Джиневра, оставивъ отца своего, пошла просить Гжу Сервень принять ее подъ свое покровительство и дать ей убѣжище до истеченія срока, назначеннаго закономъ для бракосочетанія съ Луиджи Порта; но здѣсь получила она первыя понятія о горестяхъ, коими, окружены бываютъ въ свѣтѣ тѣ, кои не слѣдуютъ его обычаямъ. Гжа Сервень была очень недовольна вредомъ, нанесеннымъ мужу ея приключеніемъ Джиневры, и потому приняла ее очень холодно. Она вѣжливо и осторожно дала ей почувствовать, чтобъ она не надѣялась на ея помощь. Будучи слишкомъ горда, чтобъ настаивать въ своей просьбѣ, Джиневра, удивленная эгоизмомъ, къ которому еще не привыкла, наняла комнату въ гостинницѣ, недалеко отъ того дома, гдѣ жилъ Луиджи, и съ нетерпѣніемъ дожидалась дня своей свадьбы.
Луиджи Порта проводилъ дни у ногъ своей невѣсты. Пламенная любовь и непорочность чувствъ его разгоняла тучи, которыя родительское проклятіе навѣвало на чело Джиневры. Онъ описывалъ ей будущность такими прелестными красками, что она наконецъ улыбалась; и почти непрерывное очарованіе заставляло ее мало по малу забывать о суровости родителей.
Однажды поутру служанка подала ей нѣсколько большихъ узловъ, принесенныхъ незнакомцемъ. Въ нихъ заключалось бѣлье, матеріи и множество вещей, необходимыхъ для молодой дѣвушки, вступающей въ супружество. Она, узнала въ этомъ прозорливую нѣжность матери. Разбирая сіи подарки, нашла она кошелекъ, содержавшій принадлежащую ей сумму денегъ, къ которой Баронесса прибавила еще плоды собственной своей бережливости. При деньгахъ было письмо, въ коемъ Марія Піомбо умоляла дочь оставить, если еще не поздо, пагубное свое намѣреніе. Она писала, что только при величайшихъ предосторожностяхъ могла доставишь ей сіи слабыя пособія. Письмо заключалось просьбою не укорять ее въ жестокости, если она въ послѣдствіи оставитъ ее безъ помощи; она боялась, что не будетъ болѣе имѣть средствъ оказывать ей вспомоществованіе: ибо Бартоломео принялъ противъ того самыя строгія мѣры. Наконецъ она благословляла ее, желала ей счастія въ супружествѣ и увѣряла, что только и думаетъ о милой дочери.
Въ этомъ мѣстѣ слезы изгладили нѣсколько словъ...
-- "О, матушка, матушка!"., вскричала въ умиленіи Джиневра.
Она чувствовала непреодолимое влеченіе бросишься къ ногамъ матери, подышать еще благодатнымъ воздухомъ подъ кровомъ родительскимъ. Сердце ея уже совсѣмъ рѣшилось, какъ, вдругъ вошелъ Луиджи. Она посмотрѣла на него: вся нѣжность ея исчезла, слезы обсохли на глазахъ ея. Она-не имѣла силъ оставить своего Луиджи. Онъ былъ такъ несчастливъ, онъ такъ любилъ ее! Она знала, что въ ней одной заключается вся надежда благороднѣйшаго созданія; любить его и покинуть -- такая жертва была бы измѣной. Джиневра великодушно скрыла горесть свою во глубинѣ души. Притомъ же любовь дѣлаетъ оба сердца, въ коихъ господствуетъ, равнодушными ко всему, что выходитъ изъ ея сферы, и даже доводитъ ихъ до ожесточенія.
Наконецъ наступилъ день, назначенный для. вѣчнаго ихъ соединенія.
Джиневра была одна; ибо Луиджи воспользовался временемъ, когда она начала одѣваться, чтобы сходить за свидѣтелями, нужными для подписанія свадебнаго ихъ акта.
Свидѣтели сіи были честные люди. Одинъ былъ старый Гусарскій Квартермистрь, коему Луиджи въ походахъ не разъ Оказывалъ услуги, кои никогда не изглаживаются въ сердцѣ честнаго человѣка. Онъ завелъ наемныя кареты и имѣлъ у себя нѣсколько фіакровъ. Другой былъ подрядчикъ каменныхъ работъ и хозяинъ того дома, гдѣ должны были жить новобрачные. Они вмѣстѣ съ Луиджи пришли за невѣстой. Люди сіи, мало привыкшіе къ свѣтскимъ приличіямъ, и не видя ничего необыкновеннаго въ услугѣ, оказываемой ими Людовику, одѣлись чисто, но безъ всякой пышности, такъ что ничто не показывало, чтобъ они принадлежали къ веселому обществу брачнаго торжества. Сама Джиневра одѣта была просто, какъ прилично было ея состоянію; но въ красотѣ ея было такое благородство, такое величіе, что при видѣ ея слова замерли на устахъ обоихъ-свидѣтелей, кои почли обязанностью сказать ей какое-нибудь привѣтствіе: они съ почтеніемъ поклонились ей; она отвѣчала однимъ наклоненіемъ головы. Они въ безмолвіи смотрѣли на нее и могли только ей удивляться; но эта принужденность поселила между ними какую это холодность; ибо веселіе можешь существовать только между людьми, которые считаютъ себя равными. Судьба хотѣла, чтобъ все, окружающее новобрачныхъ, было мрачно и сурово, и чтобы ничто не отражало ихъ благополучія.
Такъ какъ церковь и домъ Мера были не въ дальнемъ разстояніи отъ гостинницы, то Луиджи взялъ подъ руку свою невѣсту; и они, въ сопровожденіи обоихъ свидѣтелей, опшра. вились туда пѣшкомъ, безъ всякой пышности, съ такою простотою, которая лишала сіе важное дѣйствіе семейственной жизни всей его торжественности. Они нашли на дворѣ Мера множество экипажей; видно было, что туда собралось многочисленное общество. По лѣстницѣ вошли они въ большую залу, гдѣ новобрачные, коихъ счастіе было отложено до этого дня, нетерпѣливо дожидались Мера.
Джиневра сѣла съ Луиджи на концѣ длинной скамьи. Свидѣтели стояли за недостаткомъ стульевъ.
Тутъ были двѣ невѣсты, одѣтыя въ великолѣпныя бѣлыя платья, украшенныя лентами, увѣнчанныя свѣжими померанцовыми букетами, коихъ распускающіяся вѣтки дрожали подъ прозрачными покрывалами. Матери сопровождали ихъ и смотрѣли на нихъ съ видомъ удовольствія и нѣжной робости. Онѣ окружены были радостными своими семействами. Всѣ молодыя дѣвушки словами, движеніями или взглядами, наперерывъ поздравляли невѣстъ, которыя вокругъ себя не видали ничего, чтобъ не было украшено ими: ибо во всѣхъ глазахъ отражалось ихъ счастіе. Казалось, что каждый посылаетъ имъ свои благословенія. Онѣ были радостью, утѣшеніемъ своихъ родителей. Отцы, свидѣтели, братья, сестры ходили взадъ и впередъ. Они походили на рой мотыльковъ., играющихъ въ лучахъ заходящаго солнца. Зрѣлище восхитительное! Всякой чувствовалъ цѣну этой быстротечной минуты въ человѣческой жизни, когда сердце находится между двумя надеждами: желаніями прошедшаго и обѣщаніями будущаго.
При видѣ всеобщей радости, сердце Джиневры облилось кровію; но она пожала руку Луиджи -- и Луиджи бросилъ на нее взглядъ, который стоилъ всѣхъ сокровищъ свѣта. Слеза блеснула въ глазахъ молодаго Корсиканца: ибо онъ тогда, болѣе нежели когда нибудь, почувствовалъ все, чѣмъ для него жертвуетъ Джиневра. Сія драгоцѣнная слеза заставила ее забыть одиночество, въ которомъ она находилась. Любовь изливала на сію чету драгоцѣнный свѣтъ свой; и любовники, коихъ сердца, въ сладкомъ согласіи, бились сильно, видѣли только себя-въ этомъ шумномъ обществѣ. Они были одни, среди шумной толпы, такъ какъ надлежало имъ быть въ теченіе всей ихъ жизни. Свидѣтели ихъ, равнодушнѣе къ обряду, коего важности они не понимали, спокойно говорили о своихъ дѣлахъ.
"Овесъ что-то очень вздорожалъ!" сказалъ квартермистръ подрядчику.
-- "Но всё еще не такъ какъ гипсъ" -- отвѣчалъ сей послѣдній.
Послѣ того они прошлись оба по залѣ.
-- "Сколько здѣсь теряется времени!.." вскричалъ подрядчикъ, положивъ опять въ карманъ толстые серебряные часы.
Луиджи и Джиневра, прижавшись другъ къ другу, казалось, составляли одно существо. Сіи два очаровательныя лица, соединенныя однимъ и тѣмъ же чувствомъ, равно задумчивыя и молчаливыя, выражающія въ. одно время однѣ и тѣже мысли, составляли странную противуположность съ веселостью четырехъ шумныхъ семействъ, кои блистали нарядами, алмазами, цвѣтами, и въ радости коихъ было нѣчто для нихъ оскорбительное. Джиневра и Луиджи хранили во глубинѣ своихъ сердецъ всю радость, которую сіи веселыя и блистательныя группы изъявляли наружными знаками. Съ одной стороны видна была шумная земная суетность, съ другой -- безмолвіе спокойныхъ наслажденій души... земля и небо! Но трепещущая Джиневра не могла совершенно преодолѣть женской слабости; и будучи суевѣрна, какъ Италіянка, она взирала на эту противуположность, какъ на зловѣщее предзнаменованіе. Но она скрыла во глубинѣ сердца сіе чувство ужаса, столь же непреодолимое, какъ любовь ея. Да и дѣйствительно -- не было ли это слѣдствіемъ непреложнаго закона человѣческой природы, по которому всѣ наши наслажденія отуманиваются мрачными тѣнями?..
Вдругъ чиновникъ отворилъ обѣ половинки двери; настало молчаніе.
Онъ звалъ господина Луиджи Порта и дѣвицу Джиневру ди Піомбо.
Эта минута была рѣшительная для обоихъ супруговъ. Извѣстность имени Піомбо привлекла всеобщее вниманіе; и зрители искали глазами свадьбы, которая, по видимому должна была быть очень великолѣпна. Джиневра встала и кинула на всѣхъ гордый и презрительный взглядъ. Держа за руку Луиджи, она пошла твердымъ шагомъ. За ней слѣдовали свидѣтели.
Шопотъ возрастающаго удивленія и всеобщій говоръ напомнили Джиневрѣ, что свѣтъ требуетъ отъ ней отчета въ-отсутствіи ей родителей. Проклятіе отца всюду за ней слѣдовало.
-- "Дождитесь обоихъ семействъ",-- сказалъ Меръ чиновнику, который съ скоростью читалъ свадебный актъ.
"Отецъ и мать протестуютъ, "отвѣчалъ холодно секретарь.
-- "Съ обѣихъ сторонъ" -- возразилъ Меръ.
"Женихъ сирота." -- "Гдѣ жь Свидѣтелѣ... друзья?..."
"Здѣсь!" отвѣчалъ секретарь, показывая на двухъ свидѣтелей, которые стояли безмолвно и неподвижно съ сложенными на кроетъ руками и походили болѣе на. двѣ статуи.
-- "Но если родителя протестуютъ," сказалъ Меръ.
"Надлежащія требованія были сдѣланы по закону" -- возразилъ секретарь и, вставъ съ своего мѣста, подалъ Меру бумаги, приложенныя при свадебномъ актѣ.
Въ этомъ судебномъ разговорѣ было что-то горько унизительное. Въ немъ содержалась въ немногихъ словахъ исторія цѣлой эпохи.
Ненависть фамилій Порта и Піомбо, пагубныя страсти ихъ -- были разсматриваемы и вписаны въ книгу гражданскихъ дѣлъ, Подобно какъ на гробовомъ камнѣ въ нѣсколькихъ словахъ заключаются лѣтописи цѣлаго народа, иногда въ одномъ только словѣ: "Роберспьеръ... Наполеонъ!"
Джиневра дрожала, подобно голубкѣ, которая, перелетая моря, кромѣ ковчега, нигдѣ не находила себѣ убѣжища; она могла укрывать взоръ свой только въ глазахъ Луиджи. Все вокругъ ея было холодно и мрачно. Меръ имѣлъ видъ строгій и недовольный, секретарь смотрѣлъ на супруговъ съ недоброжелательнымъ любопытствомъ.
Ничто не походило такъ мало на брачное торжество. Эта сцена была то же, что всѣ предметы въ жизни человѣческой, когда они лишены своихъ принадлежностей -- ничто.. истина простая сама по себѣ, но неизмѣримая для мысли.
Наконецъ послѣ нѣкоторыхъ вопросовъ, на которые супруги отвѣчали, послѣ нѣкоторыхъ словъ, которыя проворчалъ про себя Меръ, Луиджи и Джиневра подписали свои имена, и были соединены. Они со стыдомъ, подобно преступникамъ, прошли, потупивъ головы, между двухъ рядовъ веселыхъ родственниковъ, къ которымъ они не принадлежали и которые уже негодовали на замедленіе, причиняемое имъ сей свадьбой, по наружности столь печальной.
Когда Джиневра увидѣла себя на дворѣ и подъ открытымъ небомъ, то вздохъ вырвался изъ груди ея. Она походила на освобожденную затворницу.
-- "O! вся жизнь моя, жизнь, исполненная любви и попеченій, достаточна ли будетъ, чтобъ вознаградить мою Джиневру за твердость и нѣжность ея!"--
Сіи слова, сопровождаемыя слезами, и участіе, заставили Джиневру позабыть всѣ свои мученія; ибо она жестоко мучилась бракосочетаніемъ, которое ея родители не соглашались утвердить.
"Для чего люди безпрестанно полагаютъ между нами преграды?".. сказала она съ простотою чувства, которая очаровала бѣднаго Луиджи.
Счастіе облегчило супруговъ; они невидали ни неба, ни земли, ни домовъ и, казалось, на крыльяхъ летѣли въ церковь.
Наконецъ они пришли въ небольшую темную часовню и старый, угрюмый священникъ ігредъ скуднымъ алтаремъ благословилъ бракъ ихъ.
Здѣсь, также какъ у Мера, были они окружены двумя свадьбами, которыя преслѣдовали ихъ своимъ блескомъ. Въ церкви, наполненной друзьями и родственниками, раздавался шумъ экипажей, говоръ церковнослужителей, швейцаровъ, священниковъ. Алтарь блисталъ всей церковной роскошью. Повсюду видны были цвѣты, куренія, горящія свѣчи, бархатныя шитыя золотомъ подушки; даже вѣнки изъ померанцовыхъ цвѣтовъ, украшавшіе изваяніе Богоматерні были возобновлены. Казалось, что самъ Всевышній участвуетъ въ радости этого дня.
Когда надобно было держать надъ головами Луиджи и Джиневры символъ вѣчнаго ихъ соединенія, покровъ изъ бѣлаго атласа, мягкій, блестящій, легкій для однихъ, свинцовый по большей части для другихъ; то священникъ искалъ глазами молодыхъ людей, которые всегда съ радостью исполняютъ этотъ Аолгъу но тщетно; ихъ надобно было замѣнить квартермистромъ и однимъ изъ пѣвчихъ.
Священникъ наскоро прочелъ супругамъ наставленіе объ опасностяхъ жизни, объ обязанностяхъ ихъ въ разсужденіи дѣтей, при чемъ съ укоризной намекнулъ стороною объ отсутствіи родителей Джиневры, потомъ соединивъ ихъ предъ Богомъ, такъ какъ Меръ соединилъ ихъ предъ закономъ, поспѣшилъ окончишь службу и удалился.
-- "Богъ да благословитъ ихъ!" -- сказалъ гусаръ своему товарищу, выходя изъ церкви. Никогда два творенія не были такъ созданы другъ для друга. Родители этой дѣвицы сумазброды. Я не знаю человѣка, который бы храбростью превосходилъ Маіора. Еслибъ всѣ поступали подобно ему, то кто знаетъ, чтобъ могло случиться."
Благословеніе стараго солдата, одно только, которое получили они въ этотъ день, влило утѣшеніе въ сердце Джиневры.
"Прощай, товарищъ!" сказалъ Луиджи квартермистру: "благодарю тебя."
-- "Все къ вашимъ услугамъ, господинъ Маіоръ, располагайте моей душей, мной самимъ, лошадьми и экипажами, все ваше"...
Они разстались, пожавъ другъ другу руку; Луиджи дружественно поблагодарилъ своего хозяина.
"Какъ онъ любитъ тебя!.." сказала Джиневра.
Но Луиджи спѣшилъ уже въ домъ, гдѣ имъ надлежало жить, и они скоро достигли скромнаго своего жилища. Здѣсь лишь, когда дверь была снова заперта, Луиджи, взявъ жену свою въ объятія и крѣпко, прижавъ къ сердцу, вскричалъ:
-- "О! моя Джиневра -- ибо ты теперь моя -- здѣсь настоящій праздникъ! "Здѣсь" -- повторилъ онъ -- "все будетъ намъ, улыбаться..."
Они вмѣстѣ обошли три комнаты, составлявшія все ихъ жилище. Первая комната служила въ одно время гостиной и столовой. На право была спальня; на лѣво большой кабинетъ, которой Луиджи отдѣлалъ для жены. Тушъ были станки, ящики съ красками, бюсты, модели, чучелы, картины, рамы, портфели -- все скромное достояніе артиста.
-- "Здѣсь буду я заниматься!" сказала она съ дѣтскою радостью.
Она долго разсматривала обои, мебель и всякой разъ обращалась къ Луиджи и благодарила его веселой улыбкой. Въ этомъ тѣсномъ уединеніи была видна какая-то роскошь. Библіотека содержала любимыя книги Джиневры; во глубинѣ комнаты стояли форте-піано.
-- "Такъ, мы здѣсь будемъ жить!.".. сказала она наконецъ.
Она сѣла на софу, подозвала Луиджи и, пожавъ ему руку, сказала ласковымъ голосомъ:
"У тебя хорошій вкусъ!"..
-- "О! какъ я счастливъ!.."
"Но посмотримъ же все," сказала Джиневра, отъ которой Луиджи до сихъ поръ скрывалъ украшенія, сдѣланныя имъ въ семъ уединеніи.
Они вошли въ брачную комнату, свѣжую, блистательную, бѣлую, подобно дѣвѣ: прекрасный образъ собственнаго ихъ союза.
-- "О! выйдемъ отсюда, выйдемъ!.." сказалъ, смѣючись, Луиджи.
"Но я все хочу видѣть!.."
И своенравная Джиневра разсматривала убранство комнаты съ любопытствомъ антикварія, разбирающаго надпись изтертой отъ времени медали. Она трогала шелковые занавѣсы, смотрѣла на все съ простодушнымъ удовольствіемъ новобрачной, которая пересматриваетъ всѣ богатства свадебнаго подарка.-- "Мы начали тѣмъ, что разоряемся..." сказала она потомъ съ видомъ, частію веселымъ, частію печальнымъ.
-- "Правда! здѣсь вся недоимка моего жалованья!" отвѣчалъ Луиджи." Я продалъ ее Жиду."
"Для чего?.." возразила она съ укоризною, въ которой замѣтно было тайное удовольствіе. "Думаешь ли ты, что я была бы менѣе счастлива подъ самою кровлею? "Но -- прибавила она -- "это все такъ мило... и все наше!"
Луиджи смотрѣлъ на нее съ такимъ восхищеніемъ, что она опустила глаза и сказала ему: "пойдемъ, посмотримъ остальное!"
Надъ сими комнатами, подъ самою кровлею, былъ кабинетъ для Луиджи, кухня и людская. Джиневра была очень довольна небольшимъ своимъ владѣніемъ. Хотя видъ изъ комнаты былъ на широкую стѣну сосѣдственнаго дома и на темный, узкій дворъ; но сердца любовниковъ были исполнены такой радости, надежда такъ украшала для нихъ будущность, что они видѣли однѣ очаровательныя картины въ сокровенномъ своемъ убѣжищѣ.
Скрытые во внутренности огромнаго дома, потерянные въ неизмѣримомъ Парижѣ, они были подобны двумъ жемчужинамъ, которыя въ раковинахъ своихъ покоятся въ нѣдрахъ глубокихъ морей. Для другихъ жилище сіе было бы тюрьмою, для нихъ сдѣлалось оно раемъ.
Первые дни ихъ союза были посвящены любви. Для нихъ казалось слишкомъ трудно вдругъ приняться за постоянную работу, и они не умѣли противиться очарованію собственной своей страсти. Луиджи проводилъ цѣлые часы у ногъ своей Джиневры, любуясь цвѣтомъ волосъ ея, формою лба, плѣнительнымъ выраженіемъ глазъ, чистотою, бѣлизною двухъ дугъ, подъ которыми они медленно двигались, выражая счастіе удовлетворенной любви; между тѣмъ Джиневра играла волосами своего Луиджи, не могла наглядѣться на то, что называла bel ta folgorante своего мужа, ни на прекрасныя черты лица его, и тѣмъ болѣе плѣнялась благородствомъ его обращенія, что всегда привлекала его очаровательной своей ловкостью. Они подобно дѣтямъ играли бездѣлками и эти бездѣлки всегда возвращали ихъ къ ихъ страсти; иногда прерывали они свои игры, впадая въ мечтательность сладостнаго far niente. Тогда, арія, спѣтая Джиневрою, пробуждала вновь все упоеніе, всѣ очаровательные оттѣнки ихъ любви.
Часто отправлялись они за городъ, соединяя шаги свои, какъ уже соединили души, и повсюду находили любовь свою: въ цвѣтахъ, на небѣ, въ багровыхъ лучахъ заходящаго солнца; они читали ее даже въ своенравныхъ облакахъ, сражавшихся въ воздухѣ. Настоящій день никогда не походилъ на предыдущій; ибо любовь ихъ, будучи истинна, безпрестанно возрастала. Они испытали другъ друга въ нѣсколько дней и узнали, что души ихъ заключаютъ въ себѣ неисчерпаемыя богатства, которыя обѣщаютъ имъ въ будущемъ всегда новыя наслажденія. Страсть ихъ была любовь во всей простотѣ своей, съ безконечными своими разговорами, недокончанными выраженіями, продолжительнымъ молчаніемъ, восточной нѣгой и упоеніемъ.
Луиджи и Джиневра постигли любовь въ совершенствѣ. Не подобна ли она морю, которое взоръ объемлетъ въ одно мгновеніе, которое души обыкновенныя укоряютъ въ однообразіи, но которому существа избранныя могутъ въ теченіе всей своей жизни удивляться, находя въ немъ безпрестанно новыя очаровательныя явленія.
Не смотря на то, благоразуміе вывело наконецъ молодыхъ супруговъ изъ сего упоенія. Они увидѣли, что имъ необходимо нужно работать, чтобы продлить свое существованіе. Джиневра, которая съ особеннымъ искусствомъ подражала старымъ картинамъ, начала дѣлать съ нихъ копіи -- и скоро приобрѣла довѣренность барышниковъ, торгующихъ картинами ( brocanteurs) Луиджи, съ своей стороны, съ дѣятельностію искалъ работы; но молодому Офицеру, коего всѣ познанія ограничивались основательными свѣденіями въ стратегіи, весьма трудно было найти занятія въ Парижѣ. Наконецъ, однажды, утомленный тщетными усиліями, онъ уже предавался отчаянію, при мысли, что одна Джиневра несешь всю тяжесть ихъ существованія, какъ вдругъ вздумалъ воспользоваться однимъ слабымъ дарованіемъ. У него былъ прекрасный почеркъ, и онъ писалъ также скоро, какъ и хорошо. Съ неутомимостью, въ коей Джиневра подавала ему примѣръ, онъ началъ просить себѣ работы у Парижскихъ стряпчихъ, нотаріусовъ и адвокатовъ. Откровенность его, обращеніе, его положеніе возбудили къ нему всеобщее участіе. Ему столько давали переписывать, что онъ скоро принужденъ былъ взять себѣ въ помощники нѣсколько молодыхъ людей. Мало по малу онъ завелъ родъ конторы для переписки" (bureau d'écritures), которая приобрѣла нѣкоторую извѣстность и отъ которой доходъ и деньги, выручаемыя за продажу картинъ Джицевры, наконецъ привели молодую чету въ довольство, коимъ супруги гордились: ибо сіе благосостояніе было плодомъ ихъ собственныхъ трудовъ.
Это время было прекраснѣйшимъ мгновеніемъ въ ихъ жизни. Дни текли быстро между занятіями и любовью. Вечеромъ, послѣ продолжительной работы, они сходились вмѣстѣ въ небольшой кельѣ Джиневры. Музыка услаждала ихъ досуги. Тогда никакое выраженіе задумчивости не омрачало черты молодой супруги, и никогда не позволяла она себѣ ни одной жалобы. Она всегда умѣла являться своему Луиджи съ улыбкой на устахъ, съ. глазами, блистающими радостью. Оба лелѣяли одну господствующую мысль, которая и самые тягостные труды превратила бы для нихъ въ наслажденіе. Джиневра говорила самой себѣ, что она работаетъ для Луиджи, Луиджи думалъ, что онъ трудится для Джиневры. Иногда Джиневра, въ отсутствіе своего мужа, мечтала о совершенномъ счастіи, которымъ бы она. могла наслаждаться, еслибъ эта жизнь, исполненная любви, текла въ присутствіи отца и матери; и тогда она впадала въ глубокую задумчивость. Она чувствовала всю силу угрызеній совѣсти. Мрачныя картины, подобно тѣнямъ, мелькали въ ея воображеніи: то образъ оставленнаго ею престарѣлаго отца, то видъ плачущей матери, скрывающей слезы свои отъ неумолимаго Піомбо; ихъ важныя, сѣдовласыя головы, иногда внезапно представлялись взору ея: ей казалось, что ей опредѣлено взирать на нихъ только при мечтательномъ свѣтѣ воспоминанія. Эта мысль преслѣдовала ее, подобно предчувствію. Въ тотъ день, когда минулъ годъ ея замужству, она подарила Луиджи портретъ, который онъ давно желалъ имѣть -- портретъ Джиневры. Никогда изъ рукъ молодой художницы не выходило произведенія столь прекраснаго. Не говоря уже о разительномъ сходствѣ, блескъ красоты, чистота ея чувствованій, счастіе любви были выражены съ какимъ-то волшебствомъ.
Они провели еще другой годъ среди довольства. Исторія тогдашней жизни ихъ можетъ быть выражена тремя словами: "они были счастливы!" Въ теченіе сего времени не случилось съ ними ничего замѣчательнаго.
Въ началѣ, зимы 1817 года покупщики картинъ совѣтовали Джиневрѣ оставить избранный ею родъ живописи; ибо они болѣе не могли сбывать ея работы. Тогда только увидѣла она свою ошибку; еслибъ она упражнялась не въ копіяхъ, а въ составленіи оригинальныхъ картинъ, то могла бы пріобрѣсти извѣстность. Первые опыты ея были не весьма удачны, ибо ей нужны были образцы. Она также хотѣла снимать портреты, но ей должно было состязаться съ толпою художниковъ, которые были еще бѣднѣе ея. Однакожъ, такъ какъ Луиджи и Джиневра накопили нѣсколько денегъ, то они не отчаивались еще въ будущности.
При наступленіи весны, въ Апрѣлѣ 1818 года, Луиджи работалъ почти безъ отдыха; на у него было столько совмѣстниковъ и цѣны на письмо такъ упали, что онъ уже не могъ раздѣлять своей работы и долженъ былъ посвящать своимъ, занятіямъ несравненно болѣе времени, нежели прежде, чтобъ выручишь такую же сумму.
Жена его окончила нѣсколько картинъ, которыя были не безъ достоинства; но торговцы не покупали даже произведеній извѣстныхъ художниковъ. Джиневра уступала ихъ за самую низкую цѣну, но не могла продать ихъ.
Состояніе ихъ было ужасно. Души ихъ утопали въ благополучіи, любовь надѣляла ихъ всѣми своими сокровищами, а бѣдность подобно остову воздымалась среди сей жатвы наслажденій. Они другъ отъ друга скрывали свое безпокойство. Никогда Джиневра столько не ласкала Луиджи, какъ когда слезы навертывались на ея глазахъ при видѣ его страданій; равнымъ образомъ и Луиджи во глубинѣ сердца таилъ ужасную печаль, между тѣмъ, какъ слова его выражали нѣжнѣйшую любовь. Казалось, что они находили удовольствіе за всѣ свои бѣдствія въ возвышенности своихъ чувствованій; и тогда ихъ слова, ихъ веселіе, ихъ игры носили на себѣ печать какого-то безумія. Они страшились будущности. Какое чувство можетъ сравниться съ силою страсти, которая на другой же день можетъ угаснуть, убитая смертію или нищетою! Они всегда смѣючись говорили о своей бѣдности. Оба чувствовали необходимость обманывать другъ друга и съ равной жадностью ловили малѣйшій лучь надежды.
Однажды ночью Джиневра тщетно искала подлѣ себя Луиджи. Она испугавшись встала съ постели. По слабому свѣту, который отражался на мрачной стѣнѣ тѣснаго двора, она догадалась, что Луиджи работаетъ ночью. Онъ дожидался, чтобъ жена его заснула; и тогда уходилъ въ свой кабинетъ. Пробило четыре часа. Начинало свѣтать. Джиневра снова легла и притворилась спящею. Луиджи возвратился. Сонъ и усталость отягощали глаза его. Она взглянула на это прекрасное лице, на которомъ труды и заботы провели уже нѣсколько морщинъ. Слезы навернулись на глазахъ ея.-- "Для меня," сказала она, "проводитъ онъ цѣлую ночь за работой..."
Отрадная мысль осушила слезы ея. Она рѣшилась послѣдовать примѣру Луиджи.
Въ тотъ же день пошла она къ одному богатому купцу, который торговалъ эстампами; и посредствомъ рекомендательнаго къ нему письма, отъ одного барышника (brocanteur), ей удалось склонить его препоручишь ей разкрашиваніе картинокъ. Днемъ она занималась живописью и хозяйствомъ, ночью разкрашивала эстампы. Такимъ образомъ сіи молодые супруги, пылавшіе взаимною страстью, для того только вступали на брачное ложе, чтобы тотчасъ же оставить его. Они оба притворялись спящими и изъ любви другъ къ другу расходились, какъ скоро одному удавалось обмануть другаго.
Въ одну ночь, Луиджи, утомленный работой, подъ тяжестью которой начиналъ изнемогать, всталъ и отворилъ слуховое окно своего кабинета. Онъ дышалъ свѣжимъ утреннимъ воздухомъ и, казалось, при видѣ свода небеснаго, забывалъ о своихъ страданіяхъ, какъ вдругъ, опустивъ глаза внизъ, увидѣлъ довольно яркій свѣтъ на стѣнѣ, которая была противъ оконъ комнаты Джиневры. Онъ все угадалъ: сошелъ внизъ тихими шагами и засталъ жену свою въ ея мастерской: она раскрашивала картинки.
-- "О! Джиневра! Джиневра! " вскричалъ онъ.
Она съ судорожнымъ движеніемъ прыгнула со стула и покраснѣла.
"Могла ли я спать" -- сказала она -- "видя, какъ ты изнуряешь себя работой?"
-- "Но мнѣ одному принадлежитъ это право."
"Могу ли я оставаться въ бездѣйствіи" -- отвѣчала Джиневра и слезы навернулись на глазахъ ея -- "когда я знаю, что всякой кусокъ хлѣба стоитъ намъ капли твоей крови. И бы умерла, еслибъ не присоединила моихъ усилій къ твоимъ... Не должно ли все быть общимъ между нами, радостной горе..."
-- "Какъ она озябла! вскричалъ въ отчаяніи Луиджи."Накинь шаль на грудь, моя Джиневра -- ночь холодная, сырая... "
Они подошли къ окну. Джиневра была въ объятіяхъ Луиджи. Она опустила голову на грудь своего возлюбленнаго и оба, погруженные въ глубокое молчаніе, смотрѣли на небо, которое медленно освѣщалось. Быстро неслись сѣрыя облака и заря, занимавшаяся на востокѣ, съ каждымъ мгновеніемъ становилась ярче.
"Видишь ли,"-- сказала Джиневра -- "это предзнаменованіе! Мы будемъ счастливы."
-- "Да, на небесахъ!. " отвѣчалъ Луиджи, съ горькою улыбкой.-- "О! Джиневра! ты, которая достойна была всѣхъ сокровищъ земли!.."
"Твое сердце принадлежитъ мнѣ!.." сказала она съ выраженіемъ радости.
-- "О! я не жалуюсь," возразилъ онъ, крѣпко прижавъ ее къ сердцу. Онъ покрывалъ поцѣлуями прекрасное лице ея, которое уже. начинало терять блескъ молодости, но коего выраженіе было такъ нѣжно, такъ плѣнительно, что онъ не могъ взглянуть на него, не ощутивъ въ сердцѣ своемъ утѣшенія.
"Какое безмолвіе! "вскричала Джиневра." Другъ мой, я чувствую какое-то удовольствіе, при мысли, что я не сплю: во мракѣ ночи есть нѣчто величественное! какъ утѣшительно думать: все спитъ, а я бодрствую!.
-- "О! моя Джиневра! не въ первый разъ чувствую я всю нѣжность, всю красоту души твоей! но вотъ уже занялась заря, поди, успокойся."
"Хорошо" -- отвѣчала она -- "если я буду не одна... О! какъ я страдала въ ту ночь, когда замѣтила, что мой Луиджи, не вмѣстѣ со мною, проводитъ ночи безъ сна."
Твердость, съ которой Джиневра и Луиджи боролись съ несчастіемъ, была на нѣкоторое время вознаграждена; но обстоятельство, которое обыкновенно довершаетъ супружеское счастіе, сдѣлалось для нихъ пагубнымъ.
Джиневра родила сына. Онъ былъ прекрасенъ, какъ Ангелъ, говоря общепринятымъ выраженіемъ.
Чувство материнской любви удвоило силы Джиневры. Луиджи занялъ, нѣсколько денегъ на издержки, причиненныя ея родами, такъ что въ первыя минуты она не чувствовала бѣдственнаго своего положенія.
Они оба мечтали о счастіи воспитывать сына;, но это было уже послѣднее ихъ наслажденіе.
Сначала они мужественно сопротивлялись, подобно двумъ пловцамъ, которые соединяютъ свои усилія, чтобы плыть противъ теченія рѣки; но иногда предавались они какой-то безчувственности, которая походила на сонъ, предшествующій смерти. Скоро они должны были продать всѣ свои дорогія вещи.
Вдругъ показалась бѣдность, еще не отвратительною, но одѣтою просто; голосъ ея не наводилъ еще никакого страха. Она не влекла за собою ни отчаянія, ни лохмотьевъ, ни привидѣній; но истребляла воспоминанія и привычки довольства. Она подмывала пружины гордости. Потомъ явилась со всѣми своими ужасами нищета, не стыдящаяся своего изорваннаго рубища и попирающая всѣ чувства человѣчества. Но есть души благородныя, которыя никогда не колеблются при видѣ представляемыхъ ею картинъ.......
Семь или восемь мѣсяцевъ послѣ рожденія маленькаго Паоло, съ трудомъ можно-было узнать въ матери, кормящей грудью хилаго ребенка, подлинникъ прекраснаго портрета который остался единственнымъ укрощеніемъ пустой, обнаженной комнаты. Джиневрѣ въ самой серединѣ зимы не на что было купитъ дровъ. Нѣжныя округлости лица ея совершенно опали, щеки сдѣлались бѣлы, какъ фарфоръ, и глаза, казалось, поблѣднѣли. Она со слезами смотрѣла на похудѣвшаго, почти безжизненнаго своего ребенка и страдала только за него.
Луиджи стоялъ въ безмолвіи и не имѣлъ. духа улыбнуться своему сыну.
-- "Я обѣгалъ весь Парижъ!" сказалъ онъ глухимъ голосомъ: "но я въ немъ никого не знаю, а какъ осмѣлиться просить у постороннихъ... Гарди, мой добрый Гарди, мой храбрый Квартермистръ замѣшанъ въ какой-то заговоръ и теперь сидитъ въ тюрьмѣ. Притомъ же онъ отдалъ мнѣ все, чѣмъ могъ располагать! Что же касается до нашего хозяина... вотъ уже годъ, какъ, онъ не требуетъ съ насъ денегъ...
"Но намъ ничего не нужно..." отвѣчала съ кротостью Джиневра, принявъ спокойный видъ.
-- "Съ каждымъ днемъ," сказалъ въ отчаянія Луиджи, "увеличивается ужасъ нашего положенія..."
Голодъ былъ у ихъ порога.
Луиджи взялъ всѣ картины Джиневры, ея портретъ, мебель, безъ которой имъ можно было обойтись, и продалъ все за самую низкую цѣну. Деньги, вырученныя за сіи вещи, продлили на нѣкоторое время существованіе издыхающаго семейства.
Въ сіи дни злополучія Джиневра показала все величіе своего характера и безусловную покорность волѣ Провидѣнія. Она мужественно переносила Свои страданія.
Твердая душа ея боролась, со всѣми бѣдствіями. Она работала ослабѣвшими руками возлѣ умирающаго своего сына, а занималась хозяйствомъ съ удивительною- дѣятельностью и успѣвала вездѣ.
Она даже была счастлива, когда замѣчала на устахъ Луиджи улыбку удивленія при видѣ чистоты, которая господствовала въ тѣсной комнатѣ, составлявшей теперь все ихъ жилище.
-- "Другъ мой" -- сказала она ему однажды вечеромъ, когда онъ возвратился домой, изнемогая отъ усталости -- "я тебѣ оставила опять кусокъ хлѣба."
"А сама ты?"
-- "Я обѣдала! Милый Луиджи, мнѣ ничего не нужно. Возьми!"
И кроткимъ выраженіемъ лица болѣе чѣмъ словами, убѣждала она его принять пищу, въ которой себѣ отказала.
Луиджи поцѣловалъ ее, но то былъ поцѣлуй отчаянія, подобный поцѣлуямъ любовниковъ, въ 1793 году, въ ту минуту, когда ихъ вели на эшафотъ.
Въ сіи рѣшительныя мгновенія, два существа взаимно читаютъ въ сердцахъ своихъ. Такимъ образомъ несчастный Луиджи понялъ, что жена его ничего еще не ѣла и внезапно почувствовалъ въ жилахъ своихъ лихорадку, ее пожиравшую.
Холодъ пробѣжалъ по всѣмъ членамъ его: онъ вышелъ, говоря, что имѣетъ дѣло, не терпящее отлагательства.
Онъ бы лучше согласился принять самый сильный ядъ, чѣмъ избѣгнуть смерти, утоливъ голодъ свой послѣднимъ кускомъ хлѣба, который у него оставался.
Онъ блуждалъ по Парижу, среди великолѣпныхъ экипажей, въ нѣдрахъ оскорбительной роскоши, которая являлась всюду.
Скорыми шагами прошелъ онъ мимо мѣняльныхъ лавокъ, гдѣ блистали груды золота. Наконецъ онъ рѣшился продать самаго себя -- записаться въ военную службу, въ надеждѣ, что эта жертва спасетъ Джиневру и что въ его отсутствіе она можетъ испросишь прощеніе отъ Бартоломео.
Онъ пошелъ къ одному изъ производящихъ этотъ торгъ людьми и почувствовалъ какую-то радость, увидя въ немъ одного стараго офицера Императорской Гвардіи.
-- "Вотъ ужь два дня, какъ я не ѣлъ!" сказалъ онъ ему слабымъ и протяжнымъ голосомъ. "Жена моя умираетъ съ голоду. Я не слыхалъ отъ ней ни одной жалобы. Она, я думаю, будетъ улыбаться въ самый часъ смерти.... "Умоляю тебя, товарищъ" -- прибавилъ онъ съ горькой улыбкой -- "не откажись купить меня. Я крѣпкаго сложенія, не нахожусь болѣе въ службѣ и"...
Офицеръ далъ Луиджи денегъ въ счетъ суммы, которую обѣщался ему заплатить.
Несчастный съ судорожнымъ движеніемъ засмѣялся, видя у себя въ рукахъ горсть золота. Онъ изо всѣхъ силъ побѣжалъ домой, и задыхаясь отъ усталости, восклицалъ по временамъ: "О! моя Джиневра! Джиневра!"
Начинало смеркаться, когда онъ прибѣжалъ домой. Онъ вошелъ тихими шагами, чтобъ не причинить слиткомъ сильнаго волненія женѣ, которую оставилъ въ большой слабости. Послѣдніе лучи солнца, проникая сквозь верхнія стекла оконъ, умирали на лицѣ Джиневры, которая спала, сидя на стулѣ. Ребенокъ лежалъ на груди ея, она крѣпко прижимала его къ себѣ.
-- "Проснись, моя Джиневра," сказалъ онъ, не примѣчая положенія ребенка, отъ котораго отражался въ эту минуту какой-то не естественный блескъ.
Бѣдная мать открыла глаза и, встрѣтивъ взоръ своего Луиджи, улыбнулась; но Луиджи съ ужасомъ отступилъ назадъ: ибо Джиневра совершенно перемѣнилась и онъ едва могъ узнать^ ее. Онъ съ дикой выразительностью показалъ ей золото, которое было у него въ рукахъ. Джиневра машинально засмѣялась; но вдругъ закричала ужаснымъ голосомъ:
-- "Людовикъ! Ребенокъ мой оледенѣлъ!.."
Она взглянула на сына и упала безъ чувствъ? ребенокъ былъ мертвъ.
Луиджи взялъ на руки жену свою, оставивъ при ней ребенка, котораго.она прижимала къ сердцу съ непостижимой силой, и положивъ ее на постель, выбѣжалъ, чтобъ позвать кого нибудь на помощь.
-- "Боже мой!" вскричалъ онъ своему хозяину, котораго встрѣтилъ на лѣстницѣ: "у меня есть золото, и сынъ мой умеръ съ голоду. Мать его умираетъ -- я самъ едва дышу... Помогите намъ..."
Онъ въ мрачномъ отчаяніи возвратился къ Джиневрѣ; между тѣмъ какъ честный подрядчикъ и нѣсколько сосѣдей собирали все, что могло облегчить нищету ихъ, о которой до той поры никто не зналъ; ибо супруги, по какому то чувству гордости тщательно скрывали ее отъ всѣхъ. Луиджи бросилъ золото на полъ и стоялъ на колѣняхъ, у изголовья постели, на которой лежала Джиневра.
-- "Батюшка!" воскликнула она въ бреду своемъ: "не оставьте Луиджи и сына моего..."
"О! успокойся, мой ангелъ!" вскричалъ Луиджи, покрывая лице ея поцѣлуями: "прекрасные дни еще ожидаютъ насъ."
Звукъ его голоса и ласки нѣсколько успокоили Джиневру.
-- "О! мой Людовикъ!"-- возразила она, посмотрѣвъ на него съ необыкновеннымъ вниманіемъ -- "выслушай, что я скажу тебѣ. Я чувствую, что близокъ конецъ мой: но это очень естественно! Я перенесла слиткомъ много страданій: притомъ же -- за блаженство, которымъ я наслаждалась, можно было заплатить одною только смертію!-- Да, мой Луиджи, утѣшься!-- Я была такъ счастлива... что еслибъ снова начала жизнь свою, то не отказалась бы отъ нашей участи! Я жестокая мать: ибо о тебѣ жалѣю болѣе, чѣмъ о моемъ сынѣ"..
--"Сынъ мои!.." прибавила она глухимъ голосомъ. Двѣ слезы выкатились изъ умирающихъ глазъ ея и она снова начала прижимать къ грудй своей холодный трупъ, который тщетно старалась согрѣть.
-- "Отдай волосы мои отцу моему, въ память его Джиневры" -- продолжала она -- "скажи ему, что я никогда не обвиняла его..."
Голова ея склонилась на грудь Луиджи.
"Нѣтъ! ты не можешь умереть!" вскричалъ онъ: "сей часъ придетъ докторъ.. у насъ есть хлѣбъ!...Отецъ проститъ тебя. Счастіе снова намъ улыбается. Останься, ангелъ благости!.."
Но ея сердце, исполненное вѣрности и любви, переставало уже биться: Джиневра все еще обращала взоры на своего возлюбленнаго, но почти ничего уже не ощущала. Смутныя картины представлялись ея воображенію, которое начинало терять всѣ воспоминанія о земномъ; однакожъ она чувствовала, что Луиджи былъ подлѣ ней: ибо все съ большею силою жала охладѣвшую руку его. Казалось, что она хочетъ удержаться на краю пропасти, въ которую страшится низвергнуться.
-- "Другъ мой!" сказала она наконецъ: "ты озябъ -- я здѣсь согрѣю тебя..."
Она хотѣла положить руку Луиджи на свое сердце -- и испустила духъ. Два Доктора, Священникъ и сосѣди вошли въ эту минуту, неся все, что нужно было для спасенія несчастныхъ супруговъ.
Сначала слышанъ былъ большой шумъ; но когда всѣ вошли въ комнату, то послѣдовало ужасное молчаніе...