалъ къ восклицаніямъ и щедро разсыпалъ многоточіе, принятое современной литературой въ неудобныхъ пассажахъ; благодаря этимъ мостикамъ, воображеніе читателя легко шагаетъ черезъ пропасть. Было бы излишнимъ повторять его наивное повѣствованіе; если оно не тронуло г-жу де-Рошефильдъ, то едва-ли заинтересуетъ любителей сильныхъ ощущеній. Но мать разразилась слезами и спросила сына:
-- Значитъ, ты не былъ счастливъ?
Эта печальная поэма чувства, какъ ураганъ, ворвавшагося въ сердце Калиста и увлекающаго за собой душу другого существа, ошеломили баронессу: она въ первый разъ въ жизни прочла любовное письмо. Калистъ былъ, въ полномъ недоумѣніи, какъ переслать письмо. Въ залѣ еще сидѣлъ шевалье дю-Хальга и еще шла послѣдняя оживленная партія въ мушку. Шарлотта де-Кергаруэтъ, въ отчаяніи отъ равнодушія Калиста, старалась понравиться старикамъ и черезъ нихъ упрочить надежду на бракъ. Калистъ послѣдовалъ за матерью и явился въ залу съ письмомъ, жегшимъ его сердце, онъ волновался, ходилъ взадъ и впередъ, точно нечаянно влетѣвшая въ комнату бабочка. Наконецъ, мать съ сыномъ увлекли шевалье дю-Хальга въ большую залу и отослали оттуда маленькаго слугу мадемуазель де-Пен-Хольр Маріотту.
-- Что имъ нужно отъ шевалье?-- спросила старая Зефирина у старой Пен-Холь.
-- Калистъ имѣетъ видъ сумасшедшаго,-- отвѣчала она.-- Онъ также мало оказываетъ вниманія Шарлоттѣ, какъ работницѣ.
Баронесса сообразила, что въ 1780 г. шевалье дю-Хальга плавалъ въ водахъ сердечныхъ дѣлъ и сказала Калисту спросить его совѣта.
-- Какъ лучше всего тайно передать любимой женщинѣ письмо?-- спросилъ Калистъ шевалье на ухо.
-- Надо письмо вложить въ руку горничной и прибавить къ нему нѣсколько золотыхъ, потому что рано или поздно горничная будетъ посвящена въ тайну, такъ лучше заручиться ею сейчасъ же,-- отвѣчалъ шевалье, на лицѣ котораго показалась улыбка,-- но лучше всего передать письмо самому.
-- Золотыхъ!-- воскликнула баронесса.
Калистъ вернулся, взялъ шляпу и побѣжалъ въ Тушъ, гдѣ явился, точно призракъ, въ маленькую гостиную, откуда слышались голоса Беатрисы и Камиль. Обѣ сидѣли на диванѣ провидимому, въ совершенно мирномъ настроеніи. Калистъ съ сообразительностью, которую иногда даетъ любовь, очень развязно бросился на диванъ подлѣ маркизы, взялъ руку ея и вложилъ въ нее письмо, такъ что Фелиситэ, внимательно слѣдившая за нимъ, не успѣла ничего замѣтить. Сердце Калиста затрепетало отъ остраго и сладкаго чувства, когда руку его пожала рука Беатрисы, спокойно продолжавшей разговоръ и ни мало не смущенной: письмо она засунула за перчатку.
-- Вы бросаетесь на женщинъ такъ же, какъ и на диваны,-- смѣясь сказала она.
-- А между тѣмъ, онъ не магометанской вѣры,-- сказала Фелиситэ, не упустивъ случая сказать эпиграмму.
Калистъ всталъ, взялъ руку Камиль и поцѣловалъ ее; затѣмъ подошелъ къ роялю и провелъ пальцемъ по всѣмъ клавишамъ. Эта внезапная веселость очень заинтересовала Камиль, она подошла къ нему.
-- Что съ вами?-- спросила она его на ухо.
-- Ничего,-- отвѣчалъ онъ.
"Между ними что-то есть", сказала себѣ мадемуазель де-Тушь.
Маркиза оставалась непроницаемой. Камиль старалась разговорить Калиста, въ надеждѣ, что онъ выдастъ себя, но онъ, подъ предлогомъ безпокойства матери, ушелъ изъ Туша къ одиннадцати часамъ, сопровождаемый проницательнымъ взглядомъ огненныхъ глазъ Камиль, которая впервые слышала отъ него эту фразу.
Калистъ провелъ безпокойную ночь, занятый одной Беатрисой и на другое утро разъ двадцать бѣгалъ въ Геранду за отвѣтомъ; наконецъ, горничная маркизы пришла въ замокъ дю-Геникъ и нередала Калисту отвѣтъ, который онъ отправился читать въ глубь сада, въ бесѣдку.